— Боги не ошибаются, ваша милость. И коли они указали вашему отцу на засуху, то так тому и быть!

Однако вернувшись домой, он тотчас велел накрыть на стол, призвал к себе Азылыка, выставил кувшин со сладким вином, к которому в последнее время пристрастился оракул, и с тревогой рассказал о сомнениях наследника и своём ответе.

— А вдруг и в самом деле не будет засухи?

— Может и не быть, — причмокивая и потягивая сладкое вино, проговорил гадатель, и первого царедворца бросило в озноб.

— Как это «может и не быть»? — растерянно пробормотал Илия. — У меня жена, дети, я не хочу умирать! Это тебе всё равно! Ты прожил жизнь, а я только начинаю!

— Каждый из нас, в каком бы возрасте ни находился, всегда лишь в начале своего пути. Конца никто не знает, его просто нет. Мы заходим в этот мир на сорок-пятьдесят лет, которые равны одному божественному вздоху, дабы испытать слёзы страданий, и тотчас покидаем земную обитель, чтобы отдохнуть в тени вечности, — глотнув вина и причмокнув, изрёк оракул, он любил порассуждать за винной чашей. — А умирать и мне не хочется. Но в отличие от тебя, я не боюсь смерти, только и всего. Тебе стоит этому научиться. Тогда ты не будешь больше испытывать страха.

— Ты самый гнусный негодяй, которого я встречал на белом свете! Я доверился тебе, я вытащил тебя из узилища, облагодетельствовал, а ты корчил из себя оракула! Если не будет засухи на следующий год, я самолично отрежу тебе голову! Мерзкий обманщик! Пёс смердящий! Боже, какой я дурак! Меня столько раз уже обманывали, а я до сих пор продолжаю всем верить! Почему меня так наказывают боги?! За что?! — слёзы выкатились из глаз Илии.

— Ну не плачь, не плачь. Ты был прав. Боги, конечно же, не ошибаются, мой мальчик, ты был прав, — улыбаясь, промолвил оракул. — Но иногда они могут и передумать.

— Но как они могут передумать?!. — выкрикнул царедворец.

— Обыкновенно. Они так иногда шутят. Глупо, с точки зрения людей, но по-другому не умеют. Им тоже бывает скучно и хочется порой развлечься. Мне приходилось наблюдать эти шутки. Люди чуть с ума не сходят, а им потеху подавай! — нахмурившись, озабоченно вздохнул провидец. — Бывает.

— И что тогда?

— Тебе отрубят голову, — съев лепёшку с мёдом и омыв руки в чаше с водой, сказал гадатель.

Илия оцепенел, не понимая, шутит Азылык или говорит серьёзно.

— Такова участь всех оракулов, мой мальчик, — философски продолжил провидец. — Когда они угадывают, то на их голову проливается золотой дождь, ну а если ошибаются, то навсегда с ней прощаются. Третьего не дано. Один мой знакомый мудрец говорил: «Нас поражает красота лишь тогда, когда мы начинаем понимать её».

В голубоватой воде бассейна она казалась золотистой рыбкой, резвящейся с такой прытью, что двенадцатилетний наследник застыл на месте. Его удлинённое, точно вычерченное божественным резцом лицо с тяжёлыми веками и большими, чуть вывороченными губами, в изгибе которых, казалось, застыла капризная усмешка, ещё больше вытянулось от изумления, крупные губы приоткрылись, и в узких, с прищуром, тёмно-зелёных глазах вспыхнула искорка восхищения. Стояла середина дня, наполненная зноем, резкими запахами жасмина и гелиотропа, проникавшими из заросшего сада в комнату для занятий, и молодой жрец Шуад, круглолицый и всегда довольный собой, когда ему давали возможность проявить свои познания, обучавший младшего Аменхетепа логике, красноречию и важным истинам, сам одуревший от наползающей полдневной жары, разрешил юному властителю сбегать в сад, к бассейну, окунуться. Мечтавший о такой передышке царевич радостно помчался к воде, которая менялась постоянно и здесь, в густой тени сада, сохраняла лёгкую прохладу. Он уже предвкушал, как смоет с себя противный пот и выгонит из головы сонный дурман, не дававший ему сосредоточиться. И остановился как вкопанный, заворожённый сказочным зрелищем. В первое мгновение юный властитель хотел рассердиться, что кто-то чужой занял его бассейн, но столь грациозны и легки были движения незнакомки, не замечавшей наследника, что он позабыл обо всём и залюбовался ею.

Наследник слышал о прибывшей в Фивы принцессе из Митанни, которую, как и его, вскормила кормилица Тейе. Он даже видел в детстве мельком её красивое личико и был очень заинтересован своей юной тётей, но потом она вдруг исчезла. Он узнал, что отец переселил Нефертити в другой, более скромный дом в Фивах вместе с лекарем Мату и всей митаннийской прислугой. И теперь, восхищённо наблюдая, как в брызгах воды переливалось её тонкое тело, извиваясь смуглой змейкой, правитель сразу догадался: это она.

Юный фараон вернулся в учебную комнату, Шуад спал, прислонившись к стене, полуоткрыв рот с толстыми мясистыми губами и шумно похрапывая. Аменхетеп остановился на пороге, рассматривая спящего жреца: большой потный лоб с залысинами, крупный нос с капельками пота и совсем невыразительное, даже грубое лицо, напоминающее больше удачливого скотовода, нежели утончённого мыслителя, который только что высказывал весьма глубокие и серьёзные истины. Кроме того, от наставника всегда пахло солёной рыбой, как от простых рыбаков, а этот запах наследнику никогда не нравился, он терпеть не мог вяленую, пропитанную солью рыбёшку.

Аменхетеп щёлкнул языком, Шуад вздрогнул, выпрямился, увидел царевича, протёр глаза и тотчас поднялся.

— Ты уже вернулся... — он с громким стоном подавил зевоту, вытер платком лицо. — Говорят, там, в северных странах, где совсем не жарко и люди ходят в звериных шкурах, есть забавный обычай: после сытного обеда, именно в это время, все, начиная с государя и кончая рабом, ложатся на циновки и дружно спят! Часа два или три без просыпу! Стоит себе только представить, мой повелитель, эту невероятную картину: всё государство спит! — он громко засмеялся, но тут же осёкся, взглянув на властителя. — А ты разве не купался?

— Бассейн занят...

— Кто смеет плавать в бассейне государя без его разрешения?! — возмутился Шуад, направляясь к выходу.

— Я сам разрешил искупаться своей тете.

— Ну если тете... Садитесь, ваша светлость, давайте ещё немного поразмышляем. Наш бог, покровитель искусств, бог созидания и разума Птах, говорит: «Если ты рос, рос и вырос, после того, как был коротышкой, если разбогател, прежде скитаясь и живя подаянием, не проходи мимо того, кто ещё мал и нуждается, ибо все благодеяния исходят от бога, а он одинаково любит всех и хочет, чтобы все жили счастливо, значит, он любит и богатого, и нищего и мечтает, чтобы и они любили друг друга». Мне бы хотелось, чтобы вы, ваша светлость, проследили за логикой развития этой важной мысли: я и бог. Птах как бы утверждает, что это соединение произойдёт, когда ты станешь милостив к таким же, как ты. Это главное, что должен понимать государь, прежде чем сесть на трон...

— Но и раб может стать нищим, выходит, я должен поделиться и с рабом и полюбить его? — спросил царевич.

— Да, это так. Он раб, ты фараон, но вы оба принадлежите к человеческому роду, оба испытываете зной, голод, страдания, и вы, будучи самодержцем, должны в равной степени заботиться обо всех, ибо рабы возделывают ваши поля, возводят пирамиды. И чтобы не иссякали кладовые, рабы должны иметь не только кров и пищу, но и ощущать заботу и любовь своего правителя. Иначе они сбегут к другому хозяину или станут роптать, поднимут бунт. В том и заключается мудрость государя, что он посланник бога на земле и наделён его великим умом, — Шуад даже разволновался, доказывая эти истины. — И любит, подобно богу, всех одинаково. Для него нет разницы, кто перед ним: раб, вывозящий из города нечистоты, или же первый жрец нашего храма.

— Почему вы, учитель, всё время говорите слово «бог», а не «боги»? Ведь их у нас много.

Шуад задумался, погрустнел и несколько мгновений молчал.

— Для меня бог всегда один, ваша милость. И прежде всего это Атон, бог того солнца, которое мы видим на небе: в виде круглого диска и с лучами, расходящимися от него. Мы же почему-то выделяем Амона, хотя Амон ранее был покровителем умерших. Теперь он стал главным богом, мы даже называем его Амон-Ра. Но суть даже не в этом, кто должен быть главным: Атон или Амон. Бог един во всех лицах. Иначе получается какая-то община.