Сулла кивнул, потрясённый этим рассказом. Схожий случай ему попадался совсем недавно, и оракул помог одолеть тяжкий недуг ливийскому принцу. Но в этом случае звездочёт знал точные даты рождения его родителей, рисунок их линий на руках и множество других тайных подробностей, которых оракул не ведал об Эхнатоне, Тиу и её царственном первом супруге, а без них прорицателю не разгадать сложную болезнь фараона, если таковая имеется.

— Да, правитель до сих пор худой, но ни цвет лица, ни блеск глаз не свидетельствовали о тайном недуге. Да и Тиу ничего не говорила мне об этом! — помолчав, произнёс он.

— На следующий день, когда малышу стало полегче и он задышал нормально, властитель взял со всех слово, что они никому ни о чём не расскажут. Для Тиу это её сын, а потому она не захотела сообщать такие сведения постороннему...

— Но я не посторонний! — грубо прервал настоятеля Сулла.

— Этому недугу, видимо, свойственно повторение, — пропустив мимо ушей грубую реплику оракула, философски изрёк Неферт.

— Чтобы сделать такой вывод, не нужно сильно напрягать мозги, — язвительно заметил звездочёт.

Не выдержав, он разломил пополам круг сыра, схватил лепёшку и стал жадно есть, энергично двигая скулами. На его обтянутом тонкой кожей лице они походили на два мощных жернова. Большой нос и жадный извилистый рот, в котором легко пропадали огромные куски пищи, напоминали большую хищную птицу, не знающую жалости, и настоятель храма Амона-Ра, наблюдая за едой оракула, внутренне содрогнулся, представив себя полевой мышью в его когтях. Он дал знак молодому слуге, чтобы тот принёс кувшин сладкого вина и чаши. Святилище Амона стояло почти на берегу Нила, и ветерок, проникая с реки, шуршал сухими листьями в углах храма.

— Но прерывистость линии судьбы может означать и затяжную тяжёлую болезнь, года на два-три, — задумчиво добавил оракул, устав от еды и прислоняясь спиной к прохладной каменной стене. — Тогда кассит всё возьмёт в свои руки!

Слуга принёс вино, и Неферт подал Сулле знак прекратить на время разговор.

— Ты свободен, оставь нас, — бросил ему настоятель. — Во дворе много старых листьев, собери их и сожги!

— Но их ещё не так много.

— Делай, что тебе говорят!

Слуга поклонился и вышел.

— Вы чего-то опасаетесь?

— Только дураки никогда и ничего не опасаются, — насмешливо ответил жрец.

Неферта раздражали глупые вопросы Суллы. Раньше он относился к нему более уважительно, ибо те предсказания, которые делал оракул для фиванских торговцев, отличались точностью и глубиной выводов. Этот же разговор разочаровывал.

— Кассит, судя по всему, очень умён, — заметил жрец. — В отличие от других. Я его, к сожалению, совсем не знаю.

— А других, выходит, знаете?

— Других знаю.

— Ваша ирония, Неферт, не делает вам чести, — принимаясь за печёную рыбу и выбирая мелкие кости, промычал Сулла, скривив рот. — Ведь это вы, милейший, пригласили меня на эту встречу, а ведёте себя с гостем весьма непочтительно! Впрочем, вы всегда отличались нравом и настроением непостоянным, а покойный фараон Аменхетеп Третий, насколько я помню, вас даже побаивался, хотя трусливым назвать его было нельзя! Чем же вы его так запугивали?

Он даже хотел было рассмеяться, но неожиданно подавился, побледнел, стал хватать ртом воздух.

— Откройте рот!

Сулла раскрыл рот. Жрец, морщась, заглянул туда, осторожно просунул два пальца, вытащил острую, как игла, кость и, усмехнувшись, показал её оракулу.

— Я же сказал, не стоит так торопиться. Если б ты умер за моим столом, жители Фив, пожалуй, изгнали бы меня, настолько они тебя почитают!

— Если бы наш фараон слышал тебя! — с горечью проговорил Сулла.

— Ты всё ещё тоскуешь по тому, кому, если верить твоим звёздам, осталось жить лет шесть на этом свете?! — насмешливо воскликнул Неферт.

— Шесть с половиной, — посерьёзнев, уточнил Сулла. — Но я знаю, что фараон не повинен в моём изгнании. Этого потребовал Азылык. Самого же фараона можно спасти.

Жрец задумался. Боги тоже умеют мстить за своё поругание. Но вот доживёт ли он до этого светлого часа? Сулла может пригодиться и свершить много полезного, если только вышибить из него дурь, самодовольство и направить в нужную сторону. Болезнь наверняка сидит во властителе, а значит, можно её вызвать снова, и уж тогда она погубит его окончательно. В тех книгах, которые читает Сулла, несомненно написано и об этом. Должно быть написано. Это не простой недуг. Он с чем-то был связан. Сирак говорил про какие-то запахи, вызывающие быстрое удушье. Надо ещё посоветоваться со своим лекарем, он должен знать. И этого стоит засадить за книги.

— Так ты спрашивал, чем я запугал старого фараона? Это интересный вопрос. Вообще страх очень важная вещь. Он на многое открывает глаза, многое лечит, особенно непомерное самолюбие, — жрец усмехнулся, погладил заскорузлой ладонью край гладкой, отполированной годами столешницы, вырезанной из ливийского кедра. — А вокруг нас много людей, которые нуждаются в лечении страхом. Что ж, будем помогать им.

Дебора стояла перед Илиёй испуганная, подавленная, шмыгала носом и твердила одну и ту же фразу:

— Я не брала эту чашу! Я клянусь вам!

— Я верю тебе, но объясни, как это большое блюдо оказалось в твоём мешке? Кто его туда спрятал, если не ты? — улыбаясь, мягким голосом спрашивал первый царедворец.

— Я не брала это блюдо! Я клянусь вам!

Её губы дрожали, да и вся она трепетала, как лист на ветру, и царедворец с трудом сохранял невозмутимый и строгий вид, готовый кинуться к сестре и признаться во всём. Но Илия боялся, что столь неожиданное и скорое объяснение напугает бедняжку ещё больше. Он и придумал всю историю с блюдом лишь для того, чтобы вернуть Дебору и заставить её пожить в его доме. Он бы накупил ей красивых одежд, кормил каждый день досыта, дабы сгладилась худоба, познакомил с фараоном, царицей и принцессами и тогда бы признался во всём. После этого они бы поехали к их отцу, матери и братьям для счастливого примирения. С такими намерениями всё и затевалось.

— Успокойся, я не собираюсь тебя наказывать, я хочу лишь узнать и найти виновника, — ласково проговорил хозяин. — Я не утверждаю, что его взяла ты. Может быть, братья захотели над тобой подшутить или же кто-то из моих слуг...

— Это же мои братья! — возмутилась Дебора. — Они меня любят и заботятся обо мне! Да и зачем они стали бы так поступать? Я не сделала им ничего плохого!

— У тебя был ещё один брат?

— Да, но я его почти не помню. Он, видимо, заблудился, и его растерзали дикие звери, братья нашли только окровавленные одежды. Его звали так же, как вас, Илия.

Слуга принёс глиняный кувшин с красным виноградным соком, наполнил сосуды, поклонился и молча удалился.

— Давай присядем, — предложил царедворец.

Они сели за стол, Илия жестом предложил сестре выпить сока, и Дебора, схватив чашу, несколькими жадными глотками осушила её до дна! Хозяин снова наполнил её.

— Пей сколько хочешь, я попросил повара приготовить для нас обед, скоро он будет готов, — сказал Илия.

— Я вижу, вы добрый господин, — со слезами на глазах проговорила Дебора, — я вижу, вы верите, что я не могла украсть ваше блюдо, а потому отпустите меня к моим братьям!

Она не выдержала, закрыла лицо и расплакалась. Её худенькие плечики затряслись. Илия, отвернувшись, сам проронил слезинку и поспешил успокоить сестру.

— Не надо плакать, я верю, что ты не виновна, и готов отпустить тебя. Но твои братья скорее всего двинулись дальше, чтобы побыстрее принести зерно домой и накормить вашего отца, — улыбаясь, мягко заговорил Илия. — Отпустить же тебя одну в столь далёкий путь я просто не могу. Это опасно. Разбойники и воры рыщут по дорогам, хеттский царь может объявить нам войну и двинуть свои войска, а потому тебе какое-то время придётся пожить у меня.

— Я доберусь, честное слово, — не выдержав, перебила царедворца Дебора, — но мои мать и отец не переживут, если не увидят меня среди братьев! Когда я уезжала, мама была так больна, что я боюсь, она меня не дождётся!