Этот двор не дождался ответа на свой первый зазыв через графа Скавронского, и вот снова маркиз Галль убедил графа Разумовского сделать мне это предложение как весьма хорошее и полезное и будто им самим придуманное...»

Перегибала палку великая императрица — конечно же дети Бурбонов не были плохо воспитаны, конечно же не были больны падучей, но они хотели самостоятельного удела Константину. Родственники Бурбоны быстро убедили бы Константина восстановить правоту отца, Павла, да ещё и войска призвать для свержения её, Екатерины, с трона.

Чуяла опасность для себя Екатерина.

А что может бедная немецкая принцесса, не обладающая ни сильными политическими связями, ни богатыми родственниками, ни армией — ничем, кроме красоты да пустого кармана!

Потому и приискивала Екатерина для внуков безопасную для себя возможность женить их на бедных немецких принцессах, у которых не было бы никаких политических видов.

А уж если и взбунтуется которая, вроде Натальи Алексеевны, то тут найдётся на неё управа в виде то ли яда, то ли полного безденежья...

Владения Саксен-Заафельд-Кобургов были самые незначительные в Европе, даже Баден по сравнению с ними был большим и влиятельным домом.

Но родословием кобургские принцессы превосходили почти все династии — начало знаменитому Саксонскому дому положил Витекинд, предводитель саксов-язычников.

Упорно сопротивлялся он Карлу Великому, франкскому королю, вешавшему язычников на всех деревьях своей обширной империи.

Витекинд выстоял, дал начало новой ветви немецких князей, и представители этой нищей ветви Саксонского дома могли претендовать на три королевских престола — бельгийский, великобританский и португальский.

И фамилия эта считалась в Европе завидной своим родословием и блестящими перспективами.

Потому и приискала Екатерина этих принцесс в невесты Константину, пригласив всех трёх в свою столицу вместе с их матерью, герцогиней Кобургской.

Как жалела Елизавета, что её младшая сестра, Фридерика, не понравилась Константину! Хоть бы одна родная душа была рядом, хоть бы кому-то можно было сказать откровенное слово, не боясь перлюстрации в письмах!

Но теперь, когда по всему Зимнему разнёсся слух, что приезжают кобургские принцессы, Елизавета рвалась к ним всей душой, мечтала первой увидеть ту, которая станет женой Константина, её родственницей по мужу. Ах, как жаль, что Фрик со своими огромными карими глазами и копной каштановых вьющихся волос не смогла остаться здесь, в Петербурге, не смогла понравиться младшему брату её мужа! Впрочем, Фрик ещё неразвившийся подросток и не могла ему понравиться: этот пятнадцатилетний мальчик уже изведал ласки и жаркие объятия пышнотелых русских вдовушек, а вечно мокрый нос и покрасневшие от насморка глаза Фрик и вовсе не придавали ей красоты и изящества...

По этикету Елизавета не могла видеть кобургских принцесс раньше, чем их пригласят на торжественный приём. Но она прокралась к огромному зашторенному окну, выходящему на парадный въезд во дворец, и ждала с нетерпением, когда же приедут принцессы, её землячки, немки.

Приоткрыв тяжёлую гардину, она всматривалась в заснеженный парадный вход во дворец.

Стояли на страже статные гвардейцы, замершие, словно статуи, поджидали на высоком крыльце дежурные камергеры, обязанные встретить высоких гостей, теснились за ними камер-фрейлины, не удержавшие любопытства.

Елизавета подозревала, что и сама Екатерина не устояла, захотела посмотреть, как выглядят со стороны её будущие родственницы.

Когда подкатила большая карета, запряжённая шестёркой лошадей, и лакеи, стоявшие на запятках, соскочили и встали у дверец, Елизавета вдруг почувствовала сильное волнение. Наверное, вот так же наблюдали за нею десятки глаз, когда выходила она из тёмного нутра тёплого возка.

Как всё это напомнило ей её приезд, совершившийся два года назад!

Слёзы застлали ей глаза, и через их туман она лишь различила, как распахнулись дверцы кареты, тяжело и медленно сползла на руки гайдуков высокая и тощая герцогиня Кобургская, очумело огляделась по сторонам и что-то сказала внутрь кареты.

За ней начали выходить её дочери. Высоконькая и тоненькая, в странном, до колен, салопе и капоре, отделанном крашеным зайцем, выскочила из кареты первая, видимо самая старшая.

С изумлением оглядела она парадно иллюминованный подъезд дворца, его роскошные обводы, блестящие мундиры придворных. Не ожидая сестёр и мать, взбежала по мраморным ступенькам, покрытым персидским ковром и уже припорошённым снегом.

Высунулся из кареты тяжёлый башмак другой, неловко ступил на подножку и скривился набок. Принцесса едва не упала, крепкие руки гайдуков подхватили её и перенесли на красный ковёр.

Легко, как пушинка, взлетела на подножку самая младшая и так же легко и царственно ступила на землю...

Елизавета сморщила нос: как же нелепо и смешно они одеты!

Она покраснела, вспомнив себя в свой приезд. Наверное, вот так же потешались над ней придворные, хотя она и считала, что одета по-королевски: все её наряды были выписаны из Парижа, а шляпки куплены у моднейших шляпниц в Карлсруэ...

Теперь, одеваясь по русским обычаям, она не могла без смеха вспоминать о своём допотопном салопе-накидке, смешном капоре и жалкой безделушке на серебряной цепочке, висевшей на шее...

Нарушая всякий этикет, Елизавета помчалась в апартаменты прибывших.

Нельзя было являться к ним без приглашения, нельзя было так торопиться с визитом, но Елизавете казалось, что эти четыре женщины привезли ей кусочек родимой земли, что они так же жаждут встретиться с ней, как и она с ними.

Герцогиня и три её дочери ещё не успели раздеться, распаковать свой багаж, который уже просмотрела Екатерина.

Елизавета вошла, гвардейцы, приставленные к комнатам кобургских принцесс, почтительно отворили ей высокие золочёные двери.

— Я приветствую вас на русской земле, — немного смущаясь, произнесла она на чистейшем немецком языке, — я не смогла дождаться официального представления, но вы уже знаете, верно, что я жена великого князя Александра, Елизавета, а по-немецки Луиза...

Девушки сразу же обступили Елизавету, посыпались вопросы, полные изумления и восхищения.

— София, Натта, Юлиана, — представлялись они по очереди и без всякого этикета целовали будущую родственницу.

— Императрица задаст мне порку, — смеялась Елизавета, — я нарушила этикет, а он при дворе жесточайший, нельзя ни на шаг отклониться от него, но я согласна выдержать всё...

Принцессы наперебой подбежали спрашивать её обо всём.

— Как там, у нас? — вопросом на их вопросы отвечала Елизавета. — Я уже два года не была в Бадене, не знаю, расцвели ли тополя в этом году, хотя всё время получаю письма, но словно живу там и всё время думаю о своей родине...

— Вы так говорите, что, кажется, сильно скучаете?

Вопрос этот застал Елизавету врасплох.

— Нет, я здесь счастлива, здесь прекрасно, но когда я вспоминаю свою милую аллею пирамидальных тополей и наши чистые источники...

Она смешалась и не закончила свою мысль.

— Быть вдали от родины тяжело, — наставительно произнесла герцогиня, — но здесь всё так изумительно, роскошно, блестяще, — глаза разбегаются от этого богатства, сияния и великолепия...

— О, вы ещё не видели Эрмитажа! — воскликнула Елизавета. — Когда вы увидите это удивительную коллекцию картин, статуй, произведений искусства, собранных императрицей, вы будете в восторге.

— Мы наслышаны, — сдержанно сказала младшая из девушек, Юлия, — вся Европа твердит об этих чудесах. Мы читали...

Теперь Елизавета уже не замечала их допотопных нарядов, скромных серебряных цепочек, грубых башмаков, изготовленных деревенскими сапожниками, простых, без пудры и гребней, причёсок. Все эти лица казались ей своими, родными, и она готова была проговорить с ними всю ночь.

Но вот посыпались вопросы о великих князьях, о придворных, и Елизавета поняла, что ей пора уходить.