— Она воровка! Мы обязаны доставить её в дом первого царедворца, который и решит её судьбу! А вас мы не задерживаем. И не пытайтесь её освободить! Я проткну каждого, кто встанет у нас на пути!

— Я невиновна! — выкрикнула Дебора. — Братья, помогите, спасите меня!

Однако никто из братьев не двинулся с места. Могучий вид воинов, острые мечи, решимость всадников вступить в бой устрашили безоружных. Несколько мгновений братья и воины стояли друг против друга. Наконец, второй воин вскочил в седло, лошади развернулись, и всадники ускакали, увозя Дебору.

— Я знал, чуял надвигающуюся беду! И всё так и случилось! — сжав кулаки, выкрикнул Иуда и пал на колени. — Боже, какой позор! Наш отец этого не переживёт!

Братья молчали, потрясённые происшедшим. Иуда поднялся, открыл кувшин с вином, опорожнил целую чашу.

— Но Дебора не могла взять блюдо хозяина, она заснула за столом, и слуги её унесли спать, — помолчав, неожиданно проговорил он. — Тут что-то не то!

Эхнатон каждый день виделся с Киа, она уже свободно разгуливала по дворцу, командуя служанками, распорядителями, поварами, капризничая, если они не угождали её вкусу и постоянным просьбам. Касситская царевна уже именовалась «женой-любимицей большого царя и государя». Это был титул первой гаремной жены, и с её мнением быстро стали считаться все первые сановники. Она даже навестила Азылыка и с порога, увидев оракула возлежащим на ложе, не поприветствовав его, спросила:

— Почему я до сих пор не понесла? Нет, совсем не то я хотела узнать: что для этого нужно сделать?

Кассит, так любивший после обеда немного подремать и теперь потревоженный появлением нарумяненной наложницы, налился яростью.

— Обращу в мышь! — он сверкнул глазами, и её неведомой силой вынесло из покоев оракула.

Оправившись от испуга, Киа тут же пожаловалась фараону, но тот лишь рассмеялся.

— Не мешай, не лезь к нему, а то он превратит тебя в это мерзкое существо, и мне придётся искать другую такую же девочку!

— Ты не хочешь взять меня под защиту?

— Я не люблю, когда мои жёны лезут в мои дела! Поучись у Нефертити, как нужно себя вести!

— Не говори мне больше никогда о ней! — вспылила Киа.

— Умолкни! — Эхнатон, как ужаленный, подскочил с ложа, накинул хитон. — Убирайся в гарем и не попадайся мне на глаза, пока я сам тебя не позову!

— Но, мой повелитель, не сердись, прости меня!

Она вскочила, бросилась за ним, схватила за рукав хитона, но фараон оттолкнул её.

— Прочь! И не сметь показываться мне на глаза!

Но он продержался полтора дня. Грубые ласки Киа, её бешеный темперамент заворожили его настолько, что он не выдержал разлуки и снова окунулся в вихрь её страстей. Уж что-что, а устраивать чувственные бури она была настоящая мастерица. Её крики, вопли, её укусы, обмороки, стенания и мольбы, её великое бесстыдство, смешанное с припадками нежности и целомудрия — всё это не переставало удивлять Эхнатона, и потому его тянуло к ней. Просыпаясь наутро и вспоминая обо всём, он тяготился происшедшим, но к вечеру звал её к себе, как зовут лекаря, чтобы облегчить боль.

Изредка он заходил к Нефертити. Она смотрела на него с ласковой улыбкой, рассказывала, что малыш в её чреве уже шевелится, и скоро она сможет показать его ему. Он гладил выпуклый живот супруги и думал о Киа, о её жадных губах, бесстыдном языке и безумном взоре, который точно иссушал правителя.

Они уже не один месяц были вместе, но Киа так и не понесла, в то время как Нефертити успела родить четвёртую дочь, названную Нефератон и появившуюся на полтора месяца раньше положенного срока. А через два месяца Эхнатон, поссорившись с Киа, на мгновение сблизился с царицей, и она снова забеременела. Значит, дело не в нём, а в касситской принцессе. Властитель не выдержал, спросил о ней у Азылыка.

— У неё плохой свет вокруг души, — поморщился оракул.

— Что значит плохой свет?

— Каждая душа излучает свой свет, когда человек умирает, этот свет бывает виден. Так вот, разные души источают разный свет. У одних он ясный, чистый, переливчатый, как у Нефертити, у других пасмурный, мутноватый, грязный, как у Киа, а внутри ещё хуже: смрадно и темно. Только представьте, какие дети могут появиться на этаком свету! Ужасно! — прорицатель сдвинул брови и долго сидел, склонив голову, словно ожидая, что фараон удивится услышанному, но он молчал, бесстрастно глядя перед собой. — Но, к счастью, принцесса оказалась пустая — я недавно всё это распознал, повинуясь вашему приказу, — а потому и детей у вас с ней быть не может, ваше величество. Но меня поразило другое. Оказалось, и страсти у неё нет. Она вопит, стонет, рычит, как вы изволили выражаться, а за всем этим пустота!

— Я не понимаю, о чём ты говоришь? — тотчас нахмурился властитель, рассерженный этими словами.

Впервые оракул позволил себе столь бесцеремонно говорить о любимой жене фараона чего не мог позволить себе ни один человек в Египте.

— Вы знаете, мой повелитель, что дело оракула при любых стеченьях обстоятельств открывать вам только правду и не затемнять ваш рассудок ложью. Разве не так?

— Да, это так.

— Я проник в её душу. Как я уже сказал: там смрадно и темно, но истинной страсти я не обнаружил. Могу вас заверить, что я пока в состоянии заметить облако, каковое подобно грозовой тучи. Но в нём нет и искры. Так откуда же крики?

Эхнатон не пропускал ни единого слова оракула, подавшись вперёд и плотно сжав губы.

— Всё не истинные порывы, ваша милость, спутники лжи, а она гнездится в рассудке. Дабы изобразить боль, радость, наслаждение, что делают лжецы? Они расширяют глаза, открывают рот, изрыгают стоны и вопли, кусают зубами тело. Но чувства за этим никакого нет. Так легко обмануть того, кто умеет слышать и чувствовать по-настоящему. Он зачастую легковерен. И думает, что всё это происходит потому, что прикосновения, поцелуи, ласки, его мужская мощь столь сильно обжигают принцессу. Ему нравится, ему приятно так думать, это составляет часть его наслаждений. Может быть, большую часть. Но это не так. Киа ничего не чувствует. Уверен, что ей даже неприятны ваши крепкие прикосновения. Но кто-то из гаремных жён или евнухов рассказал ей, как можно добиться расположения вашего величества. Ведь она что-то просила для кого-то из них?..

Эхнатон задумался. Киа действительно просила отдельную спальню для второго евнуха и комнату для финикийской царевны, а также улучшения их стола: вместо одного кувшина вина в месяц — три, один в каждую декаду; и фараон это разрешил.

— Ведь это было?

Эхнатон кивнул.

— Я думаю, принцесса испрашивала ничтожные вещи, они не могли вызвать подозрения, но для обитателей гарема эти пустяки значили очень многое. Совет же этот мог исполнить не каждый. Но натура Киа очень богатая. Боги, лишив её деторождения, подлинной страсти, наделили её цепким умом, огромным честолюбием, хваткой, выносливостью и обезьяньей природой копировать любые жесты и чувства. Из таких вырастают настоящие царицы, которые с успехом заменяют мужей и правят, случается, не хуже их. В Египте даже была одна такая... — Азылык усмехнулся, помолчал.

— Хатшепсут, — вымолвил Эхнатон.

Оракул кивнул.

— Но я... — властитель неожиданно запнулся, щёки его покрылись румянцем.

— Принцесса весьма изобретательна, тут спора нет. И ремеслом обмана Киа владеет от природы. Никто бы не устоял перед её чарами, а потому не расстраивайтесь, ваше величество, что вы сразу же не распознали столь искусный обман! — Азылык улыбнулся, желая подбодрить правителя. — Вряд ли кто другой оказался бы прозорливее на вашем месте!

— Ты сказал и облегчил мне душу, — помолчав, сказал Эхнатон. — А что у нас с Суппилулиумой?

— Шесть месяцев он ждал подкрепления, наконец оно пришло: десять тысяч молодых новобранцев-пешцев и три тысячи конников. Вождь хеттов провёл смотр новичков и остался ими доволен. Вместе с подкреплением прибыл их первый оракул Озри, — бодрым тоном доложил прорицатель.