Филиппус затрепетал от страха. Он был во власти волчьей стаи, оголодавшей в эту суровую зиму. Девушка подошла к нему и уверенной рукой приподняла его затылок.

— Не бойся ни их, ни меня. Пей, — приказала она, приставив к его рту глиняную кружку.

Филиппус безропотно повиновался, у него вдруг пересохло в горле. К его страху добавилось и все возрастающее волнение. Такое же он испытывал в комнате Франсуа до того, как бросился в погоню за этой незнакомкой, и, как ни старался, не мог оторвать глаз от обнаженной груди над собой.

Лоралина отняла от его губ кружку и поставила ее на землю, затем приблизила лицо к лицу Филиппуса. Опять их взгляды скрестились, и сразу испарился его страх. Осталось только желание — примитивное, животное, неконтролируемое.

— Я… — начал было он, но губы ее растворились в его губах.

Послышался шорох сброшенной на землю одежды. Догадавшись, что тело ее обнажено, он инстинктивно привлек его к себе. Лоралина мягко легла на него. И только ощутив ее на своей напрягшейся плоти, он осознал, что и сам обнажен. Кровь бросилась ему в голову, но по-кошачьи гибкая Лоралина уже сидела на его бедрах.

Она коротко вскрикнула от боли, а все ее тело уже изгибалось в сладострастном танце, направляемом одним лишь инстинктом. Филиппус лежал, не двигаясь, не помогая ей, заставляя себя сдерживать рвущееся желание и наслаждаться видом сидящей на нем обнаженной женщины. Ему еще не доводилось видеть такого совершенства тела и лица, слышать прекраснейший гимн наслаждению, подаренный ему бесстыдно и беззапретно. Когда же, не в силах больше сдерживаться, излился в нее, она улыбаясь соскользнула с него, прилегла рядом и уснула, положив ему на плечо голову с длинными шелковистыми волосами.

И тут только до него дошло, что он только что занимался любовью с преступницей.

Он не осмеливался ни шевельнуться, ни глубоко дышать, боясь разбудить ее, и пытался восстановить в памяти эпизоды своих похождений со времени прибытия в Овернь. Чем больше минут отсчитывало равномерное дыхание дикарки, тем сильнее становилась убежденность в непоследовательности, бессвязности произошедших событий. Ему крайне нужны были ответы на вопросы, возникшие в результате последних событий. Во взгляде миндалевидных глаз он нашел лишь доброту, ласковый свет, нежность. В глазах убийцы такое невозможно себе представить. Нет, здесь что-то другое! Что-то, похожее на рану.

Он положил ладонь на грудь красавицы и нежно приласкал ее. Приятная на ощупь кожа умиротворила его и он улыбнулся. Медленно он довел ладонь до затылка, пропустил сквозь пальцы мягчайшие волосы. Нет, в ней не было ничего сверхъестественного, ничего дьявольского. Она была просто женщиной, самой красивой из всех, которых ему приходилось встречать, и у него не укладывалось в голове, что делала она здесь среди волков, и, похоже, говорила на их языке. Потом он повернул к ней голову, с волнением и любопытством посмотрел на нее. Она молча глядела на него, разбуженная, без сомнения, его лаской. Ладонь его застыла на ее плече, словно этого было достаточно, чтобы она опять заснула. Ему вдруг стало досадно от того, что она больше не захочет его. Она шевельнула лопаткой, и он услышал в этом движении беззвучный зов. Пальцы его вновь пришли в движение. Она с томным вздохом потянулась, лицо ее осветилось искренним счастьем.

— У меня к тебе столько вопросов! — отважился он.

Но она уже прижалась к его бедру.

— Позже… — выдохнула она, протянув руку к его паху.

Она долго не отрывала глаз от его плоти, дикий огонек зажегся в ее зрачках, и он чувствовал, как в ней разгорается желание.

— Еще? — спросила она, не сомневаясь в ответе.

— Да. Еще.

Закрыв глаза, Филиппус во второй раз отдался ей.

А потом ему пришлось столкнуться с реальностью.

— Я сняла боль и положила ногу в лубки, — объяснила Лоралина после того, как назвала свое имя. — Перелом был открытый и, когда я тебя нашла, ты уже потерял много крови. Это Ситар помог вытащить тебя, — добавила она, почесывая за ухом волка, который недавно подходил его обнюхивать.

— А как ты узнала? Кто ты? Почему я не могу осмотреть свою ногу? Я врач, я…

— Помолчи. Успокойся. Я отвечу на все твои вопросы. Дай мне время.

Она улыбалась. Невероятно безмятежная сидела она рядом, обнаженная, несмотря на прохладный воздух в пещере. Филиппус со вздохом смирился. Да, он хотел знать не только тайну этой девушки, но и то, что вообще происходило с ним, Филиппусом фон Гогенхаймом.

И она рассказала о Изабо, Бенуа, Франсуа де Шазероне, Гуке де ла Фэ, аббате из Мутье, Альбери. Обо всех, кого знала или представляла в своем воображении, вплоть до того, когда впервые увидела его, стараниями своей тетки усыпленного в тяжелом кресле. Но она не могла объяснить, почему тогда вдруг улетучилась ее ненависть.

В последующие ночи у нее не хватало смелости вернуться в комнату. Она беспрестанно думала о нем, и ее пугало это наваждение. Потом пришла Альбери, очень рассерженная потому, что Франсуа почувствовал себя лучше. Она не решилась сказать ей, что не из страха перед разоблачением не выполняет свою задачу, а потому, что неожиданно утратила цель.

Она пообещала тетке завершить начатое. Для этого достаточно было рассказать ей все о Бенуа и Изабо. А ведь раньше она жаждала отомстить только за смерть матери. Однако появление Филиппуса заставило ее размышлять, и она поняла, что тот уйдет из ее жизни после смерти Франсуа. Впервые она нашла название своим чувствам: она полюбила. Ей неизвестно было, как выражается любовь, но, думая о Филиппусе, она ощущала томление в сердце и теле. Альбери вновь подсыпала снотворное. Но Лоралина заметила, что Филиппус только притворялся спящим, и нарочно не заблокировала проход в надежде, что он последует за ней.

Она напрасно прождала его до утра следующего дня. Он не появился, и она посчитала себя обманутой в своих надеждах. А потом заявилась Альбери, растрепанная и трясущаяся, с покрасневшими от слез глазами. Она рассказала, что Филиппус исчез, что он, вероятно, последовал за ней, что все обитатели замка сильно встревожены и что все планы рушатся.

— Я не видела и не слышала никого, кто бы шел за мной, тетя, — заверила она.

— Тогда он заблудился в подземелье. А впрочем, какая разница… Ты должна найти его, Лоралина, пока он не проник в нашу тайну и не выдал ее. Возьми с собой волков и отделайся от него.

— Но я не могу убить этого человека! — возмутилась она.

Альбери жестко схватила ее за руку, повысила голос:

— Какая ты непонятливая, племянница! Выбирай — или ты, или он. Я отвела подозрения моего мужа, но он обыщет всю комнату Франсуа. Если Филиппус смог проникнуть в проход, значит, тот был неправильно закрыт. Возвращайся и закрой как следует, пока Гук не добрался до тебя!

— Пусть приходит! Он знает, что я существую.

— Ничего-то ты не понимаешь, дурочка. Я направила его по другой дорожке. Он должен считать нас невиновными, Лоралина, и подозревать Антуанетту де Шазерон. Вместе со своим супругом она расплатится за все зло, которое нам принесли. Ты должна верить мне и слушаться меня, иначе нас с тобой убьют.

Лоралина еще раз уступила. Альбери продолжила:

— Пока что не приближайся к Франсуа. Это очень опасно. Избавь нас от этого врача! Волки голодны — пусти их по его следу.

Лоралина не осмелилась признаться ей в своих чувствах к Филиппусу, очень уж смутные были они. Она знала, что Альбери права, и тем не менее не могла не думать, что Филиппус легко мог бы ее задержать, позвать стражу, и ее повесили бы. Она это инстинктивно допускала. Он мог бы. Он должен был. Но он этого не сделал.

Она вернулась в подземелье и нашла его. Он лежал без сознания, нога его застряла в трещине, лицо было в крови. Сперва возникло ощущение, что все вокруг нее обрушилось. Но потом она осмотрела его, успокоилась, ощутив биение его пульса. Она послала Ситара за другами волками, а сама побежала к комнате Франсуа. Одна лишь мысль неотступно преследовала ее: нельзя позволить слугам замка найти врача, прежде чем она не вылечит его. Она взлетела по каменной лестнице и заблокировала механизм, чтобы никто не смог открыть проход снаружи.