– После того, что я сделал, – сквозь зубы говорит учитель, – мне одна дорога и, поверь мне, Окулова, она очень далека от школы.

Я хочу взять его за руку и сказать, что все в порядке, но понимаю, что прикосновения в этой ситуации совершенно лишние. И они, можно сказать, даже опасны.

Максим Михайлович медленно, словно на эшафот, идет к своему столу. Опустившись на стул, он закрывает лицо руками, будто бы прячась от всего мира.

– Я никому не скажу, – обещаю я.

Он, отняв руки от своего лица, смотрит на меня пару секунд, а потом со всей силы ударяет кулаком по столешнице так, что стопка сочинений нашего класса подпрыгивает и рассыпается. Двойные листочки теперь, кажется, повсюду: на столе, на полу, под партами. Я быстро собираю их и, сформировав аккуратную стопку, возвращаю на стол.

Максиму Михайловичу хватает секунды, чтобы схватить меня за руку. Он крепко обхватывает сильными пальцами мое запястье, и я уверена в том, что через пару часов там появятся синяки.

– Думаешь, Окулова, я боюсь, что ты кому-нибудь скажешь о том, что здесь произошло? – цедит учитель. – Не понимаешь, что ты должна рассказать об этом?

Я пытаюсь высвободить свою руку, но Максим Михайлович продолжает удерживать меня на месте. Его глаза горят злобой, но я понимаю, что я – последний человек, на которого он мог бы разозлиться в подобной ситуации.

Он, судя по всему, сейчас ненавидит сам себя.

– Нет, – качаю я головой, – не должна. Я спровоцировала вас, неужели вы не понимаете, что во всем этом виновата я?

Мне хочется развернуться и уйти. Изобрести машину времени и ответить отказом на предложение учителя заниматься дополнительно. Чертовы уроки литературы – они все испортили, все усложнили, и я совершенно не представляю, как это исправить.

– Мне двадцать девять лет, – напоминает Максим Михайлович, – и я в состоянии не обращать внимания на какие-либо романтические поползновения в свою сторону. Вспомни Маленкову, Назарову и всех остальных, – на какие только ухищрения они не шли, лишь бы я взглянул на них! И – ничего, Окулова, ничего! – Он тяжело и прерывисто дышит, продолжая сжимать мое запястье. – А потом ты одеваешь мне на палец мое же обручальное кольцо, и я срываюсь.

Учитель закрывает глаза, расслабляясь, и тут же освобождаюсь от стальной хватки его пальцев. Растираю запястье, чувствуя легкую боль – синякам быть.

– Вы не виноваты, – тихо говорю я. – Максим Михайлович, пожалуйста, забудем об этом. Давайте сделаем вид, что здесь ничего не произошло? Мы выпили чай, а потом я схлопотала от вас за отвратительное сочинение. Мы поговорили еще пару минут, и я ушла домой.

Он рассеянно кивает, скользя взглядом по мне, словно пытаясь разглядеть что-то такое, чего раньше не замечал. Я подхватываю свой рюкзак и набрасываю его на одно плечо.

– Я не смогу забыть это, – признается Максим Михайлович, когда я берусь за дверную ручку.

Я тоже. Мои губы, кажется, до сих пор горят от поцелуя учителя, а во рту я все еще чувствую его вкус – мята, табак и что-то совершенно невообразимое, от чего я умудрилась потерять голову. Я не могу – не имею права сказать Максиму Михайловичу, что мне понравилось. А самой себе я боюсь признаться, что, кажется, хочу еще.

Мне нужно уйти отсюда, сбежать, спрятаться. Впереди – целых два дня, когда не нужно будет ходить в школу, учить русский язык и литературу. Не видеть Максима Михайловича, который сейчас прожигает меня взглядом своих глубоких карих глаз.

– Увидимся в понедельник? – выдавливая улыбку, спрашиваю я. – Максим Михайлович?

Учитель рассержено проводит рукой по своим волосам и не отвечает на мой вопрос. Бросаю рюкзак на пол и, подойдя к столу, упираюсь ладонями в столешницу.

– Даже не вздумайте, – злюсь я. – Этот поцелуй – случайность, ошибка, которая больше не повторится. Нас никто не застукал, я никому не расскажу, вы – тоже. Это останется между нами, и все будет в порядке.

Учитель горько усмехается, и я чувствую, что краснею. Это неправильно – этот разговор, эта ситуация, все вокруг нас. Я не должна быть здесь и говорить то, что говорю. Но и убежать я тоже не могу, – Максим Михайлович в своем отчаянии может совершить любую глупость.

– Между нами ничего не должно быть, Маша. – Кажется, его глаза стали темнее.

– Ничего и не будет, – твердо отвечаю я. – Я влюблена. Вы что, уже забыли, как поили меня чаем в этом кабинете после моих рыданий в продуктовом магазине? – И я даже нахожу в себе силы улыбнуться, несмотря на то, что мне совсем не весело. – Да вы вообще чуть не обанкротились, я на Новый год столько конфет не видела!

– Это был прекрасный вечер, – тихо говорит учитель, будто бы для самого себя. – Окулова… Маша, ты точно в порядке?

Я улыбаюсь еще шире, чтобы он поверил мне.

– Конечно, Максим Михайлович, – отчаянно лгу я. – А вы?

Он смотрит куда-то в сторону и только потом отвечает:

– Нет. Но буду.

Домой я попадаю за несколько минут до начала ужина, сразу же натыкаясь на разочарованный взгляд матери.

– Мария, – сухо говорит женщина, которая по какой-то ошибке судьбы умудрилась родить меня и не чувствовать ко мне абсолютно ничего, – ты едва не опоздала.

Я сажусь за стол рядом с младшим братом, который счастливо улыбается при виде меня. Никита – единственный человек в моей семье, который всегда по-настоящему рад меня видеть.

– Приятного аппетита, – тихо произношу я. Мясо, лежащее на моей тарелке, выглядит неплохо, и я беру в руки нож и вилку. – Извините, что задержалась.

– Никита, как прошел твой день? – интересуется отец, сверля сына взглядом.

Иногда я задумываюсь: Никиту действительно любят или просто относятся к нему, как к достоянию семьи только потому, что он мальчик? Все чаще и чаще я склоняюсь ко второму варианту.

– Получил «пять» по литературе, – гордо отвечает Никита.

А из моих рук выскальзывает вилка и с глухим стуком падает на пол. Родители переводят взгляд с брата на меня, и я, чтобы не видеть очередной негативной эмоции в их глазах, наклоняюсь, чтобы подобрать прибор.

– Литература – это хорошо, – фальшиво улыбается мама, – но не забывай, Никита, что основной упор ты должен сделать на математику.

Брат кивает и на одно мгновение его глаза становятся неживыми. Я знаю, что цифры ему не по душе – рисунки в школьном альбоме выглядят гораздо внушительнее, нежели решенные в тетради по математике примеры. Но наши родители никогда не позволят Никите выбирать. Он был лишен права выбора с момента рождения.

В этом повезло мне. Один только раз отец спросил о моих планах после окончания школы. Выслушав мой ответ с равнодушным выражением лица, он безучастным голосом спросил только о том, какая сумма денег мне нужна для осуществления этих планов.

– А как прошел твой день, Маша? – абсолютно искренне интересуется Никита.

Представляю выражение лица родителей, если скажу правду. Короткая фраза о поцелуе с учителем выбьет их из колеи, я твердо уверена в этом. К сожалению, подобной роскоши позволить я себе не могла.

– Обычно, – говорю я. Сегодня я лгу уже второй раз – отличный денек, ничего не скажешь! – На дополнительном занятии по литературе переписывала сочинение.

Мамины брови комично подпрыгивают вверх, – мне все-таки удалось ее шокировать.

– Давно ли у тебя проблемы с учебой? – спрашивает она не потому, что хочет это знать, а для того, чтобы найти очередной повод для упрека.

– У меня нет проблем с учебой. – Зато есть с учителем. – Максим Михайлович нацелен на высокий результат ЕГЭ, поэтому требует от меня намного больше, приходится соответствовать.

– Тебе хватает денег на оплату этих занятий? – спрашивает отец.

– Максим Михайлович занимается со мной бесплатно, – отвечаю я.

– Человек, который не ценит свой труд, не добьется в этой жизни никаких высот, – с едкой улыбочкой произносит мама.

Я со скрежетом отодвигаю полупустую тарелку от себя и прошу разрешения уйти. Отец отвечает мне ленивым кивком и вновь обращает свое внимание на Никиту.