Только сама София не захотела сделаться женой этого чудного отрока.

О нём ходили довольно странные слухи — его причуды, упрямство и сумасбродство отмечались уже в детстве.

Это приписывали не только характеру Густава, но и необычности его происхождения. Легенды сохранили повесть о том, как несчастлив был в супружестве король Густав Третий. Его союз с Софией-Магдаленой Датской оказался бесплодным, и потому король соединил узами брака свою жену и придворного шталмейстера Мунка, предварительно усыновив их дитя — этого самого Густава Четвёртого.

Но легенды легендами, а в том, что характер у Густава действительно странный, Екатерине пришлось убедиться собственными глазами.

Елизавета не слышала разговора короля и Екатерины, но слухи о нём сразу разнеслись по придворным кругам. Улучив момент, когда Екатерина сидела одна в своём зимнем саду, Густав подсел к императрице и сказал, что желал бы сочетаться браком с её внучкой.

Екатерина улыбнулась и ответила, что у него уже есть обязательство, которое он не вправе предавать забвению.

Она намекала на его помолвку с Луизой-Шарлоттой Мекленбург-Шверинской, и Густав обещал немедленно расстроить эту помолвку, объявив о том мекленбургской принцессе.

— Вот когда вы станете свободны, тогда и можно будет разговаривать, — мило улыбнулась ему Екатерина.

И тотчас поскакали курьеры. Туда, в Мекленбург, с отменой обещания короля жениться на Луизе-Шарлотте. И сюда, в Петербург, с документами об отказе короля...

Лишь тогда Екатерина сама возобновила разговор о брачном союзе. Но даже она, старая и мудрая императрица, не предвидела, что Густав упрётся в вопросе вероисповедания русской принцессы.

Уже назначен был день обручения, всё было приготовлено к этому обряду.

Все придворные Екатерины, Александрина, одетая в платье невесты, все её родственники окружили императрицу, ожидавшую приезда шведских гостей. Но прошёл час, и два, и три, а король всё не появлялся.

Краем уха слышала Елизавета, что шептали на ухо Екатерине то граф Зубов, то граф Морков.

Густав не подписал брачного контракта, где первым, и главным, пунктом стоял вопрос о сохранении веры православной принцессы.

Он не подписал, он не явился на торжество.

Екатерина не утратила своего лица, до последнего момента она улыбалась и сохраняла достойное выражение, а Александрине приказала держаться спокойно и уверенно. Но она не ожидала этого удара.

При дворе продолжались празднества, балы и спектакли, на каждом из них Екатерина появлялась в сопровождении Александрины, держалась по-прежнему величественно, внучке внушала тоже делать вид, что ничего не произошло.

Но Елизавета видела, с каким трудом удаётся её названой царственной бабушке не терять лица. От этого удара Екатерина уже не смогла оправиться: через несколько месяцев она угасла.

А молодой король являлся на все эти праздники как ни в чём не бывало: он всё ещё надеялся, что сломит Екатерину, что пункт о вероисповедании будет решён в его пользу.

Ни в ком Густав не терпел противоречия, не интересовало его ничто, кроме собственного самолюбия. И советники, и Карл Зюдерманландский уговаривали Густава, приводили аргументы и доводы.

Ничто не могло убедить молодого короля.

Холодный и резкий, взявший себе за образец своего знаменитого предка Карла Двенадцатого, он позволял себе, уже будучи наследником, такие солдатские выходки, которых не прощали ему ни его ближайшие советники, ни шведский народ, всё знающий о своих вождях. Его осуждали, но никому не удалось переломить его строптивый и дерзкий характер.

Характер порождает судьбу — так иногда говорят. И действительно, через много лет после неудачного сватовства при русском дворе Густав поплатился за свои непомерные высокомерие и чванливость.

Его подданные лишили его короны, и последние годы своей жизни он скитался по всей Европе без пристанища и средств и жил уже под именем полковника Густавсона, перебиваясь с хлеба на воду... Но всё это было потом, а Елизавете предстояло из-за этого своенравного мальчишки пережить ещё одну страшную для неё неприятность, навсегда испортившую её отношения со свекровью — Марией Фёдоровной.

Переговоры о браке были отложены, но окончательно не завершены.

Густав сообщал, что намерен дожидаться своего совершеннолетия, чтобы самому решить вопрос о своём браке.

Много раз ещё ездили посланцы Екатерины в Стокгольм, а потом и посланцы императора Павла, чтобы добиться окончательного ответа от Густава. Он тянул время, добиваясь пересмотра статьи о вероисповедании, хотя члены Консистории, ведавшей делами религии, ответили на вопрос о вере положительно.

Густав наконец отпраздновал своё совершеннолетие, вступил на престол, но так и не дал русским посланцам никакого ответа.

Он всё лавировал и избегал прямого ответа на предложения русского двора. Советники короля склоняли его в пользу русского брака. Государственный канцлер Спарре даже направил королю мнение членов Государственного совета на этот счёт:

«Ежели союз, скреплённый браком с великой княжной, счастливо состоится, то мне представляется, что счастие и благоденствие государства будет на долгое время обеспечено. В противном случае мне видится лишь крайняя опасность и, может быть, падение его в недалёком будущем. Ужасные слова, но известно, в какое тревожное состояние и бедственное положение приведено государство... У нас нет ни одного союзника, на которого можно было бы опереться, — эпоха, равную которой едва ли можно встретить во всей шведской истории».

Но Густава невозможно было убедить. Более того, он посватался к принцессе Баденской, Фридерике, сестре Елизаветы.

С ужасом писала мать Елизаветы дочери в Петербург: «Скоро я поеду в Саксонию, чтобы повидаться с сестрой, герцогиней Саксен-Веймарской...»

Но между этими строчками симпатическими чернилами она вписала следующее:

«Представьте себе моё удивление: господин Таубе, который в данную минуту здесь, от имени шведского короля просит у меня руки одной из Ваших младших сестёр. Я этим так поражена, что не знаю, что и ответить...»

И события развернулись дальше так, что жизнь Елизаветы при дворе стала невыносимой.

Графиня Варвара Николаевна Головина, её близкая подруга, так написала об этом в своих «Записках»:

«Как только двор приехал из Павловска в Гатчину и великие княгини вернулись в свои апартаменты, императрица Мария Фёдоровна тотчас велела просить к себе великую княгиню Елизавету.

Императрица сидела за столом с газетою в руках. Входит великая княгиня Елизавета, и императрица с горячностью обращается к ней:

— Что это значит? Шведский король женится на вашей сестре?

— В первый раз слышу, — отвечает великая княгиня.

— Это напечатано в газетах!

— Я их не читала.

— Не может быть! Вы знали! Мать ваша назначает встречу шведскому королю в Саксонии и везёт туда с собою ваших сестёр!

— Мне писали, что мать моя собирается поехать в Саксонию для свидания с тётушкой. Другой её цели я не знаю...

— Неправда! Не может этого быть! Это недостойный поступок по отношению ко мне с вашей стороны! Вы не откровенны со мной! По вашей милости я лишь из газет узнаю об обиде, которую наносят моей бедной Александрине! И главное, это как раз в то время, когда нам подавали надежду, что свадьба состоится! Это просто низко!

— Но, право, я не виновата.

— Вы знали и не предупредили меня! Вы не оказали мне тем самым ни доверия, ни должного уважения!

— Я ничего не знала! Впрочем, ведь мои письма читают на почте. Вы можете приказать справиться о том, что пишет мне моя мать!

И всю жизнь после этого говорила Мария Фёдоровна, что великая княгиня Елизавета специально расстроила помолвку Густава и Александрины, чтобы выдать свою сестру замуж за шведского короля.

Мать Елизаветы, предвидя, как будет воспринята новость при русском дворе, писала Павлу и Марии Фёдоровне, что известие о браке Фридерики и Густава было получено ими неожиданно, что с их стороны не было сделано ни малейшего шага к этому и что Баденский дом всё ещё колеблется, принимать ли столь лестное предложение, но Марию Фёдоровну нельзя было убедить ни в чём.