Впрочем, про себя Екатерина ругалась самыми последними словами.
Мальчишка, болван, дурак, скрежетала она зубами, сжимала в нитку тонкие губы. Да если бы ей выпала такая доля — такое лестное предложение трона, да ещё без всякой борьбы и без всяких усилий!
Ах, у него, видите ли, чувство чести да и любовь к отцу! А что отец сделал для его воспитания? Сразу же, едва Александр родился, она, бабушка, отняла его у родителей, сама воспитывала, сама назначала воспитателей, сама применила свои методы — теперь он закалён физически, грех обижаться на его красоту и здоровье, спит всегда при открытом окне на жёстком тонком матраце из кожи, укрывается одной лишь военной шинелью, зато и вырос здоровяком, не то что Павел, из которого Елизавета, её царственная тётка по мужу, сделала неженку и хиляка, от малейшего ветерка исходящего соплями, закутывала ребёнка в меха и вату, укрывая от малейшего дуновения воздуха.
Нет, со своими любимыми внуками Екатерина поступала совсем по-другому, даже порки розгами они не избежали. Потому и выросли на удивление всей царской семьи — крепкими, сильными и красивыми.
Александр и Константин — родные братья, младший только на два года позже родился, и ходят они всегда вместе, даже забавы развесёлые вместе устраивают — задирают на ночных улицах прохожих, пугают обывателей дикими выходками.
Правда, во всех тех затеях Константин — первый заводила, и уже не раз приходилось царственной бабке грозить младшему внуку арестом, а то и хлебом с водой. Пугался Константин ненадолго, а потом являлся, ползал на коленях, испрашивая прощения, и конечно же получал его.
Сперва Екатерина не скрывала своего презрения к младшему внуку, он выдался в отца, Павла, особенно его крохотный курносый нос смешно повторял уродство отца, и бабка должна была строже следить за его воспитанием.
Но с годами Константин выправился, сильно вырос, и хоть и отставал в росте от Александра, но всё больше начал походить на мать-немку, Марию Фёдоровну, чудесным цветом лица, бело-розового, почти прозрачного, с едва видными голубыми прожилками под глазами, и с такими яркими выпуклыми голубыми глазами, что и она, императрица, порой засматривалась на их глубину и бездонность.
Вот как распоряжается природа: очень похожи друг на друга братья, но один красавец, а другой почти урод, хоть и повторяет чертами старшего.
Оженила Екатерина старшего, Александра, а ему минуло всего шестнадцать, и вот теперь получила это благодарственное, но очень холодное письмо, в котором старший внук отказывался от престола...
Она вспоминала, как много выдержала мук, чтобы добиться трона, и не понимала, как можно отвергать то, что само плывёт в руки.
Ей понадобился переворот, война против собственного мужа, нечаянное его убийство, чтобы воссесть на российском троне, а тут... Нет, она решительно не понимала этого отсутствия честолюбия.
«Что ж, отложим до поры до времени, — решила царица, — придёт час, сам Александр захочет стать самодержцем, теперь же молод ещё, не остепенился, игры и прятки принимает за жизнь, ещё не провидит будущего».
Приготовит ему бабка завещание, манифест о восшествии его на престол вместо отца, и пусть полежит пока этот документ. Благо, своим указом от двадцать второго года царь Пётр возвестил, что император назначает своим преемником того, кого захочет.
Отменил все дедовские законы, да и европейские тоже, по которым наследником короны был только старший в роду мужеского пола отрок. И потому восседала на троне и Елизавета, дочь Петра от шведской прачки, и Анна, дочь полубезумного царя Ивана, затем и герцогиня Мекленбургская, Анна Леопольдовна, а теперь вот и она, Екатерина, и вовсе немка, не имеющая ничего общего с русской династией...
Что ж, дал Пётр право сажать на престол кого угодно, оттого и сотрясали весь восемнадцатый век дворцовые перевороты, оттого и вышли в царицы женщины из царского рода.
Может, потому и издал он такой указ, что не было у него наследника мужского пола. Последний сын, на которого надеялся уже больной Пётр, от княгини Кантемир, был задушен акушером, подкупленным Екатериной Первой, уже при самом рождении.
И остался Пётр без наследников, и потому Первая Екатерина правила почти два года, что сам он короновал её, обвенчался с нею законным браком и признал законными двух её дочерей...
Всё это Екатерина хорошо знала, копалась в архивных бумагах, лезла и дальше в историю державы, писала даже какие-то отрывки из давней и седой старины, пытаясь проникнуть в дух и сознание страны, которую любила и понимала, которой старалась править добросовестно...
Впрочем, любила она её потому, что лишь эта страна и давала ей возможность снискать себе всемирную славу. Эту свою славу она поддерживала неустанно, войнами и заигрываниями с философами, обольщёнными подарками и пенсиями.
Без устали писала всем, кому только могла, чтобы из-под её пера выходило всё, что можно узнать о России. И была славна и льстиво восхваляема — сами философы, которым она писала и посылала деньги и драгоценности, называли её и Северной Семирамидой, и просвещённой монархиней, воспевали её в стихах и прозе, хоть и побаивались знакомиться с ней близко, чтобы не испортить впечатления от этой государыни.
Чем ближе, тем дальше, а чем дальше, тем ближе, усмехалась Екатерина, читая о себе льстивые и обольстительные слова в книгах и печатных изданиях, которыми наполнена была вся Европа.
Она сидела на троне, она правила страной, она нравилась целой Европе, а вот внук её не захотел переступить через права отца.
И она снова горько усмехалась и слёзно жаловалась Платону Зубову на неблагодарность внука, но твёрдо решила, что он всё равно станет императором, сколько бы ни противился, — всё у него есть для этого, а паче всего чудесная умница жена, достойная сана императрицы...
Быстро уразумел Платон эту мысль стареющей Екатерины и потому безотвязно преследовал Елизавету, норовя остаться с нею наедине, целуя её прекрасные белые руки и говоря ей слова любви. Он был мастер по части льстивых и любезных слов и видел перспективу — перелечь из постели одной государыни в постель другой, чтобы не потерять ни своего места при дворе, ни своего богатства и влияния...
Елизавета терялась от его слов, быстро отнимала руку, которой он старался завладеть, краснела от его любовных слов и однажды всё-таки сказала Александру, что Платон преследует её своей любезностью.
Александру приходилось бояться Платона: он был всесилен, мог и самого наследника престола загнать в угол, — и потому великий князь лишь делал попытки помешать уединению Платона с Елизаветой.
Вместе с Константином он бежал к аллее, где прогуливалась Елизавета со своими женщинами и где увивался возле неё Зубов, придумывал на ходу предлог для разговора с женой, уводил её от страстных взоров Платона, но прямо сказать бабушке об этой странности Зубова не решался — высмеет, да ещё и накажет за донос...
Целый год продолжалась эта странная и нелепая ситуация, пока кто-то осторожно не намекнул Екатерине на любезности Платона с Елизаветой.
Головомойка, которую устроила императрица своему любовнику, отбила у Зубова охоту ухаживать за женой наследника престола.
С тех пор он боялся даже заговаривать с Елизаветой, но прошедший год остался в памяти девочки-жены как самый мучительный...
Она старалась не замечать мелочных проявлений характера Александра, писала матери о том, как любит его, но и держала в памяти слова своей статс-дамы, рыхлой и дородной Шуваловой, при всяком удобном и даже неудобном случае пытающейся очернить мальчика-мужа Елизаветы.
Подходила к Елизавете, нашёптывала коварные слова, подвергала самой жестокой оценке все его действия, по-мальчишески безоглядные и безудержные. Только много позже узнала Елизавета, что Шувалова старалась очернить в её глазах Александра всего лишь потому, что тот не обратил внимания на её красавицу дочь, которую Шувалова старательно пыталась пристроить ему в фаворитки...
