– Замолчи, гадёныш.

Дверь туалета распахивается.

– Мнёшься здесь, не знаешь, куда тебе податься, да? Я скажу куда: СЮ-ДА.

Грохот влетающих в туалет людей мгновенно выуживает меня из беспамятства. Глухой хлопок.

Я раскрываю глаза, привстаю, неуклюже оперевшись, и прислушиваюсь.

– Не трогайте меня, не трогайте, пожалуйста…

– Урод.

Я слышу такой звонкий шлепок, что мне самому становится больно.

Кто-то громко ахает. Молчание.

– Пидор. – Голос пьяный, ожесточенный. – Ты пидор, да? Ты пидор?

В ответ голосу – лишь чьё-то прерывистое дыхание.

– Я так и знал!

– Не трогай!

Сквозь гудение слипшихся мозгов я осознаю, что умоляющий – девушка, и с новой решимостью хватаюсь за стенку кабинки. Бесстрашный порыв силён, но ноги подобны вате.

– Так и знал. – Звук крепкого, но неточного удара. – Ты портишь землю, по которой ходишь, ты осознаёшь это?

Девушка вскрикивает. Я слышу отчаянную, неравную борьбу. Дверная ручка резко сливается с кабинкой.

– СНИМАЙ ЭТО ДЕРЬМО!

– Не трогай меня!

– Я прибью тебя, если ты сейчас же не снимешь с себя платье, пидор.

Развернувшись, я с криком выношу ненавистную дверь, и она громко ударяется о соседнюю кабинку.

На секунду мне кажется, что мир вокруг застыл. Не слышно ни крика, ни ругательств, лишь ясный, покойный гул отдаётся у меня в ушах. Кабалье берет вымученную ноту.

– Какого чёрта?

Я выползаю наружу, боязливо держась за стену, и впиваюсь мокрыми глазами в пару силуэтов впереди. Поначалу мутные, облитые слепящей синевой ламп, они проясняются за пару мгновений. Невысокий лысый мужик перекрывает ярко разодетую фигурку позади. Я торопливо моргаю, силясь подавить тошноту.

– Что здесь п-происходит?.. – Язык мне едва повинуется.

Какой позор.

Фигурка дёргается в сторону, но мужик не глядя впечатывает её в стену позади. Он сжимает ей горло, грозясь выдавить зубы, и в злобном изумлении смотрит на меня. В мою голову стучится тупой гнев; хочется возмездия, хочется сломать шею.

– Почему девушка в женском туалете?.. В муж… – Сука. – В мужском, я хотел сказать, почему девушка в мужском туалете?

– Помогите мне, – шепчет фигурка.

– Ки-иса! – Входная дверь развязно шлёпается о стену. – Ты… ГОСПОДЬ!

Затихает даже Кабалье. Я молча смотрю то на побледневшего мужика, то на вошедшего Джимми, который в эту секунду очень напоминает декоративного кролика. Он шепчет:

– Это что такое?..

– Девушка в мужском ту…

Мужик не даёт мне договорить; он с грохотом срывается с места и пулей уносится прочь, едва не опрокинув Джимми.

– Эй! ЭЙ! – Ошпаренный догадкой, он выскакивает следом. – Вот мудак!

С приличным усилием я разлепляю глаза и вижу, что фигурка слабо сгибается, прислонившись к стене. Она стоит в паре-тройке метров от меня, и сквозь грязный слезливый занавес я почти не вижу её лица.

– Мисс…

А почему он сказал «пидор»?

А почему он сказал снимать платье?

Я переставляю ноги, покачиваясь. Моя рвотная, вонючая злоба исчезает, и на её место встаёт пьяная жалость.

– Мисс?..

– Спасибо! Спасибо вам, – вдруг восклицает она, отдёргивая руки и взглядывая на меня. – Сп…

Мне приходится сильно напрячь глаза, чтобы убедиться, что они меня не обманывают.

Это шутка?

С таким же удивлением на меня смотрит и это раскрашенное существо. Ножки в сетчатых чулках молча переминаются на месте. Существо знакомое, но как будто совсем другое; одето оно не в тот бордельный голубоватый шёлк, что мне запомнился, а в какое-то красное кружевное пятно.

– Я вас помню, – грустно произносит существо; толком не оправившись, оно напряжённо ждёт, когда я заверчусь и озверею, вторя вчерашнему, но я молчу, ошеломленный.

Кабалье и больших глаз Шетти вдруг становится слишком много.

Подождав, существо последний раз переводит дух, отводит глаза и наклоняется к упавшей сумочке. Оно двигается не спеша, с гримасой лёгкой боли на пудреном лице.

Хорошо приложили тебя.

Из расстёгнутого кармашка на пол вылетел цитрусовый флакончик от «Герлен». Шетти мягко касается его, проверяя, не разлилось ли, и опускает обратно в сумочку.

Почему я смотрю?

Я не нахожу в себе ни слов, чтобы ответить этому непонятному созданию, которое встречаю вновь по чьей-то роковой прихоти, ни сил оторвать от него взгляда. Оно выпрямляется, поправляя сумочку, потом поднимает на меня глаза и вдруг улыбается сквозь стёкшую тушь.

– Костюм у вас прелесть.

Я с ужасом ощущаю, что его рука касается воротника моей рубашки.

– То, что я пьяный, не значит, что я совсем отключился, – рассердившись, бормочу я и сжимаю существу тонкое запястье. Оно замирает. – Тебя чуть не побили в клубном толчке, а ты стоишь и смеёшься. Не трогай меня.

Во мне опять растёт что-то обозлённое, что-то больное. Испуганные глаза Шетти широко раскрыты.

– Я не буду, – приглушённо говорит она. – Жаль, что ваш друг вчера посмеялся над вами.

Он не отнимает своей руки, хотя я вижу, что ему страшно.

– Плевать на него. – Взбешённый его «жаль», резко дергаю запястье на себя. – Чего ты от меня хочешь?

– Ничего. – Он морщится и делает шаг назад. – Мне больно руку, отпустите.

Сердце на мгновение сжимается.

Я ослабляю пальцы, но всё ещё держу парня, мутно глядя в его зелёные глаза. Как и вчера в борделе, в них нет ни шлюшьего высокомерия, ни грязного огня, ни ненависти ко мне. Ведомый странным влечением и накатившим дежавю, я провожу большим пальцем по его мягкой чистой ладони. Он остаётся на месте и завороженно смотрит на наши руки.

– ШЕТТИ! СОЛНЫШКО! – Бедная, бедная дверь. – Господи, зайка, Джейн сказала, что на тебя напала какая-то т!.. СКОТИНА!

Я едва успеваю взглянуть на кучу ввалившихся в туалет проституток, как одна из них с силой бьёт меня по яйцам и богом клянусь никогда ещё сострадание к сексуальным меньшинствам не ощущалось мною с такой болью помоги мне господи господи как же больно и во что я ввязался

Темнота.

Когда Лиза его ударила, я и сама чуть не взвыла от боли.

Бедный, бедный человек. Как он сверкнул пьяными глазами, как выдохнул и повалился на колени. My gosh, должно быть, состояние у него было просто кошмарное, раз для обморока хватило единственного удара. Удара сильного, конечно, я ничего не могу сказать о ножках Лизы. Она его очень хорошо приложила. И сама же испугалась до слёз, моя дорогая, когда я сказала, что в туалет меня приволок не мистер Лукас Уильям Скофилд, как я позже тайком прочитала в его бумажнике, а мясистый пьяный падальщик, похожий на старую жабу и весь вечер смотревший на меня туповатыми глазами. Я бы хотела, чтобы девочки от всей души приложились ногами к его промежности вместо того, чтобы бросаться на мистера Скофилда. Напугал, напугал меня до смерти, собака грязная. За окном тянется двадцать первый век, а некоторые до сих пор думают, что домогаться до женщин – невесть какое достойное развлечение.

Просто кусок бешеного ублюдка.

Но вот это встреча, мистер Скофилд, да? Я глажу вашу руку точно так же, как вы гладили мою, и внутренне благодарна вам от всей души. Ваш нездорового вида товарищ даже не удосужился заглянуть в туалет ещё раз. Ему, наверное, было совсем не до вас. Судя по вашему сердитому лицу, так случается часто, и оттого у вас залом на лбу и такие уставшие, беспокойные глаза.

Я боялась, что вы скажете что-то грубое. Вы так разозлились, когда я улыбнулась, потому что сочли это неуместным, но, поверьте, я попадала в переделки и веселее. Конечно, из-за вашего друга, который плохо пользуется головой, вы боитесь познакомиться поближе. Конечно, вы, наверное, до смерти обижены своей гордостью, и не понеслись бы никого спасать, узнав во мне ту, из-за которой вас так высмеяли, но как же я благодарна!