– Вот пойдите и узнайте. Вот выгонит она вас, не знаю, за что, конечно, но выгонит – и даже глазом не моргну, не замечу.

– Ну извини, не сердись.

– Идите. Я тут подожду, – хмуро складывая руки на груди, отвечает Келли. – У меня же совсем нет дел.

Келли отчасти права: новости? Что нового может мне сказать суровая миссис Стоукс?

Мы с Линдой знакомы вот уж пятый год: она покровительствовала мне с самого выпуска по рекомендации одного хорошего человека, которому ещё в колледже я понравился тем, что умел прекращать ныть, чтобы вовремя приняться за работу. Хорошим человеком был профессор Уэбб, и Стоукс ему доверилась, однако невзлюбила меня сразу же.

С самого утра она важно водила новоприбывшего меня по отделам редакции и говорила: эти отвечают за это, эти – за то. Я молчком ходил следом, сжимая в руках тусклый планшет с бумагами, и делал вид, что усиленно запоминаю. Сам же внимательно следил за краешками бесчисленных серых и чёрных юбок.

Виновные в бесстыдстве – раннее поступление, увлечение курсом, мистер Уэбб, защита раз, магистратура, защита два, семинар номер восемьдесят четыре и вымученная выпускная работа. Единственная задница, тогда мне доступная и по времени, и по деньгам, была моя собственная – утонувшая в курсовых и костлявая от бессонницы. Популярное издательство «Джордан» оказалось рассадником стройных колен – и я позволил себе увлечься.

В двадцать четыре пилось меньше.

Я казался энергичным и наглым.

Но веселился недолго: педантку Стоукс взбесило моё поведение. Спустя пару месяцев кто-то донёс ей на меня: мол, Скофилд имеет четверть бухгалтерии и половину пиарщиц; к тогдашнему сожалению, это была ложь, но Линда, меня не полюбившая, поверила. Два месяца – и мой первый вызов на ковёр.

Что ты себе позволяешь?

Личные отношения – за стенами издательства…

Ты хоть…

Скофилд, предупреждаю…

Уэбб – мой друг, но если ты…

Понял?

Конечно!

Больше злой, чем пристыженный, выходя от миссис Стоукс в тот день, я твёрдо решил как следует приняться за работу; и принялся. Работал честно и добросовестно, не забывая вести последовательную отчётность обо всем, чему учился и что замечал. Через месяц Линда вызвала меня вновь.

…ТЫ С УМА СОШЁЛ ОТГОВАРИВАТЬ АВТОРОВ!

…ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕ…

…КТО ТЫ ТАКОЙ?

…Я ЛИЧНО ЧИТАЛА ЕГО РУКОПИСЬ, И ОНА ПОТРЯСАЮЩАЯ, А ТЫ…

…ДА ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ? ТЫ ЛУЧШЕ МЕНЯ ЗНАЕШЬ, КТО НОРМАЛЬНО ПИШЕТ, А КТО НЕТ? ТЕБЕ СКОЛЬКО, ТРИ ГОДА?

…ТЫ СВОЙ ЧЁРТОВ МАКСИМАЛИЗМ…

…ЧТО?

…НЕТ!

…ОТГОВОРИЛ МНЕ…

Дальше было кино.

Вытерев губы и выдохнув, я молча положил перед Стоукс другую рукопись, которую мне днём ранее прислал один недоучка из Бостона. Я прочёл её за ночь. История о цифровом вирусе, лишавшем людей сна, показалась мне восхитительной, но я говорю «недоучка», потому что до сих пор помню, как спотыкался о плохую речь и страдающую местами логику.

Я предложил Линде прочитать рукопись и, прежде чем она взвилась на меня в гневном негодовании, сказал, что напишу заявление, если она посчитает её дерьмом. А если нет, то она простит мне выгнанного «мистера Шедевр» и займётся моим бостонцем. Не помню, блефовал я тогда или нет (всё же был полустажёр на съемной квартире), но моя нарочито сухая дерзость сработала.

Старушка Стоукс была не прочь от меня избавиться и, поплевавшись, согласилась.

А у меня, чёрт возьми, есть мозги.

Бостонца пустили в приличном тираже, и он выстрелил, объятый кучей поклонников в сети.

Я подумал: за этим стоит будущее.

За электронным творчеством стоит будущее.

Бостонца звали Брайан Росс, и с Брайана Росса началась моя настоящая работа в «Джордане». Парнишка стал моим постоянным автором, и с мистикой работать мне полюбилось. Конечно, покупали её гораздо лучше, чем писали. Рукописи про экзорцистов и разлагающихся мертвецов слали все кому не лень – девушки с кислотными волосами, запойные учителя английского, матери-одиночки, выпускники-максималисты и даже санитары.

Однако я терпел – терпел и искренне пахал, обожая издательство, и, хотя у Стоукс не исчезли проблемы с доверием, ко мне она стала прислушиваться. Зарывшись в тоску самиздата, я вдруг находил то, что было оригинально и жутко, а она, убедившись, что автор – взлетевшая сетевая знаменитость, и окинув рукопись скептическим взглядом, пропускала её в печать.

Спустя несколько лет, пару кризисов и с десяток стрельнувших монстров, я ловко влез в ряды ведущих редакторов. Банковский счёт набух, авторы задышали свободнее, а Линда и не думала сопротивляться. Наши перепалки постепенно сошли на нет, и только их лёгкий, смутный отблеск порой лениво всплывал на совещаниях.

Мы не мешали друг другу, каждый занимался своим делом, и потому то, что она ЛИЧНО искала меня в моей зловещей литературной обители, написала мне странный и-мейл, САМА приходила К КЕЛЛИ, было, конечно, непросто представить.

– Ну, ну, заходи быстрее, – бросает Линда, шагая к своему столу. Она на меня не смотрит. – Стоишь как истукан.

Я чувствую запах сигарет, и мне жутко сжимает желудок; в горле клокочет срочное желание выпить, но я прячу его и осторожно перехожу порог.

– Истукан?

– Тебя почему нет на месте вовремя?

Стоукс, в отличие от той же Эшли, очень тяжело прочесть: никогда точно не знаешь, почему она злится. Дело, конечно, не в моем пустяковом двадцатиминутном опоздании; я вижу, что она упрямо старается зацепиться за что-нибудь, лишь бы не дать рвущему душу ропоту прорваться наружу. Щеки её бледны, пальцы тревожно перебирают бумагу.

– Что-то случилось? – спрашиваю я, зная, что Линда промолчит.

И она молчит. Молчит долго, упорно, не разжимая тесных белых губ и не глядя на меня. Если бы я не знал эту женщину, то предположил бы, что она смертельно напугана.

Но суровый дух Линды никогда ничего не страшился.

– Ты… – Мраморные губы еле шевелятся; дорогое скользкое платье замерзло. – Сядь.

Сердце глухо падает, пока я с видимой невозмутимостью подхожу к дубовому столу. В голове беспорядочно носятся трусливые мысли, и одна звучит чуть отчётливей остальных: меня не за что увольнять, я хороший мальчик. Мне на мгновение становится противно. Подожди, милая, а если бы и было за что?.. Разве побледнела бы ты так страшно?

Я молчу.

– Ты ещё не знаешь ничего, Скофилд?

– Нет.

– И никто, похоже, не знает, кроме меня. И хорошо, и пусть. – Она отчаянно старается совладать с собой и садится неестественно прямо. – Переполоха я нигде не заметила.

Так вот почему ты приползла к Келли сама. Что-то разнюхать, конечно.

Но что?

– Переполоха из-за?..

Маленькая пауза.

– А ты с мистером Карсоном близок особо не был, да?

– С Крисом-то?

Крутой редактор и дельный мужик, однако тот ещё кокаиновый выскочка, и я знаю, что ты неровно к нему дышишь, дорогая, и все в издательстве это знают.

Нашпигованная нервом, она цедит:

– С мистером Карсоном.

С мистером Женатый-Мужчина, хотя все в издательстве знают, что тебе плевать.

– Нет, не был.

– Тогда слёз лить не будешь, наверное? – выплевывает Линда, силясь звучать язвой, но только с головой выдавая себя. – Его ночью сбила машина. Насмерть сбила, сразу умер.

Обрывистые, нарочито сухие предложения: я знаю, и все в издательстве знают, ей хочется заплакать, и она, она будет лить слёзы, а не я.

Я с удивлением гляжу на её костлявые трясущиеся пальцы. В молчании проходит минута. Стоукс, в отчаянии наплевав на то, разгадал я её или нет, плачущим глазом смотрит в большое окно.

– Кристофер был хороший парень, толковый. Всех тащил, как мог.

Она переводит на меня свой глаз и не знает, злиться ей или нет.