Елизавета долго удивлялась, когда узнала, что Екатерина пригласила в наставницы эту скромную вдову генерала, жившую на своей мызе под Ригой. Но, познакомившись с ней поближе, вполне оценила выбор императрицы. Графиня Ливен была тверда в своих высоконравственных убеждениях, строго взыскивала с царских внучек.

Об одном только пожалела Елизавета: не такую воспитательницу предложила Екатерина своим внукам. Иначе и они, эти два царских внука, выросли бы такими же, как прекрасно воспитанные принцессы.

Даже граф Безбородко признавал талант графини Ливен и с сожалением писал: «Жаль, что генеральша Ливен не мужчина, она бы лучше других нашлася, как воспитывать князей молодых...»

Все переговоры о браке Александрины и Густава Екатерина поручила своему фавориту Зубову и тогдашнему министру иностранной коллегии — графу Моркову. Они сочли, что всё улажено, что самый главный для шведского короля вопрос — о вероисповедании принцессы — можно будет решить в самую последнюю минуту, когда уже назначат обручение и от слов нельзя будет отказаться.

Но они не поняли характера молодого шведского короля. Вопрос о вероисповедании действительно стал самым главным для него: с детства король был воспитан весьма фанатичным образом и другая вера его жены не могла быть для него естественной и желанной...

Пока что Елизавета присутствовала на всех праздниках, данных в честь Густава.

По законам своей страны молодой король и его регент не могли покидать пределы Швеции, поэтому оба путешествовали инкогнито, под именами графа Вазы, родового имени королей Швеции, и графа Гаги, родового имени герцога Зюдерманландского.

В парадном зале Зимнего дворца, куда из летней резиденции специально для встречи шведов переехала вся семья Екатерины, собралось всё блестящее общество Петербурга.

Елизавета вместе с Александром стояла поблизости от кресла, на котором восседала Екатерина. Рядом прислонился к её плечу неизменный Зубов, а полукругом окружили императрицу старые сановники, знатные лица царства.

Молодой король вошёл в сопровождении небольшой свиты своих советников и низенького, хитрого и пронырливого герцога Карла.

Первое впечатление словно ударило Елизавету — она увидела, как хорош молодой король, хоть ему и исполнилось всего семнадцать лет, но герцог был словно самый настоящий прохвост. Не быть этой свадьбе, почему-то подумалось ей, не даст эта хитрая лиса, стоящая рядом с юношей-королём, совершиться этому.

Но первое впечатление скоро сгладилось.

Молодой король был высок, строен, его парадный мундир хорошо оттенял его длинное тело, а волосы свободными лёгкими волнами лежали по плечам. Его небольшие глаза смотрели без опаски, с достоинством и затаённой гордостью, толстые губы были поджаты.

Густав смело подошёл к императрице, и она встала из кресла. Он слегка наклонился, собираясь поцеловать руку Екатерины, но она спрятала её за спину и, улыбаясь, негромко сказала:

— Хоть вы и граф Ваза, но я вижу перед собой короля Швеции...

— Дамам всегда оказывают предпочтение, и поцелуй руки самой могущественной и самой смелой женщины в Европе может означать лишь высокое поклонение её достоинствам.

Это была лесть, но лесть тонкая, как и любила Екатерина, и императрица расцвела.

Она разрешила поцеловать свою руку графу Гаге, то бишь герцогу Зюдерманландскому, регенту до совершеннолетия короля, сказала ему несколько слов: регент был ей двоюродным братом, и она могла позволить себе быть с ним в более близких отношениях, нежели с королём.

Придворные во все глаза разглядывали короля и его дядю. И во всех глазах отражалось недоумение: как мог допустить король быть столь обязанным герцогу — чистая лиса, словно бы торговец с дальнего базара, сразу видно по лицу и всей его непрезентабельной фигуре, что занимать такое место в государстве ему отнюдь не полагалось бы.

Но внешность внешностью — это никак не предполагает высокого или самого низкого поста, главное — ум и незаурядные политические способности. А таковыми герцог обладал в полной мере. Играя простачка, он ухитрялся наживать себе политический капитал самыми низменными средствами...

Между тем Екатерина ласково и милостиво разговаривала с Густавом, представила ему всех своих домочадцев, Павла и Марию Фёдоровну, а затем и Александрину, которая во все глаза глядела на своего будущего жениха.

Елизавета подметила, как заблестели её голубые огромные глаза, которые только вчера были красны и воспалены: пропала её любимая левретка, подаренная ей Екатериной, и она всю ночь проплакала.

«Какая же она ещё девочка, — с жалостью подумала Елизавета. — Неужели и я была такой же? Да, наверное, ведь мне тоже было всего тринадцать лет, когда я прибыла в Россию».

Недаром юная жена внука Екатерины так взволновалась. Политические реверансы Екатерины и шведских представителей содержали в глубине очень много неясных и деликатных проблем, которые предстояло решить и которые должны были очень больно отозваться на самой Александрине.

Ещё несколько лет назад бывший фаворит покойного отца Густава барон Армфельд не без помощи русских денег устроил заговор против Карла Зюдерманландского.

Карл не хотел русского брака своего короля, опасался, что Швеция опять станет лишь сателлитом[14] могущественной державы, а он хотел властвовать единолично и самостоятельно. Заговорщики старались вовлечь в заговор и молодого короля, но Карл не допускал до племянника неугодных людей, а его осведомители очень скоро раскрыли ему глаза на роль барона Армфельда.

Карл приказал обезглавить барона, но вождю заговорщиков удалось бежать. Он переправился сначала в Неаполь, а потом через Австрию укрылся в России.

Екатерина позволила неудачливому заговорщику поселиться в Калуге и даже содержала его за счёт казны.

Карл требовал выдачи Армфельда. Екатерина отвечала отказом. Дело дошло даже до кануна войны.

Но Швеция была не готова к военным действиям против России: слишком уж слаба она стала после Северной войны. И примирение двоюродных брата и сестры встало во главу угла политики кабинета первого министра Рейтергольма. Вот тут-то и заговорили опять шведские посланники о браке короля и внучки императрицы.

Поверила императрица своему хитрому братцу, подумала, что дело улажено, и в Петербурге уже все обсуждали эту новость как решённую.

Екатерина даже послала в Стокгольм все принадлежности для домовой церкви будущей королевы Швеции — громадный медный иконостас резной работы, церковную утварь, роскошные ризы священников.

Послы как будто обсудили все пункты брачного договора, но вопрос о вероисповедании будущей королевы так и остался нерешённым.

Екатерина настаивала на православии, шведы уклончиво отбивались: дескать, не поймёт народ, почему их королева другой веры.

Двоюродный брат Екатерины герцог Карл под шумок начал переговоры о браке своего племянника с другой принцессой — Луизой-Шарлоттой Мекленбург-Шверинской. Даже было объявлено об их помолвке...

Теперь, в Петербурге, предстояло разрушить этот намечавшийся союз, добиться обручения молодого короля и Александрины.

И лишь одна Александрина ничего этого не знала. Она смотрела на Густава влюблёнными глазами, кротко улыбалась ему и с разрешения Екатерины танцевала с ним на балах.

Празднеств и балов было великое множество. Молодой король предполагал задержаться в Петербурге всего на три недели, а прожил три месяца.

Екатерина ещё задолго до приезда Густава решила, что всё дело уже окончено, что король очарован прелестью Александрины, что он горит желанием сочетаться с ней законным браком.

Даже Гримму она писала: «Покойный король желал женить сына на старшей и моих внучек. Он и сыну внушил такое сильное желание, что тот только об этом и мечтал».

Глубоко ошибалась великая императрица в чувствах молодого короля.

Он уже пережил первую влюблённость — первой его страстью была придворная дама красавица графиня София Пипер. Он даже составил акт, в котором отрекался от королевства в пользу своего дяди, Карла, лишь бы жениться на ней.