«Словно боги взялись помогать его будущей любви, какая, видимо, ждёт наследника, — взбираясь с помощью слуг на верблюда, подумал Мараду. — Иначе чем ещё объяснить всё происшедшее? Один Куригальзу в чудеса не верит. А зря...»

Они простились. Касситские послы приняли дорогие подарки, для их царя приготовленные: разных объёмов, цветов и форм стеклянные чаши, кубки и вазы. Поблагодарив хозяев, они наконец-то уехали, и царевич от радости даже подпрыгнул на месте — теперь он может с лёгким сердцем встретиться с принцессой и смело посмотреть ей в глаза: он своё обещание исполнил. Слуги и советники, стоявшие рядом, отвернулись, опустили головы, сделав вид, что ничего не заметили.

Возвращаясь во дворец и проходя мимо спальни отца, наследник столкнулся лицом к лицу с первым царедворцем. Вид у последнего был, как у побитой собаки.

— Что-то случилось с отцом, Илия? — остановившись, испуганно проговорил наследник.

— Нет-нет, лекари больше дурных вестей не приносили...

— Чем же ты расстроен?

— Дождь идёт, ваша милость.

— Ах, да... — наследник хотел нахмуриться, чтобы пожурить царедворца, но не смог, слишком большая радость переполняла его, и предательская улыбка вылезла на лицо. — Дождь для нас некстати, но он мелкий. Это не ливень.

— Да, мелкий, — согласился иудей.

— Будем надеяться, что и он прекратится, верно? — царевич подмигнул Илие и, сопровождаемый толпой слуг и советников, важно прошествовал дальше.

Ханаанин не поверил своим ушам. Он даже больше боялся гнева наследника, нежели старого фараона, который сам принял его толкование и, случается, бывает жалостлив, а вот молодой властитель жалости не ведает — так он считал, и вдруг эта перемена. С чего бы? Он вспомнил утром спокойный лик Азылыка и всё понял: оракул с ним играет, как с малым дитём, пугая жуткими страхами. И всё с одной целью — заставить себя ценить и уважать. Другого объяснения не найти. Вот уж поистине неизвестно, где найдёшь и где потеряешь, как любил повторять когда-то отец. Как он там? Жив ли? И живы ли братья, которые наверняка время от времени казнятся тем, как жестоко обошлись с ним, не ведая, что даровали ему великое благо. Вот он стоит посреди дворца в сандалиях из дорогой кожи, и все слуги, даже некоторые советники в пояс кланяются ему, сам фараон и царевич считаются с его мнением. Мечтал ли он когда-нибудь о таком возвышении?

Ему вдруг так сильно захотелось увидеть отца и братьев, обнять их, прижать к себе, рассказать обо всём, что спазмы сжали его горло и он долго не мог продохнуть. Илия прислушался к шорохам, доносящимся со двора. Дождь усиливался, и первый царедворец тяжело вздохнул: неужели опять дядюшка его испытывает?

Наследник с восхищением смотрел на принцессу, купающуюся в бассейне, на то, как ловко и стремительно, подобно речной зеленоспинной рыбке, она скользит по поверхности воды, и намеренно не спускался вниз, боясь своим появлением прервать её радостную игру. Накрапывал мелкий дождь, но царевич не замечал этого.

Ещё вечером царевич встретился с Сираком, главным лекарем его семьи. Он высказал опасение, что сердце отца может не выдержать. Он с трудом дышит, ему не хватает воздуха. Властитель знал, что ему вообще нельзя пить вино, но то, что он сделал, похоже на попытку лишить себя жизни.

— Может быть, что-то случилось такое, о чём мы не ведаем? — оставшись наедине с наследником, осторожно спросил Сирак. — Мне не верится, что этот поступок можно объяснить лишь одной легкомысленностью, с какой властитель отнёсся к своему здоровью.

Царевич пожал плечами. Сирак был старше отца лет на десять, но выглядел всегда бодрым и подтянутым. Он считал, что первопричина телесных недугов кроется в человеческой душе и в первую очередь надо лечить её. Дух повелевает всем, и если он крепок, то и тело устоит перед любыми недугами. Сердечный удар, происшедший с правителем, случился оттого, что тот чрезмерно переволновался и выпил лишнюю чашу вина. Хотя лекари всегда предостерегали правителя от резких волнений и просили ко всему относиться с мудрым спокойствием.

— Но твой отец никогда нас не слушал, хотя всегда спрашивал, чем я собираюсь его лечить и как быстро поможет ему то или иное снадобье, я объяснял, и он знал, как работает его организм, — помолчав и не получив ответов от сына фараона, продолжил Сирак. — Он часто задавал эти вопросы. И старался беречь себя. К сожалению, ни я, ни мои помощники не могли присутствовать на переговорах и не знаем, что там происходило...

— Там ничего не происходило, — ответил наследник. — Обычные разговоры, просьбы, обмены любезностями.

— Но почему же тогда он выпил так много вина? — не переставал сокрушаться лекарь. — Он просто напился, как последний пьяница, который иногда пьёт, чтобы заглушить своё горе. Что-то тут приключилось с его милостью?! Я теряюсь в догадках!

— Может быть, ему просто понравилось вино? — усмехнулся царевич. — Он сам вслух его нахваливал и не мог оторваться. Я тоже попробовал, оно густое, терпкое и на самом деле очень вкусное. Как мёд. Даже слаще, наверное...

— Вот как, — Сирак хмыкнул и шумно вздохнул. — А те вопросы, что вы обсуждали с послами, они требовали большого напряжения?

— Нет.

— Странно, — задумавшись, вздохнул лекарь, потянулся к сосуду с водой, сделал глоток. — Конечно, наш властитель человек увлекающийся, ему могло понравиться привезённое касситами вино, и всё-таки что-то вывело его из равновесия, и ему захотелось заглушить с помощью вина этот срыв. Если всё протекало гладко и спокойно, то непонятно, зачем государь стал губить себя. — Сирак замолчал и, попрощавшись, ушёл.

«По логике Сирака выходит, что отец погубил себя из-за меня, из-за нашей глупой стычки, из-за моего упрямства? — усмехнулся царевич. — Но это глупость. Отец всегда поступал так, как ему хотелось. Был деспотом, а старался казаться этаким добрячком. Сделал меня соправителем, требовал принимать решения, властвовать, но к моему мнению даже не прислушивался. Его забавляла эта игра в двоевластие. Но я ничего не мог сделать. Барахтался, как щенок, тявкал, огрызался, иногда старался ему насолить. Только и всего. Да ещё попытался заставить его считаться с собой. Последний вопль отчаяния. И кто в этом виноват?»

Но чем больше он возмущался, тем острее чувствовал свою вину перед отцом. Они никогда не говорили откровенно друг с другом — по-мужски, по душам, а царевичу так этого не хватало. Он даже готов был повиниться в том перед лекарем, если это поможет отцу выкарабкаться из болезни.

В последние годы отец часто болел. Сирак пытался ограничить и сластолюбие фараона, его частые посещения гарема, которые также утомляли сердце. При тучности правителя, большом излишке жира в его теле чрезмерности в любовных утехах становились опасны. Однако уговоры и предостережения лекаря помогали мало. Правитель любил вкусно' поесть, любил вино, наложниц — всё то, что Сирак, была бы его воля, вообще запретил. Когда прихватывало сердце и властителя укладывали в кровать, на некоторое время он становился послушным пленником лекарей: ничего не ел, не виделся даже с юной женой, пил лишь горькие настои и отвары. Но стоило сердечным болям поутихнуть, как он, подобно юноше, мчался в спальню Ов, и оттуда доносились её выкрики и стоны. Мать в такие мгновения с презрением говорила: «Хоть бы кричала поменьше! А то ведь нарочно всё делает, чтобы укоротить его земной срок!» И так случалось не один раз. Царевич и ныне верил, что дня через два-три отец вырвется из душного, пахнущего горькими травами плена, кинется в объятия своей молодой жены и оттуда донесутся её победные вопли.

Нефертити выпрыгнула из бассейна, накинула на смуглое тело тонкую простынку помчалась по лестнице наверх, отряхиваясь на ходу от брызг, и внезапно столкнулась с наследником. Она остановилась как вкопанная, её снова охватило огнём, щёки заалели, но глаза вспыхнули радостно и приветливо.