И он поздравлял себя с этим. В этом уютном домике Филиппус забыл о зимнем морозе, об охоте за знаниями и даже о собственном сословии — он превратился в маленького мальчика, с восхищением взирающего на двенадцатилетнего гиганта.

Ужин закончился ореховым пирогом, и тогда Мишель, откашлявшись, с важным видом повернулся к Филиппусу:

— Ослы и слуга проведут ночь в конюшне. А для вас ночь будет длинной, поскольку приехали вы ко мне неслучайно. Этой ночью, мессир, вы спасете меня.

Сказав это, он без чувств повалился на стол. Мать отчаянно вскрикнула. Счастье, только что переполнявшее Филиппуса, исчезло. Потрясенный этой сценой, он, не задумываясь, стал нащупывать пульс мертвенно бледного мальчика.

— Коришон, мою сумку! — спокойным голосом приказал он слуге, который продолжал как ни в чем не бывало жевать кусок хлеба. Однако, повинуясь приказу своего господина, сразу отложил хлеб и убежал.

— Чем он болен? — спросил Филиппус хозяйку, испуганно смотревшую на сына.

Она подняла к Филиппусу растерянное лицо.

— Не знаю, мессир, — выдохнула она.

На мгновение паника охватила Филиппуса. Но он тотчас взял себя в руки.

— Он ничего не говорил? Припомните хотя бы одно слово! Ваш сын аккуратно обращается со своими вещами?

Она кивнула, силясь что-либо вспомнить. Наконец лицо ее прояснилось. Она бросилась к буфету, достала из ящика обитую кожей шкатулку и протянула ее Филиппусу.

Он лихорадочно открыл ее и с изумлением обнаружил в ней скальпель, нитки и иглу, воткнутую в комочек пергамента. Филиппус развернул его и прочитал: «Внутренний орган справа».

Не мешкая он поднял на руки мальчика и, идя вслед за матерью, понес в его комнату.

Филиппус не тратил время на объяснения. Приказав вскипятить воду, он приподнял рубашку Мишеля и ощупал твердый живот. Когда он нажал на место, где находится аппендикс, лицо мальчика сморщилось от боли, хотя в сознание он не пришел.

— Дьявольщина! — выругался про себя Филиппус. — Медлить нельзя!

Оставив рядом за ассистента слугу, который принес его набор инструментов, ушат с горячей водой и чистые повязки, Филиппус уверенно засучил рукава. Мысленно восхитившись остротой скальпеля Мишеля, он не дрогнувшей рукой погрузил его в плоть.

Часом позже, закончив операцию и отослав слугу мыть инструменты, Филиппус, довольный собой, сидел подле больного. Напряжение, не покидавшее его, ослабло. Он спокойно посчитал частоту ударов пульса Мишеля, осмотрел белки его глаз, потом обежал взглядом узкую комнату. Внимание его сразу привлек прибор, лежащий у окна. Филиппус встал и постарался разобраться в непонятных надписях и значках, выделявшихся на кольцах, вставленных одно в другое и располагавшихся вокруг небольшого шара.

— Это астролябия, — услышал он за спиной тихий голос.

Филиппус обернулся. Пришедший в сознание Мишель слабо улыбался ему. Филиппус отошел от прибора и, сев рядом, взял его потную руку, приложил ладонь к его горячему лбу.

— Вам не стоит разговаривать, друг мой, — категоричным тоном сказал он, хотя сам еле сдерживал поток вопросов, скопившихся в голове. — Завтра у нас будет время наговориться. А пока скажу только, что вы были правы. Не прооперируй я вас этой ночью, сейчас вы уже были бы мертвы. И я не знаю, миновала ли опасность, если судить по вашей температуре.

— Внутренний орган справа, не так ли? — поморщился Мишель.

— Аппендикс, говоря точнее. Нам еще неизвестно назначение этого органа, но по непонятным причинам он иногда воспаляется, а прорвавшись может отравить гноем кишечник и все тело. Я вовремя вырезал его. А сейчас вам надо спать. Я посижу у вашей кровати. Вам больно?

— Можно подумать, тысяча грызунов вгрызается в мои внутренности, мессир. Но боли я не страшусь. Если она есть, значит, я жив. Спокойной ночи, Парацельс!

— Как странно вы меня назвали, — растрогался Филиппус.

— Это имя будет секретом вашей жизни… — успел тихо проговорить Мишель, закрывая глаза, чтобы провалиться в глубокий сон.

— Секрет моей жизни… — вполголоса повторил взволнованный Филиппус. — «Почти ребенок… И все же такой великий!» — подумал он, нежно отодвигая каштановые пряди, прилипшие к его пылающему лбу.

Он взглянул на астролябию, неоспоримо господствующую в этой комнате среди множества книг и исписанных пергаментов. Прибор так напоминал ему те изобретения, которые считаются дьявольскими, что Филиппус не мог сдержать непрошенной дрожи. Инквизиторы готовы уничтожить все, лишь бы перекрыть дорогу истинным знаниям, которые они не могли понять и запретить. Сколько еще убийств совершится во имя невежества? От этой мысли ему стало не по себе. Он осторожно встал и вышел из комнаты, чтобы успокоить домочадцев.

Отец и его младший сын Гектор молча сидели за столом. Филиппус не слышал, когда они пришли, и смутился оттого, что вдруг почувствовал себя песчинкой, попавшей в их отлаженный быт. Мужчина, однако, нисколько не удивился его появлению и любезно поздоровался, и только приход жены развеял тягостную стесненность. Она, вероятно, рассказала ему о происшедшем, а Филиппусу осталось лишь подвести итог:

— До рассвета я не могу сказать ничего определенного. Но если предсказания вашего сына верны, то вы можете сохранить надежду. А сейчас мне надо быть рядом с ним.

— Не в обиду вам будет сказано, мессир, — вздохнул отец, — я мало интересуюсь странностями моего старшего. Уж лучше бы он был мне помощником, как его брат, а не витал в облаках. Поверьте, если бы жена в память о своем отце не поддерживала его желание стать врачом, он бы твердо стоял на ногах.

— Мишель хочет стать врачом? — удивился Филиппус.

— А откуда же его хирургические инструменты? Да он и думать о другом не хочет!

Пока отец изливал на Филиппуса свою горечь, выходившая ненадолго мать вернулась.

— Возьмите!

Филиппус взял глиняный горшочек, который протягивала ему женщина, и с любопытством открыл его.

— Кристаллики соли? — недоуменно спросил он ее. — Для чего?

— He знаю, мессир. Мишель лишь просил передать это вам, когда вы придете нас успокаивать.

— Когда просил? — забеспокоился Филиппус.

— Да недавно, на верху лестницы, перед тем как вы спустились.

Филиппус недоверчиво смотрел на нее, спрашивая себя, а не шутка ли это? Он ни на минуту не отходил от кровати больного, а тому в его состоянии невозможно было встать с постели. Безмятежно доверчивое лицо матери убедило его в том, что здесь надо искать другое объяснение. Не найдя ни одного, он натянуто улыбнулся и вернулся к своему пациенту.

Мишель спал, часто и неровно дыша. Быстро осмотрев его, Филиппус заключил, что температура все еще повышается. Он попробовал было напоить мальчика, но тот выплюнул воду, попавшую ему в рот. Отойдя, Филиппус уткнул лицо в ладони. Если температура быстро не снизится, все пропало.

Он тщетно рылся в памяти, но голова была пуста, из нее враз испарились все знания, а ведь жизнь этого мальчика казалась ему ценнее, чем чья бы то ни было. Вдруг взгляд его зацепился за деревянный крест над изголовьем кровати, и в мозгу закрутились воспоминания о былых временах. Разве не слышал он о феномене раздвоения личности? Конечно, для всех это была лишь легенда, но ведь Мишель такой необыкновенный! А раз он ссылался на Всемогущего, то не следовало ли поискать какое-нибудь случайное сходство между ним и Христом? «Случайностей не существует», — недавно сказал Мишель за столом. Тогда? Где же ключ?

А рядом стонал мальчик, льняные простыни не просыхали от обильного пота. Если уж он не может поглощать жидкость, надо, чтобы сохранялась та, что находится в нем. Именно эта очевидность высекла искру, воспламенившую его память. С незапамятных времен для этого использовали рассол! Взяв щепотку соли, Филиппус открыл рот Мишеля и всыпал в него соль. И так он делал с равными промежутками до самого рассвета, чередуя лекарства и смен простыней, холодных и влажных, которые накидывал на дрожащее тельце.