– Не то, что я, да, Скофилд?

– Мне уйти, может быть?

– Да стой, стой. Ну стой, – дёргается она, сердясь на собственное бессилие. – Надеюсь, ты не думаешь, что я пригласила тебя поскорбеть. Человеческие чувства тебе часто претят, я знаю.

что ты говоришь линда я зашёл две минуты назад

Я не отвечаю и только послушно сажусь обратно. Я прощу, прощу ей этот маленький язвительный укол; что-то неопределённое и тихое в моей душе подсказывает простить. Какой бы стервой Стоукс ни была, в эту минуту она – женщина, кое-кого потерявшая, и сидеть перед надоедливым огурцом-редактором, борясь с лезущими наружу эмоциями, – наверняка последнее, чего ей хочется.

Тогда зачем я, зачем? Почему бы ей просто не поплакать в глухом одиночестве? Так ведь решают проблемы все суковатые старые девы, давно перегнившие в пятый десяток? Так?

Молчание.

– Мы подписали большой проект. Его проект. – Она судорожно переводит дыхание. – И дело без Криса… без Кристофера… будет просто стоять, понимаешь? Слышишь? Нужна замена, Скофилд, и нужна очень срочно. Я понимаю, что всё это очень горько, что полчаса назад мне в трубку рыдала его жена, – на последнем слове Линда сцепляет свои острые желтоватые зубки, но держится, – но всё издательство будет носить траур по самому себе, если за немца тут же кто-нибудь не возьмётся. Это очень большие деньги. Я…

– Что за немец и что от меня требуется?

Стоукс смотрит мрачно, недовольная тем, что её перебили.

– Я ведь ещё не сказала, что заменой станешь ты, рыцарь.

– Иисус, – бормочу я. – А зачем выудили сюда?

Я жду бури, но буря словно в смущении опускает глаза.

– Я хотела упрячь кого-то из других редакторов понормальнее, но Стивен уехал, а Лиззи по уши в своих любовных романах, поэтому даже если возьмётся, то будет работать на износ, а мне не это надо. Роб… Роберт нестабилен, не знаю, не хочу. Мне нужен кто-то адекватный и знающий. – Она изнурённо вздыхает. – Ты со своими ужасами и плачущей овечкой тоже никуда не годишься, но начинал у меня и всё же чего-то понимаешь, так что…

Я вижу, как тяжело ей даются последние, почти похожие на комплимент слова, и внутренне сочувствую от всей души.

– Ты ещё помнишь, как вести нормальные книги?

А вы?

– Помню, миссис Стоукс.

– Не маргинальное чтиво про компьютерный вирус, не новелла про паука-убийцу – нормальные книги? Помнишь?

– Конечно.

– В общем, – выдыхает Линда, – Кристофер месяц назад тайком договорился с агентом Леона Сенкеля на покупку прав и т…

– С Сенкелем? С нобелевским?..

– Не перебивай меня.

– Ладно.

– Он уже подыскивал переводчиков, когда удосужился сказать мне. Можешь себе представить эту наглость? Глаза на выкате, шея взбухшая, красная: ты должна, мол, согласиться, ты же его читала, ты и про Нобеля знаешь! Я говорю: ты можешь понять своей головой, каких бешеных денег стоит твой франкфуртский постсимволист? Сказал, что это нечто совершенно особенное, что всё обязательно окупится, а не поверить Крису, сам понимаешь, сложно. Всегда выищет что-нибудь непохожее, новенькое, но то всё наше, родное, понимаешь? А здесь – немец!

Я молчу.

Действительно, Кристофер был дельным кокаиновым мужчиной, но всю карьеру, насколько помнится, построил на хорошей «американщине» про юристов и гетто, и потому мне с трудом верится в то, что он якобы отстаивал перед Стоукс чей-то чисто германский талант.

Она угадывает мои мысли.

– Не веришь, да? По лицу вижу, что не веришь. – Линда, рассердившись, дёргает ящик стола так, что мне становится его жаль, и бросает перед собой стопку скреплённых бумаг. Я чуть наклоняюсь: договор. – Заключили за неделю перед грёбаной аварией. Приехал этот очкарик и агент его… – У неё дрожат губы. – Улыбаются, молчат, а у самих в глазах: «Сколько дадите? Сколько дадите, леди? Нам вот вчера звонили из „Альфы“, и от вас до них двадцать минут езды».

На последних словах её голос срывается.

Крупное, невообразимым образом держащееся на плаву издательство «Альфа» – наша общая головная боль, и мне хочется ударить по столу, но я продолжаю слушать Линду молча, стараясь не выдавать ни раздражения, ни растущего сочувствия.

– Я, конечно, не хочу сказать, что Сенкель – дерьмовый писатель, – продолжает она, выдержав паузу. – Будь он чертом, я бы не послушала Криса, ты же понимаешь? А он благоговел перед этими выскочками как маленькая девственница, начитавшаяся Коэльо… Но только Сенкель – не Коэльо. Он сложен, но не искусственно сложен, а по-настоящему. Его не отбросишь в сторону как мейнстримное фуфло, понимаешь? Они с агентом думают, что сделали нам одолжение этим договором, и они правда сделали.

– Они знают о Крисе?

– О Кристоф… Ещё нет. Я ещё не звонила.

– Позвоните. – Я сажусь прямее и опускаю глаза на стол. – Нужно дать им понять, что ничего не меняется, но…

– Но?

– Вдруг они не захотят работать с кем-то другим? Как им показался Крис?

– Я не спрашивала у Сенкеля за бутылочкой пива, Скофилд, влюблён ли он в моего редактора.

Ты бы ревновала.

– Если поворотят от тебя нос, это будет нарушением уже с их стороны, – жёстче произносит она, тыча острым ногтем в бумагу. – Здесь нет имени «Кристофер Карсон», здесь написано «издательская компания „Джордан“».

Глаза её чуть темнеют.

– Наши обязательства мы выполним и запустим этого европейского искателя в продажу.

– А если всё-таки откажутся? – Я тянусь к договору. – Какая неустойка?

– Большая.

– Ну да… Ведь и перевод, и целый цикл… – бормочу я, листая страницы. Перед глазами случайно мелькает какое-то шестизначное число, и я всматриваюсь в него повнимательнее. – Потрясающе.

Она молчит какое-то время, не зная, как реагировать на моё панибратство.

– Сам говоришь, цикл. Три книги.

– А номинировали его за какую? За все?

– Ну, ты же знаешь, какие у шведов формулировки. Было бы что-то вроде «за исключительную способность к горькой иронии», или ещё какое-нибудь дерьмо.

Я издаю искренний смешок, и Линда тоже неохотно улыбается.

– Значит, не откажутся.

– Не должны.

– Моё мнение вас, конечно, не интересует?

– Не то чтобы очень. Ты хочешь сказать, что отказываешься?

– Я… Нет. – Пауза. – Думаю, что нет, миссис Стоукс.

С одной стороны, я готов реветь от радости в эту минуту; в кои-то веки меня ждёт не домохозяйка, со скуки выблевавшая роман о нежном вампире, а серьёзная и даже, кажется, опасная работа. Неважно, курируешь ты Кинга или самиздат, – раз попробовав работать со свежим, живым творчеством, с настоящими самородками, ты уже не избавишься от изъедающей душу тоски по ним. Не избавишься, даже имея под рукой пару-тройку «плачущих овечек», и потому просьбе Линды я рад как ребёнок.

С другой же… Я как ребёнок трушу.

– Значит, он успел найти переводчиков?

– Успел.

– Понятно.

Ещё пауза.

– Что по деньгам?

И ещё, побольше.

– Я переведу тебе аванс, Скофилд, как стимул. По мере успехов – что-нибудь ещё, плюсом к законному чеку.

– Аванс? – переспрашиваю я, вскидывая брови. – И сколько?

– Не обижу, не волнуйся. Я ценю то, что ты соглашаешься помочь мне.

– Точно.

Высокий мужчина выходит из кабинета, сжимая в руках папку с бумагами, и дверь за ним приглушённо хлопает.

Потухшие облака преданно пьют белёсое небо. Им каждый раз кажется, что, напившись, они спасутся. Но их судьба – потеть и плеваться выпитым.

За тусклым столом сидит постаревшая худощавая женщина. Вокруг неё пусто. Она позволяет себе откинуться на спинку кресла. Долго смотрит поверх скребущих небо коробочек. Она молчит, дрожа. Плечи её дёргаются, пальцы ломаются. Женщина закрывает ими костлявое лицо. Она рыдает.

Между первым счастливым «БОГ МОЙ!» Келли и её уходящим, чуть грустным «до свидания, сэр, хорошего вам вечера» проходит добрых семь часов, и от беспрестанного сидения у меня начинает ныть задница. С тяжёлым вздохом я отталкиваюсь от своего стола, слегка отъезжая назад, и запрокидываю голову к потолку.