— Однако же вы наверняка устали с дороги, — опять улыбнулась Екатерина и обратилась к графине Шуваловой, тяжело вплывшей в зал за двумя принцессами: — Как доехали, Екатерина Петровна?

Звуки русского языка поразили Луизу. Он так красиво звучал, этот голос и эти незнакомые слова...

К руке Екатерины подошла и Фридерика. Она вовсе не волновалась, её возраст ещё не позволял ей сознавать значительность момента.

— Как хороша ваша сестра, — снова обратилась к Луизе по-немецки Екатерина, и Луиза невольно уловила в её словах нечто архаичное.

Так, пожалуй, говорили в прошлом веке, такие слова вычитывала она в старинных немецких книгах и отважно решила испытать свой французский.

— Вы так добры и любезны, — произнесла она.

Екатерина подхватила французский — видно было, что им она пользуется чаще, чем немецким, а может, даже и русским.

— Отдыхайте, — приятно улыбаясь, заговорила она. — А завтра я с самого утра постараюсь прислать к вам своего куафёра. Ваши парижские моды зашли уж очень далеко, а мы по-русски живём, в отдалении от Парижа, и причёсываемся по-русски...

Луиза несколько смешалась. Ей самой не приходило в голову, что её взбитые локоны выглядят старомодно, и Екатерина легко, нисколько не обидным тоном показала ей это.

— Мы будем во всём подчиняться русским обычаям, — любезностью на любезность ответила она.

— Прощайте, покойной вам ночи, — кивнула головой Екатерина и пошла к двери, опираясь на палку. — Кстати, — уже готовая выйти из комнаты, повернулась она к девочкам, — этот дом в вашем распоряжении, а любезная графиня Екатерина Петровна поможет вам во всём. Все ваши распоряжения будут тотчас исполняться всеми слугами...

— Вы так добры, — присела в прощальном реверансе Луиза, — даже не найти слов благодарности...

— Ну-ну, — снова улыбнулась Екатерина, — не стоит слов благодарности, это просто русское гостеприимство.

Она выплыла из комнаты, а за ней поспешно вышла и княгиня Браницкая, сопровождавшая императрицу в этих смотринах.

Платон Зубов остановился на мгновение, пристально рассматривая мраморно-белое, овальное личико Луизы, и едва слышно, одними губами, сказал:

— Как вы прекрасны!

Луиза приняла этот комплимент за обыкновенную вежливость и склонила голову:

— Благодарю вас, вы очень любезны!

Запах императрицы, аромат роскоши и довольства всё ещё оставался в комнате, когда все трое ушли, и Луиза с Фридерикой бегло осмотрели огромный зал, в котором им предстояло провести эту ночь.

Большие поленья тихо потрескивали в громадном камине, свечи в семидольных шандалах медленно оплывали, а девочки рассматривали мягкие диваны и выгнутые лебедями канапе, кресла и стулья, обитые темно-красным Дамаском, штофные обои стен и несколько огромных старинных картин с пейзажами, две внушительных размеров кровати под балдахинами в альковах, затянутых прозрачными пологами, большие и маленькие столы, резные, блестяще отполированные.

Скромный багаж принцесс был внесён и размещён в громадных резных шкафах, у кроватей их ожидали мягкие халаты и вышитые туфли на войлочной подошве, а на покрывалах были разложены тончайшие батистовые рубашки.

Серебряные тазы с такими же кувшинами содержали тёплую воду, а за ширмами были скрыты потайные местечки с узорчатыми ночными вазами.

Однако вместо восторга перед всей этой роскошной обстановкой девочки невольно взялись за руки, отошли к огромному, задрапированному окну, схватились в кольцо объятий и неслышно, безмолвно заплакали.

Сказалось всё — и волнение после приёма императрицы, и усталость после почти полуторамесячной дороги, и страх перед тем, что будет теперь, как развернётся страница их жизни здесь, где всё было ослепительно, незнакомо и чуждо...

— Я пришлю служанок, — открыто зевнула толстая Шувалова, перед тем как удалиться.

— Пожалуйста, пришлите Гретхен, — тихонько попросила Луиза.

— Только сегодня, — предупредила Екатерина Петровна, — теперь у вас будет по две горничных, и они помогут вам совершить вечерний туалет.

Она выплыла из комнаты, и сразу же бесшумно, низко кланяясь и улыбаясь, вошли четыре молоденькие девушки в белых накрахмаленных чепцах и шуршащих передниках. Подчиняясь их быстрым и ловким рукам, Луиза и Фридерика совершили вечерний туалет, проглотили принесённую еду и молча забрались каждая под лёгкий пуховик.

И лишь когда удалились горничные, влетела Гретхен и с ходу принялась тараторить о том, какую роскошную комнату отвели ей, как тут всё хорошо и какие непонятливые женщины в доме. Сёстры едва отвечали ей, на все её быстрые и восторженные слова только грустно улыбались...

Луизе долго не спалось. Она всё вспоминала ласковые слова императрицы, решила, что не ударила в грязь лицом, не посрамила чести и достоинства Дурлахского дома, и уснула лишь тогда, когда появилось перед нею заплаканное и счастливое лицо матери, середина лестницы, где они обнялись в последний раз.

Она глубоко вздохнула и поняла, что это только сон, первый и такой мучительный в чуждой стране, в чуждой комнате и чуждой постели...

А с утра всё завертелось с калейдоскопической быстротой. И Луиза, и Фрик больше не принадлежали себе, они были словно куклы, которых одевали, кормили, предписывали, куда идти, где сделать первый шаг, что сказать. Им оставалось лишь одно — покоряться обстоятельствам, мило улыбаться в ответ на все заботы и предоставить в распоряжение окружающих свои лица, тела и помыслы.

Явился после обильного мясного завтрака придворный куафёр, долго колдовал над причёсками принцесс.

Повернувшись к сестре, сидевшей у другого зеркала и покорно принимающей и запах горелых волос от горячих щипцов, и несносный аромат сладковатой, удушливой пудры, Луиза не узнала Фрик.

Детское личико сестры неузнаваемо изменилось от высокой замысловатой причёски, уложенной на макушке и украшенной костяными коралловыми гребнями, оно как будто потерялось под башней волос, напудренных и ставших такими неестественными. Фрик вдруг словно бы повзрослела, и из своих одиннадцати лет сразу перескочила в возраст девушки, минуя неуклюжий подростковый!

— Неужели и я так изменилась? — ахнула Луиза и снова всмотрелась в своё отражение в высоком трюмо.

Да, на неё смотрела красавица с пышной короной белокурых, слегка рыжеватых волос, для которых и пудры потребовалось меньше, чем для каштановых завитков сестры. А когда ещё чуть притёрли её брови сурьмяным карандашом, да наложили румяна на бледные, почти прозрачные щёки, да прошлись краской по тонким, едва ли не синеватым губам, она и вовсе не могла налюбоваться на эту чужую ей, но ставшую ею самой придворную красавицу.

Массивная пена взбитых волос заставляла её держать шею выпрямленной, и всё ещё помнила Луиза наставления матери — всегда держаться прямо, ни в коем случае не сгибать спину. Она ещё помнила шлепки и подзатыльники матери, которая следила за осанкой своих детей в самом раннем детстве...

А когда потом внесли роскошные, тяжёлые и неудобные одежды, расшитые золотом и серебром, — русские, как сразу определила Луиза, — сестры и вовсе стали совсем не похожи на тех девочек, что предстали вчера перед императрицей и графиней Браницкой, перед фаворитом Платоном Зубовым.

«А что, если я не понравлюсь великому князю в этих тяжёлых и неудобных одеждах, в этих румянах и с этой пудрой на голове?» — вдруг со страхом подумала Луиза.

И вслед за этой мыслью пришла другая: и пусть, пусть не понравится она, пусть её отвергнут, тогда она уедет в свой милый Дурлах, и не надо будет прилагать никаких усилий, чтобы задержаться в этой странной, такой ослепительной и такой чуждой жизни.

— Боже, помоги мне, — прошептала Луиза, — сделай так, чтобы великий князь Александр, за которого прочит меня великая императрица, не обратил на меня ни малейшего внимания, чтобы он остался холоден и равнодушен ко мне, бедной германской принцессе из захолустного уголка Европы, из милого моему сердцу Бадена, из любимого гранитного замка в Дурлахе!