– Что?..

Айнур Султан не верила тому, что услышала. Единственное ее утешение в этом дворце, человека, который был для нее если не всем, то очень многим, у нее забирали. И за что? За то, что они посмели проявить друг к другу свои чувства, пусть и непонятные, чуждые другим.

– Ты еще не знаешь, Айнур, но династия уже задумалась о твоем браке, – сама того не ведая, продолжала убивать ее словами Бельгин Султан. Она полагала, что этим остудит пыл дочери и заставит ее задуматься о своем поведении. – По возвращении повелителя этот вопрос будет поднят. Ты скоро выйдешь замуж, и тебе не пристало накануне свадьбы иметь с кем-либо… подобные отношения. До тех пор, пока ты не покинешь этот дворец чьей-то женой, я не позволю тебе и дальше губить себя и, если уж на то пошло, Орхана. Если ты действительно так сильно дорожишь им, ты оставишь его и перестанешь бросать на него тень опасных подозрений. Он и так в них утопает. Не хочешь же ты усугубить его и без того шаткое положение?

– Но я не хочу оставлять его и… и не хочу выходить замуж, – уже со слезами на глазах, беспомощно и тихо воскликнула Айнур Султан. – Почему вы решаете за меня, что мне следует делать? – она говорила так устало, что Бельгин Султан разом растерялась. – Я хочу жить так, как велит мне мое сердце. Разве я не имею на то права?

– Айнур… – Бельгин Султан, переполненная сочувствием, шагнула к ней в желании утешить, но замерла, когда дочь резко шагнула от нее в сторону, не позволяя приблизиться к себе. – Я вовсе не хочу делать тебя несчастной, милая. Я лишь забочусь о твоем благе.

– Не нужна мне такая забота! – процедила девушка дрожащим от слез голосом и одарила ее таким ледяным взглядом, что Бельгин Султан ощутила, как ее сердце пронзила боль как от предательства. – Если уж на то пошло, никакая вы мне не мать. И не вам мне что-то запрещать и уж тем более решать мою судьбу.

– Что ты говоришь?.. – пораженно выдохнула Бельгин Султан. Теперь и ее глаза застлала пелена слез. – Разве не я растила тебя с младенчества? Не я любила, оберегала, заботилась, как о родной дочери? Я тебя всегда таковой и считала… Неужели это для тебя совсем ничего не значит?

Айнур Султан в других обстоятельствах никогда бы не сказала того, что сказала после, но в ней накопилось столько обиды и боли от непонимания ее матерью, что она не смогла сдержать себя.

– Вы так отчаянно стремились занять ее место, верно? Жаждали стать матерью нам с Османом, превратиться в единственную и любимую женщину повелителя. Мне жаль, что ничего из этого вам не удалось. Вы никогда в полной мере не замените ее ни в моем сердце, ни в сердце отца. И то, что ему больно даже просто смотреть на меня, говорит лишь об одном: он так и не смог ее забыть. И любил все эти годы лишь ее, а вы… Вы лишь одна из его попыток забыть мою мать. И большим стать не способны.

Ее настолько сильно поразили и ранили эти слова, что перед взором Бельгин Султан словно пролегла красная пелена. В своей вспышке гнева она не успела толком осознать, что произошло, как вдруг услышала звук хлесткой пощечины, а после чей-то болезненный вскрик и звон разбившегося стекла.

Женщина в ужасе прижала ударившую дочь ладонь ко рту и зажала ею его, увидев, что Айнур Султан, совершенно не ожидавшая от нее удара, не удержалась на ногах и упала на пол, случайно задев рукой резервуар с водой, где плавали ее рыбки. Он разлился, коснувшись пола, и рассыпался сотнями сверкающих осколков.

Среди них, задыхаясь, забились две красивые рыбки – красная с золотым отливом и черная с золотыми полосками. Их предсмертная агония не продлилась долго. Вскоре они омертвели под невыносимо печальным и беспомощным взглядом Айнур Султан, которая так и сидела на полу среди осколков с намокшим от разлившейся на нее воды платьем.

– Айнур, я… – Бельгин Султан с чувством вины наклонилась было к ней, но почему-то остановилась, понимая, что ее порыв не найдет отклика. – Я не хотела…

– Оставьте меня, – раздался пугающий своей пустотой голос Айнур Султан, на белоснежном лице которой особенно четко обрисовался покрасневший след пощечины.

Не зная, что ей делать, Бельгин Султан постояла пару мгновений, смотря на потерянную дочь, а после, глотая слезы, ушла с ужасным ощущением того, что им уже никогда не поправить то, что сегодня разбилось.

Амасья.

Спешившись с коня, шехзаде Осман в вечерней темноте не спеша огляделся. Особняк Гримани располагался вдали от города, словно на отшибе, намеренно спрятанный от чужих любопытных глаз. Со всех сторон его окружал густой непролазный лес, сейчас кажущийся черной стеной, который как бы предупреждал «тебе не убежать». А такое желание, надо признать, возникало у многих, кто здесь оказывался.

Озаренный светом полной луны особняк в готическом стиле поражал своей мрачной красотой. Он был воплощением европейского вдохновения и извечно угрюмого настроения представителей рода Гримани. Пугающе мрачный и одновременно с этим по-своему прекрасный. Все в нем словно бы стремилось в черные, усеянные звездами небеса: высокие и острые шпили, многочисленные башенки, большие, как бы вытянутые вверх окна с витражами и стрельчатыми сводами.

– Европейцы, – с усмешкой шехзаде Осман качнул светловолосой головой и, оставив охрану, направился к витиеватым железным воротам, две створки которых, соединяясь, образовывали из двух половин изображение герба Гримани.

Внутри особняк хотя и выглядел не хуже, но не отличался особой помпезностью и шиком. Вдоль стен располагалась неброская мебель, напоминающая древнеримскую и украшенная резьбой. Кое-где на стенах висели редкие и дорогие полотна, изображающие совсем не аппетитных, по мнению шехзаде, европейских женщин и смешно одетых мужчин. Шехзаде Осман почти не обращал внимания на внутреннее убранство, потому как уже сотни раз бывал здесь. Хотя с последнего его визита прошла пара лет, поэтому он все же поднял голову и устремил взгляд в причудливые ажурные своды, в которые витражи на окнах отбрасывали завораживающие блики лунного света.

Казалось бы пустынный особняк, наконец, отозвался звуком чьих-то шагов. И вот навстречу шехзаде из перехода между двумя коридорами вышла молоденькая и милая на вид служанка, которая, увидев его, чуть не подскочила от неожиданности и испуганно поклонилась.

– Где твой хозяин? – оглядев ее с ног до головы, грубовато осведомился шехзаде Осман.

Возможно, стоит попросить Джордано одолжить девицу ему на эту ночь? В этом плане он жадным не был и щедро делился со своими друзьями как вином из своих погребов, так и хорошенькими служанками. Других он себе и не брал.

– Сеньор Гримани… пребывает в своей опочивальне, – запнувшись, со смущением ответила служанка.

Ее заминка объясняла причину пребывания ее господина в опочивальне. Очевидно, Джордано развлекается с той своей гостьей или же с одной из своих служанок.

– Сообщи, что прибыл шехзаде Осман, и он ждет.

Поспешно поклонившись, служанка боязливо обошла усмехнувшегося при этом мужчину и скрылась в темноте коридора. Сам шехзаде Осман хорошо знакомым путем прошел в малый зал, где они с Джордано обычно проводили свои разгульные вечера. Здесь все было по-прежнему, не считая…

Шехзаде, едва переступив порог комнаты, в недоумении свел брови, когда заметил висящий на стене крупный портрет женщины, которого прежде здесь никогда не было. Он подошел к нему, чтобы получше разглядеть, и непроизвольно замер, затаив дыхание.

Изображенная на полотне молодая красивая женщина томно полулежала на софе, видимо, находясь в своей опочивальне. Облаченная в одно лишь нижнее платье из алого шелка, она без стыда и смущения демонстрировала художнику свое прелестное тело, при этом не переступая грань дозволенного. Свободный рукав платья дразняще соскользнул с одного ее плеча, чуть-чуть оголив полукружья полной груди. Другое же ее плечо было скрыто от глаз струящимися по нему длинными темно-рыжими волосами. А босые ножки, маняще оголенные одна до колен, а вторая до округлого бедра, свободно спускались на пол.