От прикосновения чьей-то руки к виску он открыл глаза. Через окно в комнату проникал молочный солнечный свет. Филиппус вздернул голову, отяжеленную сном, который вдавил его в единственный стул с подлокотниками напротив кровати.

На безмятежном лице Мишеля играла спокойная улыбка. Филиппус приложил ладонь ко лбу мальчика и удовлетворенно заключил:

— Ну вот, идете на поправку. Температура спала.

— Благодаря вам, мой друг, — поблагодарил его Мишель.

— Надо благодарить Бога, который наделил вас таким несравненным даром.

— Думаю, здесь все гораздо сложнее, — возразил Мишель, загадочно подмигнув. — Но у нас теперь будет время проникнуть в эти тайны. А сейчас я голоден и очень хочу пить… Не знаю уж, чем вы меня лечили, но у меня во рту такой привкус, будто я всю ночь жевал соль.

— Побегу предупредить ваших и заодно принесу вам поесть, — радостно засмеялся Филиппус.

Пока он, перескакивая через несколько ступенек, сбегал по лестнице, ему думалось, что жизнь все-таки прекрасна. И раз уж он удостоился благосклонного взгляда Господа через его протеже, нет сомнения в том, что самого его ожидала великая, благородная и чудесная судьба.

Антуан де Колонь, застонав от наслаждения, откинул голову назад. Сладострастно расслабленный в кресле, на четверть повернутом от рабочего стола, с рясой, завернутой на выступающий живот, он всецело отдался содроганиям удовлетворенного тела. Очистившись от этой дьявольской похоти, которая овладевала его плотью, он уже проваливался в вязкий сон, надеясь, что по пробуждении Божьей милостью ум его и сердце найдут правильные слова для облегчения страданий прихожан.

Однако необычный шорох прервал его начинающееся оцепенение. Он было подумал, что уже находится на дороге в рай, обсаженной цветами и залитой внеземным светом. Тяжело приподняв онемевший затылок, он широко открыл глаза. Прямо перед ним стояла Альбери с насмешливо-презрительной гримасой на лице. Рукой она слегка опиралась о наличник потайного хода, из которого только что вышла.

Спохватившись, что сидит в неприличной позе, он быстро опустил рясу, невольно покраснев от улыбки, раздвигавшей губы пришелицы.

— Ради бога, Альбери, вы могли бы и отвернуться, — раздраженно проворчал он, неловко принимая более подходящую позу.

— Вы храпите, отец мой! — только и ответила она, не сдвинувшись ни на дюйм.

— В том-то и дело, — буркнул он.

— Тогда просыпайтесь, отец мой, — воскликнула Альбери, разражаясь заливистым смехом.

Впервые видел он, как она смеется. И вдруг позабыв все, что до этого было, Антуан пристально посмотрел на нее, сердце его учащенно забилось. Альбери покачала головой, будто прочитав его мысли.

— Да, все разрушено, — объявила она.

— Слава богу! — вздохнул аббат, по-детски радуясь.

В это мгновение дверь распахнулась, и в комнату ворвался запыхавшийся послушник монастыря.

— Мессир аббат, — выпалил он, не обращая внимания на все еще открытый проход, который Альбери закрывала своей спиной, — вам надо срочно идти. В Воллоре случилась беда, и наш сеньор Франсуа вот-вот скончается!

Аббат рывком встал, вопросительно взглянул на Альбери, тоже недоумевавшую, и последовал за послушником, который на ходу объяснял, что в аббатство только что прибыл гонец из замка с просьбой о помощи.

Словно призыв к раскаянию зазвучали колокола часовни, созывавшие к первой службе. Аббат вздрогнул. Произошло непредусмотренное, но что значит наша воля перед волей Господа? Во внутренний двор он вошел, когда с очищенного неба на землю опускалась роса, подгоняемая встающим солнцем. Конюх Франсуа де Шазерона нетерпеливо топтался на месте, а в открытую дверь кельи брата Этьена видно было, как тот спешно собирал свои медицинские инструменты и лекарства.

Альбери немного постояла у окна, наблюдая за ними. Безответные вопросы одолевали ее. Что же случилось с Шазероном после их ухода?

Лоралина и она тотчас скрылись, заметив Шазерона у ворот замка. Но работа уже была сделана. А сейчас она должна все узнать. Не колеблясь, она закрыла за собой проход и уверенным шагом пошла по каменному коридору.

Антуанетта вытерла лицо, бледное после плохо проведенной ночи. Она находилась в маленькой полутемной комнатушке, на время работ служившей туалетной. Ей пришлось долго умываться водой с добавлением настойки из мелиссы, чтобы как-то вернуть свежесть коже лица, но зеркало упорно отражало помятые черты и припухшие глаза. Это сперва ее раздражало, потому что, как она считала, Гук заслуживал лучшего, нежели вид такого ужасного лица. Потом она успокоилась. По сути, она лишь подчинилась обстоятельствам. Она по-прежнему была супругой сеньора, и ночь ничего не изменила.

Она добросовестно молилась, но так и не знала, какой голос должен был слышать Бог: сердца или разума. Ей, конечно, было жалко Франсуа, однако мысль о его возможной кончине совсем ее не угнетала. Она со вздохом положила полотенце рядом с тазиком, в котором служанка подогрела воду. «Как бы то ни было погода, похоже, обещает быть прекрасной», — подумала она, делая знак служанке приступить к одеванию.

Пока та одевала ее, в голове Антуанетты мелькали приятные воспоминания: нежная рука Гука, разбудившая ее ночью, когда она задремала у изголовья супруга, и пригласившего ее лечь на временное ложе, чтобы немного поспать, пока он будет бодрствовать вместо нее, их встретившиеся взгляды, в которых сквозила бесконечная нежность, от которой радостно затрепетало сердце Антуанетты.

Она охотно повиновалась, уверенная в душе, что, будь они сейчас одни, Гук не противился бы желанию обнять ее. Она наблюдала за ним сквозь полуопущенные ресницы. Видела, как он утер лоб Франсуа, приподнял его веко, потом уселся удобней, чтобы меньше шевелиться и не разбудить ее. Сперва она дремала урывками. В двух шагах от нее похрапывал Бертрандо в спокойной уверенности, что если надо будет, его разбудят. Она не смогла бы объяснить, почему, но все это удивительным образом умиротворило ее, и она уснула, проснувшись лишь рано утром от звука перешептываний. Гук тихо беседовал с Бертрандо. Казалось, оба они пришли к согласию по поводу дальнейших действий, и сейчас речь шла о священнике. Остатки сна сразу улетучились. Она приподнялась на локте и дрожащим голоском спросила:

— Он умер, Гук?

Мужчины обернулись. Бертрандо, почтительно склонив голову, поднялся и вышел. Гук отвернулся, давая ей время предстать перед ним в приличествующем виде. Она разгладила руками помятое платье, привела в порядок волосы, к которым прицепилось несколько соломинок из матраса. Она, наверное, сейчас выглядела как гулящая женщина, но ей было наплевать.

— Вы можете повернуться, Гук. Мне нужно знать.

Он слегка улыбнулся, но не поднял глаз. Она все-таки была супругой сеньора, и в ее неряшливости было что-то непристойное, волновавшее его больше, чем пышный туалет. Взвешивая слова, Гук ответил:

— Ваш супруг все еще без сознания, дама. И тут я ничего не могу поделать. Следует пригласить врача и священника. Я подумал о моем брате Этьене, монахе в Мутье. Он может совместить обе обязанности. Но сделает он это только по вашему желанию.

— Значит, вы полагаете, что дело плохо… — шепотом выдохнула она.

— Не могу этого сказать, но Этьен — хороший лекарь.

— Вы правы, Гук, — одобрила она. — Если он и не вылечит его, то соборует. Однако в любом случае я не могу показаться перед моими людьми в таком одеянии. Побудьте около него.

— Сколько потребуется, — добавил он, чуть отодвинувшись, когда она, проходя мимо, коснулась его подолом, который приподняла тонкими ручками, чтобы он не волочился по полу.

Пока горничная заканчивала завязывать шнурки ее корсажа, она сказала себе, что не внешность бы сейчас приводить в порядок, а помыслы. Ей вдруг стало стыдно. Во что же она превратилась? Не утратила ли она своей чести, раз так пылко пожелала вести себя, уподобясь последней шлюхе? Надев личину безутешной скорби, которая, как она посчитала, послужит ей наказанием, Антуанетта, готовая встретить брата Этьена, пошла завтракать.