«Что же делать? Как будет правильно?»

К счастью, ему не пришлось делать этот ужасный выбор. Когда поверженная кормилица рассыпалась мириадами светящихся точек, будто бы развоплотилась иллюзия, сотканная Амигдалами из звёздной пыли, плач младенца сразу же смолк. Ферн, помедлив несколько мгновений, подошёл к коляске и с замирающим сердцем заглянул в неё.

Там было пусто.

Либо Мерго был незримым, так же, как и его отец, Идон, либо он исчез, как только развеялась иллюзия его кормилицы. Ферн в нерешительности застыл над коляской — и вдруг заметил краем глаза, что все окружающие предметы стали светлее, будто с них стряхнули тонкий слой сажи. Так было на побережье Рыбацкой деревни, когда развеялся Кошмар.

Охотник заторопился назад к лифту. Он чувствовал, что нужно спешить. Тот, кто видел этот кошмар, просыпается — и скоро эта реальность растает, как чёрный дым над телом Кос…

Королева Ярнам больше не плакала. Она с благодарностью поклонилась Охотнику и исчезла. Ферн в ответ поклонился её тающему силуэту и побежал к лампе.

Вернувшись в сад мастерской, Ферн не сразу нашёл Куклу: она прогуливалась по «верхнему саду», куда обычно не уходила, поджидая Охотника у ступеней лестницы или у вторых дверей домика. Услышав шаги, Кукла порывисто обернулась, но Ферн заметил, что в первый момент она вздрогнула и на мгновение застыла.

— О, добрый Охотник, — улыбнулась она… Чуть скованно, чуть неискренне… или это просто померещилось Ферну, который окончательно запутался в своих подозрениях? — Ты пришёл… Скоро настанет рассвет. Эта ночь и сон закончатся.

— Сон? — переспросил Ферн, подходя ближе. — Так, значит, всё-таки я сейчас в мире сна? Так почему и зачем вы с Германом до сих пор морочили мне голову?!

— Герман ждёт тебя у подножия Великого древа, — не обращая внимания на слова и резкий тон Охотника, сказала Кукла, и снова Ферну почудилось что-то странное в её интонациях… Сожаление?

Прощание?

— Это там, за калиткой? — уточнил Ферн, взглядом указывая в сторону кованой дверцы в углу сада, которая обычно оставалась закрытой. Кукла не ответила, только сложила руки на животе и наклонила голову.

— Вперёд, добрый Охотник, — наконец едва слышно проговорила она. — Не заставляй Германа ждать слишком долго. Он очень устал.

Ферн молча развернулся и зашагал по тропинке вдоль ряда ритуальных надгробий.

Он впервые оказался в этой части сада, хотя не раз поверх кованой ограды любовался колышущимся морем белых цветов. По сути, это было старое кладбище Охотников. Когда-то леди Мария ухаживала за пустыми могилами Охотников, которые находили смерть в птумерианских лабиринтах. Она сажала белые цветы, очищала от мха и опавших листьев надгробия. Этот сад был местом памяти — и местом, где для Германа его дочь была всё ещё жива.

Ферн заметил сгорбленную фигуру учителя в кресле на колёсах у подножия старого дерева, но не пошёл к нему, а медленно двинулся вдоль ряда надгробий, читая выбитые на них полустёршиеся надписи — имена, даты, простые слова памяти… И вдруг остановился и наклонился ниже, вглядываясь… Не может этого быть!

«Маргарет Мэйз. Тебя звали Рита, и ты была лучше, чем я».

Буквы выцарапаны неровно, будто не инструментом камнереза — мастера по изготовлению надгробий, а просто чем-то острым, но не слишком подходящим для такой работы. Ферн словно воочию увидел похудевшего, потемневшего Брадора, который, скорчившись у камня, раз за разом проводит по уже намеченным бороздкам утащенным из мастерской инструментом. Терпеливо, по несколько часов подряд, пока не стемнеет или пока сзади неслышно не подойдёт Эйлин, которую совершенно невозможно ослушаться, и нарочито сердито велит сделать перерыв, подняться в мастерскую и составить компанию ей и Герману за кофе…

«Брадор, Брадор… Надеюсь, ты увидел рассвет. И как было бы хорошо, если бы твоя ученица тоже проснулась под тем же самым утренним небом… Но я не нашёл её в Кошмаре, прости».

Ферн постоял у надгробия, развернулся и начал медленно подниматься по пологому склону к подножию Древа. Ароматное море белых цветов волновалось у ног. Мелькнула мысль: «Как красиво, наверное, выглядят на этих лепестках брызги крови…»

— Ты отлично справился, добрый Охотник, — приветливо сказал Герман, когда Ферн приблизился и остановился в нескольких шагах. — Близок конец ночи. Теперь я окажу тебе милость. Ты умрёшь, позабудешь этот сон и проснёшься в лучах утреннего солнца. Ты будешь свободен… От этого ужасного сна.

— А как же вы? — вырвалось у Ферна, хотя спросить он собирался совсем о другом. — Вас никто не освободит?

— Я — не пленник сна, — посуровев, ответил Герман. — Я — его хозяин.

И когда Ферн научился так хорошо распознавать ложь?..

— Вы такой же узник Кошмара, как и все старые Охотники, — сказал он, внимательно глядя на учителя. — Просто ваш Кошмар выглядит как уютное сновидение, похожее на грёзу. Но это лишь иллюзия, не так ли?..

— Что ты можешь об этом знать? Не рассуждай о том, о чём понятия не имеешь! — Герман повысил голос и закашлялся.

Ферн продолжал внимательно смотреть на него.

— Вы ведь не хотите, чтобы я принимал ваше предложение, — сказал он и удовлетворённо кивнул, отметив, как изменилось выражение лица Первого Охотника. — Вы надеетесь, что я откажусь. И тогда вы вынуждены будете…

— Ты согласен или нет? — Герман прожёг его взглядом.

— Нет, конечно. — Ферн был абсолютно спокоен. Он знал, что случится дальше. И был готов к этому.

«Я заслужил Кошмар. А вы все… Заслужили увидеть рассвет. Довольно этой несправедливости. Пора всё изменить».

— Ну и ну, что это было? — усмехнулся Герман, выпрямляясь в кресле. — Охота, кровь, а может, дурной сон? О, это не имеет значения. Наставнику Охотников постоянно приходится улаживать подобные дела. — Сухие старческие руки с узловатыми пальцами, лежащие на подлокотниках кресла, сжались с неожиданной силой. — Сегодня Герман поучаствует в Охоте!

Ферн, оцепенев, наблюдал за тем, как немощный старик, поднимаясь из кресла, преображается в уверенного в своих силах, опытного Охотника, готового вступить в бой с любым противником. Щёлкнул механизм, и изогнутый меч — Клинок погребения — превратился в длинную смертоносную косу. Первый Охотник Герман выпрямился и насмешливо и оценивающе глянул на ученика: «Не передумаешь?»

— Ну что ж — если так нужно… — сказал Ферн. И атаковал первым.

Да, бой с учителем не мог оказаться лёгким. Ферн просто не успевал отследить движения старика с деревянным протезом вместо ноги — это было неправдоподобно, нереально; такое могло происходить только во сне.

Ферн сражался так, как никогда и ни с кем не бился. Он понимал, что шанс у него только один: если Герман одолеет и убьёт его, то Ферн утратит связь со Сном и проснётся где-то под рассветным небом. А Первый Охотник продолжит коротать тихую тоскливую вечность в мастерской, ожидая новых Охотников и молчаливо беседуя с надгробиями со знакомыми именами…

Победа ученика над учителем — бесспорное свидетельство того, что этому ученику достался лучший из учителей. И проиграть в схватке означает опозорить наставника. А этого Ферн допустить не мог.

— Ночь и сон были долгими… — прошептал Герман, падая на примятый и забрызганный кровью ковёр из белоснежных цветов. Ферн рухнул на колени рядом и взял учителя за руку.

— Да воссияет над вами рассвет, мастер Герман, — сказал он и склонился в жесте почтения и скорби. А когда поднял голову, свет вокруг приобрёл багровый оттенок.

С трудом поднявшись на ноги, Охотник ошеломлённо уставился в небо. Здесь, в этом сне, всегда царила тихая ясная ночь, и полная серебристая Луна заливала сад молочно-белым светом. А сейчас с неба скатывалась, как огромная капля крови, жуткая кровавая сфера. И из её чрева, будто из скорлупы, на свет выбиралось нечто отвратительное, очертаниями похожее на порождение самых диких кошмаров.