«Потому-то я и не обнаружил его в первые дни», — подумал Филиппус.

Нервно перебирая его пальцы, возбудившаяся от своих воспоминаний, Лоралина продолжала:

— Ты стонал, был почти без сознания. Тогда я соорудила что-то вроде носилок, и волки приволокли тебя сюда. Уже семь дней ухаживаю за тобой, погружаю в глубокий сон, чтобы облегчить твои мучения. Семь дней я бьюсь с тетей, чтобы сохранить тебе жизнь, потому что я люблю тебя, Филиппус, полюбила впервые и очень хочу верить, что ты меня тоже любишь!

Она лихорадочно прижала его пальцы к своим губам. Филиппус был потрясен. Все знания мира улетучились из него после этого признания. Все, чему он научился, пытался изучить — все потеряло свой смысл. Остались лишь глаза этой девушки. Хотел бы он оспаривать очевидное, но этому противилось все его существо. Чувства переполняли его.

— Да, я люблю тебя, Лоралина! Люблю вопреки всему…

Диким огнем загорелись глаза Лоралины. Она порывисто наклонилась к его губам, и они слились в страстном поцелуе.

«Я сошел с ума, — подумал он, — но как прекрасно это сумасшествие!»

Он больше не сочувствовал Франсуа де Шазерону. Узнав историю Лоралины и ее родных, он теперь лучше понимал причины этой мести. Пора было кончать со всем этим. Девушка заслуживала большего, нежели это мерзкое место. Он чувствовал себя готовым ввести ее обновленную в мир людей. Жениться на ней, наконец. Хотя и не знал, как это сделать.

— А что с моими ранами? Я их не чувствую… — спросил он, чтобы отвлечься, конкретизировать свои желания.

Лоралина отодвинулась от него.

— Сядь и прислонись к стене, — приказала она.

Он подчинился, чувствуя, что ноги его стали мертвым грузом. Холодным потом покрылась спина. Неужели он парализован? Лоралина склонилась над повязкой из листьев, обмотанных ленточками из ткани. Принялась разматывать ее.

— Знаю, ты врач, но мои лекарства тебе незнакомы, как и мой способ лечения, однако они действуют очень хорошо, — ободряюще бросила она, отдирая от раны корку засохшей слизи. — Кости срастаются, все будет хорошо.

Филиппус нагнулся над раной. Она была глубокой, но чистой, без нагноений. Он восхитился. Девушка отлично поработала, учитывая тяжесть ранения.

— У тебя еще были вывихнуты колено и левое плечо, да и голова была разбита.

Филиппус поднес руку к плечу, помял его.

— Совсем не больно, — удивился он.

Лоралина звонко рассмеялась.

— Свои способности я открыла не так давно. Бальзам из мака, который я постоянно даю тебе, притупляет боль, но поправишься ты только через несколько недель. Право, мне очень неловко держать при себе доктора Филиппуса и лечить его непонятным ему способом.

— А что потом? — с бьющимся сердцем спросил он.

— Потом я отпущу тебя к твоей жизни, а ты распорядишься моей.

Филиппус удовлетворенно покачал головой. Ему требовалось время на обдумывание этой невероятной истории, предоставленной ему судьбой.

— Прево заставит искать меня, наверняка…

— Недолго…

Несколько смутившись, она быстро пояснила:

— Я устроила так, чтобы твою одежду нашли вокруг кучи костей, обглоданных волками. Все подумают, что ты вышел через какой-то потайной ход, но доказать этого никто не сможет. Если бы ты вернулся в Монгерль, тебе пришлось бы рассказать о том, что узнал, а моя тетя не позволит тебе сделать это, понятно?

Филиппус подумал о своем добром слуге, который, оставшись один в этом неприветливом крае, без сомнения, будет оплакивать его больше всех. Но тут же решил, что в лучшем случае Коришон получит в замке новую работу и будет тем доволен, в худшем — с наступлением лета отправится в дорогу, чтобы принести печальную весть родным. И там он встретит своего хозяина в добром здравии и с молодой женой.

— Ты все правильно сделала, — одобрил он.

Он взял руки своей возлюбленной — горячие, с шероховатыми ладошками. «Боже, как она прекрасна!» — подумал он, глядя в миндалевидные глаза, опушенные длинными черными ресницами.

Вздыхая от счастья, он позволил ей поменять повязку. Странно, но, находясь обнаженным в этой пещере без каких-либо удобств и камина, он совсем не чувствовал холода. Наоборот, здесь было тепло и светло. И тепло, и свет излучала Лоралина, облагораживая собою все вокруг.

Когда подошел Ситар и шершавым языком лизнул его щеку, он не испытал ни малейшего страха. Ему даже доставило удовольствие проявление такой близости, и он, всегда уважавший волков, погладил спину зверя. Волк сел, словно собака перед своим хозяином. Его живые и умные глаза признательно смотрели на того, кого он уже причислил к своей стае.

«Я самый везучий человек на земле», — подумал Филиппус. Почему тогда его друг Мишель де Ностр-Дам ничего ему об этом не сказал?

«16 ноября 1515 года, Монгерль.

Никогда в этих краях не было таких морозов. Зима эта останется на моей памяти самой суровой. Вот уже неделю каждый день бедняки приходят в крепость просить приюта. Несмотря на запасы дров, их наспех построенные домишки невозможно протопить. Часто падающий снег попадает в каминные трубы, загоняет дым в помещение, а затем гасит огонь. Из-за участившихся приступов тошноты я уже не могу посильно помогать несчастным. Они десятками набиваются в самую большую комнату служб, и нам с Божьей помощью удается немного облегчить их страдания. Однако многие погибают. Особенно дети. Мне очень тяжко и горько.

Мой супруг понемногу поправляется. Гук уверен, что в его комнате воздух был отравлен, потому что на новом месте он чувствует себя гораздо лучше. Ни тот, ни другой не подпускают меня к себе. Может быть, они упрекают меня за то, что я уговорила швейцарского врача лечить Франсуа и ухаживать за ним. Франсуа утверждает, что, до того как исчезнуть, доктор похитил у него какую-то драгоценность, которую он показал ему в минуту слабости.

Бог наказал его за это. Его останки обнаружили вчера недалеко от замка под стеной на краю дороги в Тьер. Один крестьянин принес нам его сумку с инструментами, лежавшую нетронутой среди обглоданных костей. Мужчина хотел обменять ее на продукты для своей семьи.

Гук спешно отправился на то место, долго допрашивал крестьянина, но я не знаю, чем все это кончилось. Судя по настроению моего супруга, драгоценность так и не нашли. А я и знать не хочу, что это за вещь. То, что меня обманул мнимый врач, огорчает гораздо больше. Совершенно не представляю, что делать с его слугой. Он немой и вряд ли ответственен за грехи своего хозяина. Толстушке Жанне он нравится. К тому же он расторопен. Так что я его оставляю. Работы с бездомными невпроворот.

Я направила в Мутье посыльного к аббату Антуану с просьбой приютить, обогреть и накормить тех, кто приходит к нему со своими горестями. Вернувшись, посыльный доложил, что аббат тоже заболел. Как сказали, он застудил легкие и так сильно кашляет, что все в аббатстве очень обеспокоены.

Я чувствую себя одинокой, дороги почти непроходимы, а мои компаньонки постоянно скулят, вздыхают, мечтая о юге, там не смолкают песни, все танцуют и смеются, а шуты, трубадуры и сказители развлекают всех даже зимой. Молю Бога, чтобы он не отнял у меня ребенка, который будет скрашивать мое одиночество и тоску.

Я пряду, тку, шью приданое для новорожденного, это доставляет мне удовольствие и отвлекает от мрачных мыслей, когда Гук не приходит ко мне. Я немного образумилась.

Альбери меня избегает, она чем-то сильно озабочена. Если эта женщина меня выдаст, я погибну от мстительной руки моего супруга. Вместе с ребенком.

Опять полнолуние… И почему я не вышла замуж за какого-нибудь гасконского сеньора?..»

Антуанетта де Шазерон вытерла тряпочкой гусиное перо, заткнула пробкой чернильницу, подула на изящно выписанные строчки, затем закрыла дневник для записей. Ночь медленно опускалась на гору, но давно уже огонек свечей пришел на смену свету, отражавшемуся от белого снега.

Согласно легенде Бог, желая уничтожить Сатану, замуровал его в лед. Может быть, так оно и есть! Ее супруг обронил как-то, что лишь поэтому дьявол не пришел за ним. Но как только она поинтересовалась причинами появления в их стенах Сатаны, муж прогнал ее из комнаты, разгневавшись на ее бестактность. А раз уже Франсуа начал гневаться, можно не сомневаться, что он выздоравливает.