– Разумеется, – с терпеливой улыбкой откликнулась Бахарназ Султан.

Словно она сама всего этого не понимала.

Оценивающе скользнув по ней взглядом, Карахан Султан вдруг одобрительно улыбнулась, но тепла или веселья в этой улыбке не было. Зеленые глаза ее остались серьезными и холодными.

– Я вижу, годы пошли тебе на пользу. Ты стала рассудительнее, и я этому очень рада. Тот огонь, что полыхал в тебе прежде, приносил тебе лишь вред. Да ты и сама помнишь, сколько ошибок совершила под влиянием таких разрушительных чувств, как гнев и ревность.

– Я всего лишь боролась за свою любовь, – омрачившись, ответила ей Бахарназ Султан с подавленным взглядом, в котором словно бы осел пепел ее давно сгоревших чувств.

– Нет, Бахарназ, – безжалостно смотря на нее, покачала головой Карахан Султан. – Ты боролась за власть. И ты проиграла.

Бахарназ Султан дорогого стоило сохранить показную невозмутимость. Эти слова горячо обожгли ее болью, забытой в прожитых годах и в то же время никогда ее не оставлявшей. Горечь наполнила ее золотые глаза, но после в них что-то злобно сверкнуло, и Бахарназ Султан поспешно опустила глаза, чтобы не выдать своих истинных чувств.

– Что было, то было. Все это осталось в прошлом. А нам с вами стоит смотреть в будущее, не так ли, султанша?

– Верно, – удовлетворенная ее реакцией, степенно кивнула Карахан Султан. – Что же, идем. Нас, верно, уже заждались.

Генуя.

– Прекрасно, милая.

Долорес с гордостью и любовью созерцала старшую из своих дочерей, которая в ходе примерки нового платья красовалась в нем перед зеркалом. Изабель была во всем похожа на нее – такая же высокая и статная красавица с длинными золотыми волосами, вьющимися крупными локонами до самой ее талии, и с невинными голубыми глазами в обрамлении пышных ресниц. Она была словно фарфоровой статуэткой, поражающей своей правильной красотой и изяществом. Холод учтивости уже отчасти сковал ее лицо и тело, сделав жесты выверенными, а улыбку по-светски бесстрастной, но в глазах ее еще плескалась жизнь.

– Ему ведь понравится? – с робкой надеждой обернулась на мать Изабель.

Она заметно волновалась, и все в ней было преисполнено трепета. Не удивительно, ведь этим вечером в королевском дворце должен был состояться праздник в честь ее помолвки. Долорес испытывала в силу этого необъяснимое сожаление. Возможно, она боялась, что жизнь покинет глаза ее дочери после заключения брака, как случилось и с ней самой?

Изабель была еще такой юной, чистой и непорочной. Не знающей, что такое боль, не познавшей тяжесть разочарований и потерь. Изабель была хрупкая, как та самая фарфоровая статуэтка, которая от малейшего удара может потрескаться или даже разбиться.

– Как ему может не понравиться? – Долорес заставила себя произнести это весело и, подойдя к дочери со спины, обняла ее, прижав спиной к своей груди. Они, столь похожие друг на друга, посмотрели в зеркало на свое общее отражение и улыбнулись. – Ему в жены достанется самая красивая девушка во всей Генуе. Увидев тебя, он будет пленен навсегда.

Изабель смущенно хихикнула.

– Нет, самая красивая женщина в Генуе – это вы, матушка. Хотела бы я когда-нибудь стать такой же, как вы…

Долорес постаралась не показать своей печали и поцеловала дочь в висок. Она бы ни за что не пожелала ей такой же участи, которая досталась ей самой. Бремя наследницы короны оказалось тяжелым: она должна была отвечать высоким требованиям, дабы считаться достойной трона, участвовать в государственных делах с тем, чтобы набираться опыта, и заниматься благими делами, чтобы заслужить доверие народа.

Но больше всего ее тяготил собственный брак, в котором она не встретила отклика на свою любовь. Долорес вынуждена была жить рядом с мужчиной, который даже и не скрывал своего равнодушия к ней и все совместно прожитые годы мыслями был с другой женщиной.

– Жаль, что после свадьбы мне придется уехать, – погрустнела Изабель и, выпутавшись из объятий матери, повернулась к ней лицом. – Как же я буду без вас там, в Венеции?

– Ты свыкнешься с новой жизнью и даже не успеешь заметить, как больше не думаешь о нас, – с лаской скользнув ладонью по ее лицу, заверила ее Долорес мягким, вкрадчивым голосом. – Твои мысли займут муж, ваши дети и твои обязанности при дворе венецианского дожа. Изабель, помни: этот брак очень важен. Он – символ мира меж двумя государствами, которые враждовали многие годы. На твоих плечах большая ответственность, ведь в Венеции ты будешь представлять все наше семейство. Да что там? Всю Геную.

– Да, я знаю, – смиренно отозвалась девушка и слишком серьезно для своих юных лет пообещала: – Я сделаю все возможное, чтобы достойным образом представлять род Дориа и волю Генуи. Можете не сомневаться, матушка. Я буду вашей опорой в отношениях с Венецией. И покуда мой муж будет дожем, войне меж Венецией и Генуей не бывать.

Вновь гордость наполнила взгляд Долорес, и она, обхватив обеими ладонями лицо дочери, поцеловала ее в лоб. Она была счастлива осознавать, что Изабель взяла от нее и от своего отца их лучшие качества и выросла той, кем и хотела видеть ее семья.

Они всегда, с самого ее рождения, возлагали на Изабель большие надежды. В том числе и королева, которая решила доверить ей столь ответственное дело, как налаживание отношений с давним врагом Венецией. Изабель превратится в символ долгожданного и многострадального мира и будет поддерживать его, являясь женой венецианского дожа, коим впоследствии станет ее супруг.

Момент их единения нарушили вбежавшие в покои Долорес остальные ее дети в лице сыновей: двенадцатилетний Алессандро, считавшийся наследником своей матери по праву старшинства, а также младшие Джованни, которому исполнилось одиннадцать, и круглощекий пятилетний малыш Андреа, едва поспевающий за старшими братьями.

Изабель с улыбкой посмотрела на пробежавших мимо братьев, в руках у которых были игрушечные мечи. Полем боя для них был весь королевский дворец, в котором они свободно резвились.

– Что это за битва? – с улыбкой возмутилась Долорес, смотря вслед сыновьям, что выбежали на ее просторный балкон и продолжали лупить друг друга «мечами» с воинственными криками и восклицаниями вроде «Ты повержен!» или «Эй, я тебя ранил!»

– Не имею понятия, но началась она у дверей моей опочивальни, – раздался с порога голос, на который Долорес и Изабель изумленно повернулись и тут же склонились в поклонах.

Королева с величавостью вошла в покои в великолепном платье из золотой парчи с высоким воротником и пышной юбкой, которая с шелестом стелилась за ней. За руку она держала младшую дочь Долорес, на которую последняя, распрямившись из поклона, посмотрела с привычным неодобрением.

Луиджина была единственной из ее детей, которая была похожа на своего отца. Не только темными волосами, смуглой кожей и карими глазами, но и воинственным характером. Если Изабель была истинной принцессой с изящными манерами и осознанием долга перед семьей, то ее младшая сестра росла несносным сорванцом и была крахом всех материнских надежд.

На ней были серые хлопковые штаны, заправленные в черные кожаные сапожки, и совершенно мальчишеский бордовый дуплет на пуговицах – одежда, подаренная ей отцом вопреки всем возражениям его супруги. Луиджина предпочитала ее всем тем платьям, которые ей шили по приказу матери и которые она ненавидела всей душой. В руках у нее был тот же игрушечный меч, что и у ее братьев.

Она прекрасно знала, как ее мать относится к ее участию в подобных играх, и угрюмо встретила на себе ее неодобрительный взгляд, смотря исподлобья в ожидании извечных порицаний.

– Луиджина, сколько раз мне повторять, чтобы ты не надевала на себя это! – с негодованием воскликнула Долорес и с извиняющимся взглядом повернулась к снисходительно улыбающейся королеве. – Простите, Ваше Величество. Она вас потревожила?

– Все в порядке, Долорес, – спокойно ответила Эдже и посмотрела на Луиджину с теплотой. – Она от братьев не отстает – так яростно машет мечом. Ступай к ним, милая.