Сегодня сквер пустовал из-за изнуряющей жары, вдруг упавшей на Авиран и в один день изгнавшей сырость и прохладу. Фаго возблагодарил небо за то, что ему выпал шанс поговорить с молчаливыми гигантами наедине.

Дверь сотрясалась от ударов. Родион открыл глаза и медленно повернулся на шум. Голова его раскалывалась на сотни, тысячи частей, распадалась на кусочки, и возможно, превратится в пыль, если назойливый посетитель не перестанет стучать. Но в дверь забарабанили громче и сильнее. По ту сторону двери вполне мог находиться Каспар. Родион уже приподнялся на локте, открыл рот и вытянул шею, чтобы громогласно, не заботясь о вежливости, отослать гостя восвояси. Но не сделал этого. Внезапная догадка остановила его. Это не Каспар. Удары хоть и сильные, но рука слабая. Похоже стучит женщина. Родион встал, немного постоял, переживая приступ тошноты, оправил на себе смятую одежду, сглотнул и зашаркал к двери. Распахнув дверь Родион увидел Анжелу, горничную из дома Шанталовых. Бледная, напуганная, она перебирала руками складки на своей юбке. Руки у неё были мозолистые, с шершавой кожей, а юбка из грубого полотна, и звук выходил шероховатый, жёсткий, действующий на нервы.

– Доб. рое утро, – с запинкой произнесла Анжела, – Вы ведь брат, то есть вы… вы знаете. В доме Шанталовых. У нас беда настоящая. Госпоже плохо. Госпожа…Ей так плохо, страх берет. Я не видала её никогда такой несчастной. Господин не вернулся сегодня. Она послала за вами. Может вы что-то знаете? Он не у вас?

– Нет, Анжела, – Родион вспомнил свои вчерашние подозрения, и сердце тяжело бухнуло у него в груди.

– У госпожи припадок, – со слезами продолжила Анжела, – ей очень худо. Вы должны пойти к ним.

– Подожди минуту. Я сейчас.

Родион больше не думал о своём неважном самочувствии. Он взлетел вверх по лестнице к себе в спальню и принялся с необыкновенной скоростью переодеваться. «Неужели? Неужели?» – вертелось у него в голове. Скоро он был готов и вернулся к Анжеле. Схватив девушку за руку, он бегом припустил по улице. Анжела едва поспевала за ним. Он тянул ее за собой и не замечал, что бедняжка выбивается из сил, чтобы не растянуться тут же на дороге. Но неожиданно остановился.

– Куда же мы?

– Я не знаю. Вы мне ничего не сказали, – ответила Анжела, пытаясь высвободить свою руку.

Тут Родион заметил, что с силой сжимает ей запястье.

– Извини, – он разжал пальцы и в глаза ему бросились красные следы на белой коже Анжелы, – извини, – повторил он, – я немного занервничал. Надо поймать извозчика.

– А вон он, родной! – крикнула Анжела.

Когда они прибыли на место, Родион расплатился и сошёл с коляски. Анжела спрыгнула ещё раньше, почти на ходу, и уже ждала его у дверей.

– Господин, вы не пугайтесь, там не все гладко, – зашептала она, – такого давно с госпожой не было.

Он вошёл в дом и столкнулся лицом к лицу с дворецким Арманом – высоким сухощавым человеком с козлиной бородой и под стать блеющим голосом. Этот голос поначалу сильно пугал впечатлительную Анжелу. Она не могла отделаться от мысли, что кто-то другой скрывается за ним. Разве можно поверить, что хороший человек может так исключительно походить на нечто козлиноподобное, только что без копыт. Впрочем, не только горничную пугали голос и бородка дворецкого. И даже, возможно, Арману грозила опасность со стороны священников-лжеборцев и разведчиков. Оттого он лишний раз старался не попадаться им на глаза. Но вскоре Анжела освоилась и к всеобщему удивлению стала помыкать степенным дворецким. А тот в свою очередь начал побаиваться горничной. Добрым нравом он не отличался и нередко досаждал домочадцам, но любил госпожу Инессу и только поэтому держался в доме.

Анжела приступила к дворецкому с вопросами.

– Где доктор? Ты привёл его? С госпожой все хорошо?

– Не привёл. Он был занят. И сказал, что подойдёт, как только освободится.

– Чтооо? Освободится!? Надо было идти к другому! Что, если госпоже станет хуже? О чем ты думал? – набросилась на него Анжела, и не слушая сбивчивых оправданий Армана прошла в гостиную. Родион пошёл за ней.

В гостиной он увидел Инессу. Она полулежала в кресле с закрытыми глазами. Если бы не слезы, как будто независимо от неё бежавшие по её лицу, он подумал бы, что она спит.

Жена Льва Инесса была истеричной женщиной, любившей из мухи сделать слона. Любая мелочь, будь то пролитое вино, разбитая тарелка или дождливая погода могли стать причиной болезненного состояния на весь день. Поначалу у них со Львом часто случались размолвки на этой почве. Но со временем и Лев и дети поняли, что это что-то вроде болезни. Лев приглашал лучших врачей, собирал консилиумы, послушно исполнял все их предписания и заставлял исполнять жену, но все это не приносило результатов. Чтобы сохранять спокойствие рядом с Инессой по прежнему требовалось немало сил. А Инесса не оставалась ни перед кем в долгу и повсеместно жаловалась на всеобщую бесчувственность и эгоизм. «Что же они со мной делают, – причитала она, – Почему они меня так ненавидят. Я ведь всю жизнь свою посвятила им. И так они мне отплатили». Конечно никто не ненавидел Инессу. Просто с ней было тяжело и от её общества старались поскорее избавиться: и Лев, и дети, и знакомые. Дом Шанталовых ни для кого не стал пристанищем любви и счастья. Это был очень не спокойный дом.

Не к чему скрывать, красота Инессы поражала, и когда-то Лев влюбился в нее по уши. Он сделал ей предложение на пятый день их знакомства, но в последствии горько пожалел об этом. Нередко, после их свадьбы, он проклинал тот час, когда встретил её. Инесса имела лицо ангела и душу демона. Она могла замучить кого угодно, стоило ей только захотеть. И все же она обожала своих детей.

Их дочери Алине исполнилось двадцать два года. Она унаследовала от матери ее красоту, но к счастью, не характер. Резвая и жизнерадостная, она порхала по дому как райская птичка, слетевшая с небес на землю. По утрам она убегала из дому и возвращалась к обеду с охапками полевых цветов, чтобы расставить их где только можно и превратить все вокруг в подобие райских кущ. И все же ей были присущи некие пылкость и порывистость. В ее крови играло пламя. Это пламя ей перешло от отца. Она могла вспыхнуть от негодования, и тогда ее нежные голубые глаза приобретали необыкновенный темно фиолетовый оттенок и рассыпали кругом серебристые искры. Но эти качества не мешали ей оставаться совершенством в глазах матери. Свою мать Алина побаивалась, особенно когда с той случался очередной припадок, но любила ее так же сильно, как отца и брата. Имея большую семью, Алина была одинока. С матерью она так и не сблизилась. Отец, хоть и любил детей, целыми днями пропадал на службе и не мог скрасить одиночества дочери. Брат с детства не поднимал головы от книг, а когда подрос, то и вовсе перестал выходить из библиотеки.

Сын Льва и Инессы Георгин был младше сестры на два года. В отличии от Алины, Георгин ничем не походил на своих родителей. И ни на кого вообще не походил. Нередко он слышал за спиной слова «не такой», «непонятный» и другие подобные этим, всегда, как строгий приговор, но почему-то шепотом. И его не радовали эти слова, но ничуть не огорчали. Ему было безразлично. В глазах его, подернутых черной непроницаемой завесой, никому не удавалось разглядеть его мыслей. И сам он глядел на всех невидяще, пусто. Но иногда загоралась в его глазах мерцающая точка света. Где-то глубоко внутри, далеко. И оттуда она проникала в душу каждого, кто находился рядом, просвечивала ее темные уголки, лезла в голову. Даже непокорная Инесса попадала под влияние сына. Он был единственным человеком перед которым она робела. А Лев, смеясь, называл его магнетизером. В двадцать лет Георг уже превзошёл своего могучего отца и ростом и силой. Его никогда не задирали мальчишки на улице, даже в детстве, несмотря на некоторые его странности. А когда он повзрослел, его стали сторониться и бояться. Девушки же с интересом оборачивались ему вслед. Но все это нисколько его не волновало. Он вырос молчаливым и равнодушным ко всему юношей. Ко всему, кроме книг. С самого детства его тянуло к науке. Отец хотел, чтобы его сын так же, как и он сам, служил императору, но сын категорически этого не хотел. Его занимали медицина, астрономия, алхимия. Отстраненный и безучастный, он зевал в кругу семьи. Но стоило ему оказаться среди своих книг, он преображался. Лев не мог смириться с такими увлечениями Георга. «Никаких астрономов и алхимиков в моем доме не будет!» – кричал он – «Мое решение окончательно!» Георг смотрел в глаза отцу, спокойный, ровный как лист металла под ударами молота, и хранил молчание. Он не любил говорить, если его не спрашивали. Тогда Лев свирепел: «Что же ты молчишь!? Скажешь ты хоть что-нибудь!? Или язык проглотил!?» И он отвечал: «Я хочу лечить людей.» И покорно опускал глаза. Но всегда бледнел при этом почему-то. Однажды Лев сдался. «Что ж, пусть изучает врачебное искусство. Может и выйдет что-нибудь из этого. Правда все они шарлатаны». Георг углубился в медицинские трактаты.