— В моем чреве затаился зверь!

— Я его укрощу, потому что не боюсь его.

— А если родится ребенок?

— Решать тебе одной. По велению сердца и души. Будет он жить или умрет, я ни в чем тебя не упрекну. Мы вместе ответим за последствия. Прошу тебя лишь об одном: не отказывай мне в праве любить тебя как женщину.

— Не знаю, смогу ли я вынести…

— У нас есть время. Все оставшееся время моей жизни, если надо.

— А дама Антуанетта?

— Я позволил соблазнить себя. Ей очень не хватало любви. Мне тоже. Шазероны всегда добиваются желаемого, ты знаешь. Я должен сделать так, чтобы она сама бросила меня, не хочу, чтобы ее гнев пал на тебя. Доверяй мне, Альбери!

— И все же ты ее любишь.

— Да, и я так думал. Я нуждался в любви, совсем потерял голову от одиночества. И чуть не потерял тебя. Прости.

— Не тебя я ненавижу, а себя.

— Знаю. Пришло время забыть об этом.

Он мягко поискал ее губы. Она не сопротивлялась. Прошедшим вечером, когда близкие прогнали ее, она потеряла почву под ногами.

— Будь моей… Этой ночью, — умоляюще прошептал Гук.

Он осторожно уложил ее на стеганое одеяло. Она же все еще прикрывала руками обнаженную грудь. Он осыпал их поцелуями, целовал ее губы, шею, живот. Сопротивление ее слабело, а его дыхание учащалось, сердце стучало гулко. Когда барьер приличий был сломлен, она закрыла глаза, убегая от своей непреклонности.

— Ты прекрасна, — шептал он.

Он был искренен. Ему вспоминалась горячая, твердая грудь Изабо, когда он нес на руках изнасилованную девушку. Он застыдился своих воспоминаний. Ведь сейчас ему виделись в грудях его жены молочно-белые округлости Изабо. Он нежно и страстно поцеловал их, набухшие от желания, несмотря на оставшиеся на них следы недавней драки, несмотря на запах крови, который не смогла смыть вода.

Альбери не шевелилась. Чувствовалось, как напряглось ее тело от желания, смешанного со страхом. В молчании он закончил раздевать ее. Временами, когда она вздрагивала от прикосновения его рук, он поцелуем успокаивал ее, выдыхая: «Я тебя люблю!» Когда на ней не осталось одежды, он бесшумно разделся сам, прерываясь только для того, чтобы ласково погладить ее сжатые в последнем отчаянии бедра.

Она не открывала глаз, но все ее тело выдавало смятение, преодолевающее страх.

— Взгляни на меня, Альбери, от судьбы не уйдешь. Я хочу, чтобы ты видела себя в моих глазах…

— Я не могу, — простонала она, мотая головой.

Слезинка показалась на ее щеке. Но ему уже было не до нее.

— Я не возьму тебя силой! Никогда! Поверь мне, поверь в себя. Прошу тебя, открой глаза…

Поколебавшись, она уступила просьбе. Но, увидев наготу мужа, покраснела и отвернулась. Он мягко подвел ее руку к своей вставшей плоти, заставил сжать ее.

— Чувствуешь, любовь моя, как я хочу тебя такую, какая ты есть! Тело твое — подарок моим глазам и моему сердцу. Не красней от того, что ты красива. Не стыдись и ничего не бойся. Тела наши соединяются…

В наступившей тишине слышались лишь их прерывистое дыхание да потрескивание горящих в камине дров.

Альбери еще спала, когда Гук с сожалением покинул комнату. Солнце уже давно взошло, но они этого не заметили, поскольку их, утомленных, сморил сон. Гук обещал Франсуа сыграть с ним в шахматы, и не приди он, хозяин здорово бы разозлился. Сворачивая к комнате выздоравливающего, он встретил Антуанетту с корзинкой для рукоделия, направлявшуюся к своим компаньонкам.

— Гук, милый Гук… — вместо приветствия произнесла она, окидывая его нежным взглядом.

Гук улыбнулся ей, но не выказал желания задерживаться. Коридоры Монгерля были мрачными и холодными.

— Желаю вам хорошего дня, дама Антуанетта, — бросил он и ускорил шаг.

Антуанетта удержала его за руку.

— Вы меня избегаете, Гук?

— Отнюдь, — солгал он, — но я должен быть подле вашего супруга.

— Уж лучше бы вы побыли со мной, — тихо сказала она тоном, в котором слышался упрек.

Гук погладил удерживающую его руку.

— Нам надо соблюдать осторожность.

— Вы меня еще будете любить?

— Непременно, — заверил он, освобождая свою руку и целуя ее пальчики.

И сразу отошел, успев услышать тихое: «Любишь ли ты меня еще, Гук де ла Фэ?»

Франсуа де Шазерон, одетый, расхаживал по комнате. Гук хотел было сделать ему замечание, но он слишком хорошо знал своего сеньора, тот волен поступать как ему заблагорассудится.

— Я сегодня отменно себя чувствую, у меня хороший аппетит и бодрость во всем теле, — заявил Франсуа.

Действительно, это бросалось в глаза.

— Ведь ты не лекарь и не станешь заставлять меня соблюдать глупые указания шарлатанов. Мне нужен свежий воздух! Хочу проехаться до Воллора.

— Очень уж холодно, даже для лошадей.

— Ничего, оденусь потеплее. И посуровее этой зимы бывали. Я устал, милейший Гук, мои мозги заплесневели от долгого сна. Меня призывают мои опыты, а я заточен в этой комнате, как в тюрьме. Это недостойно моего ранга. Даже твой гарнизон живет в лучших условиях.

— Но вам известны причины…

— Отныне они не действуют. Я был во власти не дьявола, а ловкого вора. Итак, решено: ты будешь сопровождать меня с несколькими солдатами.

— Боюсь, посещение Воллора вас разочарует. Из-за морозов работы там приостановлены. Такой зимы я не помню…

— Хватит, Гук! Меня уже не остановить. Мы сейчас же отправляемся. Я уже распорядился, пока ты нежился подле своей жены.

Гук потупился и покраснел.

— Да не красней ты! В этом замке ко мне стекаются все новости — радостные и печальные. Жена твоя молода, хорошо сложена, и ты правильно делаешь, что ее ублажаешь.

Гуку стало неловко. За видимым добродушием Франсуа угадывалась горькая ирония. С Антуанеттой он был очень осторожен, и тем не менее Альбери обо всем догадалась. Неужели и Франсуа тоже?

Обняв Гука рукой за плечи, Франсуа проводил его до двери.

— Я тоже изголодался по молодкам, а в Воллоре есть одна малышка, весьма аппетитная. Уж и наемся же я, как только утрясем кое-какие неприятные дела. Готовь своих людей, Гук. Мы отправляемся.

Тон его был сухой и властный. Призвав себя к спокойствию, Гук с улыбкой удалился.

В этот раз он решительно, но с колотящимся сердцем вошел в комнату жены. Та еще мирно спала. Никогда не видел он ее такой безмятежной, такой женственной. Однако пришлось ее разбудить.

— Гук… — вздохнула она и неожиданно обняла его за шею.

Он высвободился из объятия и целомудренно поцеловал ее в лоб. У него было мало времени.

— Я люблю тебя всей душой, Альбери, и эта ночь была для меня самой прекрасной в моей жизни, но я очень боюсь. Дело в том, что мне придется сопровождать Франсуа в Воллор, а инстинкт мне подсказывает, что он знает о моей… связи с Антуанеттой.

Альбери побледнела, руки ее нервно мяли простыню на груди.

— Может быть, мне не суждено вернуться из Воллора, — продолжил он. — Я не сдамся без боя, если он захочет меня наказать. Боюсь только за тебя. Если я не вернусь, беги. И всегда помни о моей любви.

— Ослушайся его, Гук. Убежим вместе, сейчас же, — взмолилась она со слезами на глазах. — Я не могу представить себе ничего худшего, если потеряю тебя, особенно после этой ночи. Прошу тебя…

— Нет, слишком долго ждал я такого момента, думал, что он никогда не настанет. Я сильнее Франсуа и уверен в своих солдатах. Жди меня… Береги себя, любимая.

Он страстно поцеловал ее. Губы ее были солоноваты от слез, как и ночью, когда она отдавалась ему, но только в этот раз привкус соли вызвал в нем боль. Он оторвался от нее. Чтобы не слышать ее рыданий, схватил свой теплый плащ и быстро вышел.

Немного спустя он уже выезжал из крепости вместе с четырьмя солдатами и Франсуа де Шазероном.

В тот день, 20 ноября 1515 года, Франсуа запер за собой дверь своего алхимического логовища, и Гук почувствовал, что попал в ловушку. Он не посмел ослушаться хозяина и вслед за ним вошел в запретную комнату. На правой стене еще были видны следы взрыва, но лабораторная печь осталась неповрежденной.