В то же время Шувалова доносила Екатерине обо всех словах и поступках молодой жены Александра, старалась хоть чем-то обидеть её и более всего язвительно добавляла, что до сих пор она не принесла трону желанного наследника, не то вообще бесплодна, не то слишком холодна с мужем, не то ещё какой порок в этом красивом теле.

Екатерина благосклонно принимала наветы Шуваловой, но в душе усмехалась: хорошо знала все её интриги, была отлично осведомлена о кознях статс-дамы Елизаветы, но делала вид, что верит, ахала, когда надо, и Шувалова чернила Елизавету перед Екатериной, а Александра обливала грязью в глазах Елизаветы, пытаясь посеять между ними рознь.

Но сколько бы ни старалась Шувалова нашёптывать про Александра, никогда ни единым словом Елизавета не откликнулась на её наветы.

И Шуваловой нечего было сказать Екатерине. «Умна девочка», — улыбалась про себя Екатерина, и оттого её расположение к баденской принцессе всё возрастало.

Чаще всего она призывала Елизавету к себе во время чесания волос.

До сих пор её волосы были густы и длинны, она знала эту красоту за собой, чесание волос стало у неё традицией, когда она приглашала самых милых ей людей.

— Скоро у тебя подружка будет, — вскользь сказала она Елизавете, когда та снова и снова удивлялась густоте и красоте волос Екатерины.

Елизавета удивлённо взглянула на бабушку мужа.

— Приискала в Кобурге невесту, не знаю только, которую из трёх выберет Константин, — весело посмеялась императрица. — Ну да для них прогулка в нашу столицу будет временем памятным, а что всех трёх приглашаю, так будет о чём поговорить тебе с ними, да и всё веселее станет.

И Елизавета с нетерпением ждала приезда кобургских принцесс. Одно лишь обстоятельство огорчало её: эти принцессы едут втроём да ещё и с матерью, а она, как сирота какая, приехала с младшей сестрой, а теперь и вообще одна как перст.

Она уже достаточно хорошо знала русский язык и все пословицы и поговорки, что слышала от своих русских прислужниц, давно выучила и пользовалась ими даже в мыслях.

Какие они, интересно, так же ли воспитанны и образованы, как она, а может, и лучше, красивее и разумнее, чем она?

Не спрашивала совета у родителей Екатерина, давно привыкла обо всём, что касается внуков, решать сама — знала, что ни Павел, ни Мария Фёдоровна возражать не будут, если уж она скажет своё слово.

Прекрасную жену выбрала она Александру, а теперь пора и Константина женить, чтобы хоть немного остепенился да отстал от своих строптивых и зловредных привычек: нигде не мог появиться, чтобы не обругать хозяев дома самыми скверными словами, нагрубить их молоденьким дочерям, поднять на смех самых важных сановников Екатерины.

И сколько ни наставляла, сколько ни стращала, Константин оставался всё таким же несдержанным на язык, а рукам и вовсе давал волю — щипал и шлёпал даже своих родных сестёр, а уж девушки из хороших семейств и думать не могли о том, чтобы остаться один на один с этим принцем.

Женить поскорее на красавице и умнице из бедного дома, чтобы не возмечтала много о себе, но чтобы и Константина сумела укротить.

Впрочем, дерзкий и своенравный характер Константина не могла усмирить даже она, всесильная самодержица.

Графу Салтыкову она написала раздражённое письмо — граф отвечал за воспитание её царственных внуков, но слишком, видно, потакал грубому младшему:

«Я сегодня хотела говорить с моим сыном и рассказывать ему всё дурное поведение Константина Павловича, дабы, всем родом сделать общее противу вертопраха и его унять, понеже поношение нанести всему роду, буде не уймётся, и я при первом случае говорить сбираюсь и уверена, что великий князь со мною согласен будет. Я Константину, конечно, потакать никак не намерена. А как великий князь (Павел. — Прим. авт.) уехал в Павловское и нужно унять Константина как возможно скорее, то скажите ему от моего имени, чтоб он впредь воздержался от злословия, сквернословия и беспутства, буде он не захочет до того довести, чтоб я над ним сделала пример.

Мне известно бесчинное, бесчестное и непристойное поведение его в доме генерал-прокурора, где он не оставил ни мужчину, ни женщину без позорного ругательства, даже обнаружил и к вам неблагодарность, понося вас и жену вашу, что столь нагло и постыдно и бессовестно им произнесено было — что не токмо многие наши, но даже и шведы без содрогания, соблазна и омерзения слышать не могли.

Сверх того, он со всякою подлостью везде, даже и по улицам, обращается с такой непристойной фамильярностью, что я того и смотрю, что его где прибьют к стыду и крайней неприятности. Я не понимаю, откудова в нём вселился такой подлый санкюлотизм, перед всеми унижающий!

Повторите ему, чтобы исправил своё поведение и во всём поступал прилично роду и сану своему, дабы в противном случае, есть ли ещё посрамит оное, я б не нашлась в необходимости взять противу того строгие меры...»

Граф Салтыков конечно же понимал, что вину за такое воспитание Екатерина возложила именно на него, графа, однако она ни словом не упомянула об этом, грозила же только Константину.

Такова была её метода — взыскать с виновного, даже не упоминая о его вине...

Впрочем, Константин действительно допёк царственную бабку — на первый случай она посадила его под домашний арест на хлеб и воду, и он как будто поуспокоился, несколько поостыл в грубостях и ругательствах.

И теперь хлопотала она, чтобы этого разбойника, как она его называла, укротить с помощью брака.

Конечно же она сама была виновата в том, что Константин так распустился — сколько корон прочила она ему с самого рождения!

Византийская корона была мечтой и мыслью Потёмкина, и потому с самого рождения звали Константина императором византийским и приставили к нему греков — кормилиц и дядек.

Он даже принимал в малолетстве депутацию греков, прибегавших к Екатерине с просьбой освободить их от ненавистных турок, бойко отвечал на греческом.

Потом были и другие короны, но Потёмкин умер, не успев покорить Оттоманскую Порту, а сербы и словаки почему-то не явились под крыло Екатерины.

Привык Константин с самого рождения, что он всесилен и никто над ним не властен. Его грубый и развращённый нрав никто не мог обуздать, даже бабка с её могуществом. Но её он боялся, страшился Петропавловской крепости и на время смирял свой нрав.

С жалостью думала Елизавета о той, которая попадёт в руки Константину, заранее обещала ей покровительство и дружбу, хоть и в глаза её ещё не видела.

Александр в последнее время несколько отошёл от Константина, и тот дулся на Елизавету, отдалившую его от брата.

Все выходки и затеи всегда исходили от Константина, Александр лишь послушно следовал за младшим братом, но как будто повзрослел, став женатым человеком.

Может быть, и на Константина также подействует его женитьба.

Конечно, Елизавета не знала всех подробностей переговоров, которые вела Екатерина по поводу брака Константина, как не знала и подробностей об устройстве своего собственного.

А та уже озаботилась подысканием невесты Константину, когда ему было всего десять лет.

Глядела вперёд, видела далеко.

Русский посланник в Неаполе граф Мартын Павлович Скавронский, родственник Екатерины Первой из бедной шведской семьи, завёл об этом разговор в своих донесениях из Неаполя.

Бурбоны, сидевшие на этом троне, король Фердинанд Четвёртый и его жена, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии, Каролина-Мария, пытались пристроить своих многочисленных дочерей в царствующие дома.

Но им нужен был самостоятельный удел царского сына, и потому Екатерина с презрением отвергла это предложение:

«Из письма графа Разумовского (ставшего посланником в Неаполе после Скавронского. — Прим. авт.) следует заключить, что неаполитанскому двору пришла охота весьма некстати наградить нас одним из своих уродцев. Я говорю «уродцев», потому что все дети их дряблые, подвержены падучей болезни, безобразные и плохо воспитанные.