— Но один не сможет уследить за всем. У государя всегда много помощников!

— Но разве у нас несколько государей? — задал встречный вопрос Шуад и сам же ответил: — У нас один государь, и один бог должен быть. А то мы иногда не знаем, кому поклоняться. Сейчас жрецов в государстве столько же, сколько рабов. Но те хоть работают и приносят пользу, а эти жиреют, поклоняясь неведомо кому. Пусть остаются, но божий храм должен быть один!

Аменхетеп с интересом слушал жреца, в душе соглашаясь с ним, но совсем по другим причинам. Неферт почти во всех храмах поставил своих людей, которые подчинялись только ему, и сборщики денег стали приносить жалкие крохи от большого жреческого пирога. Отец менял их каждый год, но доходы с храмов лишь уменьшались. Больше того, расходы на содержание жрецов, проведение божественных культов в честь того или иного бога с каждым годом незаметно, понемногу росли. Святые отцы жирели и ни на шаг не хотели уступать своему фараону. А если б удалось установить единобожие, то в каждом городе достаточно было бы построить по одному-два храма, а не восемнадцать-двадцать, как сейчас. И сборы в казну от них увеличились бы. Этот губастый толстяк, выкормыш Неферта, восставший против своего учителя, возможно, сам того не понимая, подсказал идею, которая может спасти его державу от грядущей беды. Фараону нужно новое войско, а его надо на что-то содержать. Если бы оно появилось, отец не боялся бы нашествия Суппилулиумы, и никто бы не посмел отобрать у Египта Митанни или другую колонию. Однако, если б сейчас эти речи наставника услышал Верховный жрец Неферт, он бы немедля предал Шуада суду. Учитель не по годам отважен.

— Разве я не прав, ваша милость? — и, не дав правителю ответить, добавил: — Прав! Всё сложное было когда-то простым, я в этом уверен. Вы только представьте, если б Египтом управляли тридцать государей?! Какая была бы неразбериха! Необходимо, чтобы все понимали: вот бог, а вот фараон — его наместник на земле. Бог поручил ему управлять этой державой, и никто, кроме бога, никто не смеет отобрать у него трон и скипетр! Многобожие развращает людей, они утрачивают веру, перестают уважать и бояться фараона, не зная толком, кто его поставил над ними!

— Вы кому-нибудь ещё говорили об этом?

— Ну что вы, ваше величество, — смутился Шуад. — Я же всё вижу и понимаю. Ваш отец всегда боялся выступать против Неферта. Когда он последний раз женился, а Верховный жрец был против, так самодержец его две недели уговаривал дать разрешение на этот брак. Вот ведь до чего дошло! Государь боится собственных подданных! Не хочет с ними ссориться!

Шуад умолк, а юный властитель посуровел лицом, выгнул спину, точно был готов прямо сегодня исполнить то, о чём говорил жрец.

— Государь должен быть сильным и решительным. Только тогда его ценят и уважают подданные. И, конечно же, строгим, милостивым и справедливым.

Жасминный дух слегка кружил голову, отец любил и часто пользовался мазями из этих цветов, они поднимали его мужскую доблесть, потому половина сада и была покрыта жасминными кустами, но в пору их цветения у многих кружилась голова. Царевич уже хотел предложить Шуаду закончить занятия на сегодня, но жрец неожиданно проговорил:

— А теперь я расскажу тебе то, что хранится как великая тайна и даже твой отец не знает об этом. Я бы и сам не знал, если б мой учитель Тонут не поведал об этом перед смертью. Ты был в храме фараонов и видел, что следом за Тутмосом Вторым на престол всходит Тутмос Третий, и он правит пятьдесят пять лет. И жрецы, рассказывая о его жизни, называя его великим правителем, всегда отмечают факт такого долголетия...

Аменхетеп кивнул, ибо жизнь Тутмоса, совершившего много подвигов и широко раздвинувшего границы державы, приводила и его в восхищение. Он даже хотел походить на него.

— Но Тутмос Третий управлял Египтом всего тридцать лет, а двадцать пять правила его мать, Хатшепсут. И мало кто догадывался об этом, ибо, выходя к народу, она переодевалась в мужское платье, привязывала бороду, намеренно понижала голос, увязывала груди и никто не догадывался о том, что женщина восседает на троне. Она была женой Тутмоса Второго и его сводной сестрой, женщиной волевой, сильной, построившей много храмов как в Фивах, так и за пределами столицы. Царица организовала экспедицию в страну Пунт, она не воевала, да и не могла воевать, поскольку являлась женщиной. Когда она умерла, Тутмос Третий разрушил все её статуи и уничтожил всякое упоминание о ней, считая, что своим поступком она осквернила династию фараонов. Ты обязан об этом знать, мой мальчик, но дальше твоих ушей эти знания не должны идти.

Шуад умолк, Аменхетеп сидел потрясённый этой новостью: женщина в течение двадцати пяти лет управляла державой!

— Но как же боги допустили это? — прошептал юный властитель.

— Я и веду к этому! Когда богов много и среди них есть женщины: Исида, Маат, Мут, Нейт, Нефтида, Нут, Сехмет, Селькис, Сешат, Тоэрис, Хатхор — одиннадцать богинь, которые являются также супругами главных богов, то при их попустительстве такое и происходит. Одиннадцать из тридцати четырёх, целая треть! А когда у нас будет один бог, то он не допустит, чтобы женщина взялась управлять такой огромной страной! Последние годы Хатшепсут занималась тем, что строила свой заупокойный храм в Дейр-эль-Бахри. Его возводил её любовник Сенмута, бывший тогда главным сановником Египта. Говорят, её статуи достигали почти тридцати метров! Тутмос Третий разрушил даже их, чтобы скрыть этот позор!

Занятия закончились, а наследник всё ещё не мог унять волнение и тревогу, какие он испытал, узнав о правлении Хатшепсут. Он слышал, что где-то на севере в прошлом существовали воинственные царства амазонок, они нападали на соседние страны, уводили мужчин в плен и создавали из них свои гаремы. Но рассказы о них напоминали страшные сказки. Существование же царицы Хатшепсут не сказка, а явь, и всё это происходило не так давно. Аменхетеп лишь представил, что сейчас, после смерти отца, престол захватит злобная Ов, и под сердцем возникла странная пустота. Отец беспечен, он всю жизнь искал утехи и наслаждения, мало заботясь о державе и не желая прислушиваться к предостережениям Шуада. А жрец смотрит далеко вперёд. Он умён и недаром собирает свою «Книгу истин», собственных изречений.

И каждое занятие он заканчивает одним из них. Вот и сегодня он выдержал паузу и сказал: «Нельзя погасить тьму раньше рассвета».

«А ведь жрец испугался и намеренно перевёл разговор на Хатшепсут, — вдруг подумал фараон. — Откровенность губит, лицемерие разрушает, как любил повторять жрец».

Юный правитель вышел в сад, спустился к бассейну. Нефертити там уже не было. Он разделся, окунулся в тёплый водоём, попытался проплыть игривой змейкой, как принцесса, но тут же нахлебался воды. Странный переливчатый смешок донёсся до его слуха. Аменхетеп высунул голову, огляделся, но никого не увидел, однако сразу почувствовал, что за ним кто-то наблюдает.

— Ты где? — громко спросил царевич, но никто не откликнулся. — Ну как хочешь!

Он вылез из воды, надел набедренную повязку и босиком двинулся по заросшей травой тропинке. Не доходя до ступеней, ведущих в дом, он вдруг резко обернулся и увидел её: она стояла на краю бассейна и смотрела на него. Удлинённое, устремлённое вперёд лицо с большими миндалевидными глазами, похожими на чёрные сливы, глубокими и пронзительными, тонким и прямым острым носиком было так прекрасно, что Аменхетеп несколько мгновений не мог отвести от него жадного взгляда.

— Ты Нефертити? — спросил он.

— В древности иероглифы, обозначавшие моё имя, можно было перевести по-другому: «Красавица грядёт», — улыбнулась она. — Мой отец перевёл их чуть иначе: «Летящая красота». Умирая, он сказал: «Передайте Летящей Красоте, что я завещаю ей всю любовь, какая хранилась в моей душе».

— Мне жаль, что я не знал твоего отца, — погрустнев, проговорил властитель. — Но я знаю, как пишется твоё имя.

— Ты изучаешь старые иероглифы? — её взгляд зажёгся неподдельным интересом.