Какая у вас твёрдая, жилистая рука!

Но – объявись ваш товарищ – и мы бы отдали вас ему, и никого бы я домой не везла. Я ещё толком не поняла, по душе мне эта идея или нет. С одной стороны, я не могла оставить вас лежать на полу, а с другой – мне не в привычку таскать незнакомых мужчин к себе домой, и я боюсь утра. Но вашего друга мы не нашли, а телефон был намертво выключен.

Я надеюсь, что вы будете чуточку более благодарны, чем злы.

Я трогаю ваши руки, пока вы лежите на моем диване. И почему вы мне так нравитесь, darling? Такой худой, узкий в плечах, острые скулы, острый нос – полная противоположность моему Тому, который будет очень не рад, если обнаружит вас у меня дома. Опять подумает какую-нибудь дрянь и опять уйдёт, смерив меня сердитыми глазами и не сказав ни слова. Я не хочу, чтобы уход Тома повторился, но я также не хочу, чтобы вы валялись в туалете без сознания. Лучше у меня в гостиной. Я пока не решила, надо ли вас раздеть, но пиджак сняла, а то грязный и пахнет… И от вас тоже плохо, грязно пахнет, мистер Скофилд. Будем честны.

Судя по костюму и бумажнику, денег у вас больше, чем у меня, но почему я пахну цитрусовой ванилью, а вы – рвотой? Наверное, потому, что я умею контролировать себя.

Вы хмуритесь во сне (надеюсь, вы спите), это жутко. Вам повезло ещё, что девочки согласились прикрыть меня перед Грейс и я могу сидеть сейчас с вами, могу гладить вашу руку. Я принесла вам воды, и таблетку, и маленький тазик на всякий случай и я надеюсь надеюсь вы не ударите меня и будете так же благодарны как я вам сейчас мистер скофилд

– Как тебе больше нравится, дорогой?

Почти не дыша, я во все глаза смотрю, как Шетти медленно забирается на меня. Её руки скользят по моим бёдрам и, едва дойдя до паха, опускаются обратно.

Она меня дразнит.

Глаза блестят озорством.

Я силюсь приподняться на локтях, но не могу, а она только смеётся:

– Может быть, так?.. – Она спускает бретельку шелковой сорочки, слегка оголяя грудь. – Или ты хочешь, чтобы я полностью разделась?

Мне тесно в собственных штанах. Сейчас кажется, что на свете нет ничего соблазнительнее этих бледных колен, этих густо подведённых глаз, мелких тёмных кудрей и душистого гладкого тела. Мои руки сами тянутся к нему, но дотянуться не могут.

Не дождавшись ответа, Шетти расстёгивает мне брюки и спускает их до середины бёдер. В голове темнеет образ Эшли, но это не её торопливо-стыдливые руки. Это другие – умелые, такие бесстыжие в своей жадности.

– Мне очень приятно, – шепчет Шетти, опуская ладонь на мой член и легко сжимая его. – Но поцелуй меня сначала.

На её лице играет предвкушающая улыбка, когда она наклоняется к моим губам.

Мне остаётся лишь напряжённо замереть.

Я отвечаю на долгий, требовательный поцелуй.

В голове бродит смутная, но простая мысль: я хочу всецело ей обладать.

Шетти наклоняется ниже, чтобы прижаться к моей шее, и, вскинув на секунду глаза, я впиваюсь ими в чёрную сутану, притаившуюся позади нас в тусклом углу. Одеяние сливается с пылью и сумраком комнаты, но белый воротник горит ясно и отчётливо.

Он подобен веренице зубов, расплывшихся в насмешливой улыбке. Крик ужаса застревает у меня в горле.

Сутана подвешена в воздухе и плавно качается из стороны в сторону. Она не имеет ни тела, ни лица, но я в животном страхе ощущаю, что всё её существо направлено и смотрит на меня. Я не чувствую собственной кожи, но совершенно ясно вижу и обнаженную Шетти, и её губы на себе.

Сутана тоже её видит.

Проходит мгновение, и она вскидывает чёрный рукав, указывая на девушку. Я неистово дёргаюсь в сторону.

– Что вы делаете? – шепчет кто-то.

Сердце сжимается в смертельной тоске

и

меня уже не СДЕРЖАТЬ и КТО-ТО

С ГРОХОТОМ КАК СТОЛИК падает на пол это я

Я оттолкнул своего отца В ТАКОМ СТРАХЕ В ТАКОЙ БОЛИ что никому не дано ОЩУтить подобного ГОСПОДИ если бы только

я ОПЯТЬ слышу как кричит девушка и КРИЧИТ она так жалобно громко и ЗНАКОМО ну откуда откуда Я

ЗНАЮ Я СЛЫШАЛ откуда МНЕ Знать если я сам НЕ ЗНАЮ кто я

– Что вы делаете?

Я вскакиваю и тут же чуть не падаю на пол.

Больно.

Помолчав в окутывающем головном гудении, полусонно оглядываю комнату, в которой проснулся, и поначалу ни черта не могу понять. Солнце нарочно слепит меня из приоткрытого окна, картинки на дорогих обоях сливаются воедино; голову медленно, но верно протыкает копьё.

Как тебе больше нравится, дорогой?

Громадное копьё. И сердце трясётся как бешеное. Что мне снилось? Кто мне снился?

Во рту у меня воняет мёртвыми кошками.

Я только успеваю сглотнуть, чтобы промочить горло, как в комнату торопливо вступает цветастое пятнышко, перекрывая собой бурые стены. Оно взмахивает руками, бренча золотыми верёвками, и боль у меня во лбу выливается в волну гремящего негодования.

– Что это за херня?

Шетти, побледнев, прижимает маникюр к губам и молчит.

– Где я? Где м…

– Проснулись, – шёпотом перебивает он. В его глазах прыгают не столько испуганные, сколько обеспокоенные огоньки. – Я думала, что вы дольше проваляетесь.

Он говорит это так тихо и тревожно, что на смену едва зародившейся злости вдруг встаёт усталое безразличие. Как сердиться на него? Как сердиться на неё? Я слабо сдвигаю брови и вздыхаю:

– Куда ты, чёрт возьми, меня приволок?

Больно.

Парень медлит, нахмурившись, а затем складывает руки на груди:

– Я буквально спасла вас, привезла к себе домой. Может, вам стоит быть повежливее.

– А кто дал мне по яйцам? – Его недовольный тон на секунду выводит меня из себя. – Ты думал, что я забыл, да? Где мой бумажник?

Последние слова отдают рыком.

Шетти хмурится сильнее, бросает на меня расстроенный взгляд и куда-то уходит, шурша полами жёлтого халата. Когда он возвращается, мне на колени падает мокрый пиджак. Я беру его в руки и недоуменно встряхиваю.

– И какого чёрта с него сочится вода?

– Потому что я его постирала! – выпаливает он; её голос звенит детской обидой. – Он пах бомжами.

– А кошелёк?

– Получите, как перестанете ругаться. Я ничего у вас не брала.

Откуда у него право ставить условия? Я сжимаю губы в бледную полоску, чувствуя, как снова начинаю злиться, но в голову опять ударяет писклявая боль. Отдавшись в макушку острым нытьём, она вскрикивает и сворачивается где-то глубоко, пульсируя; мне хочется швырнуть пиджак на пол, но страх нового удара приковывает трусливое тело к дивану.

Хоть рыдай.

– У меня всё-таки есть работа, – продолжает она с тревогой в голосе. – Что, плохо вам, да? Конечно, вам плохо после вчерашнего. Я же принесла таблетку, почему вы её не берёте?

Я недоверчиво кошусь на белое ацетиловое озерцо на тумбочке и цежу:

– Мне бы зорекс и с десяток таблеток угля.

– У меня нет зорекса. Выпейте аспирин.

– «Выпейте»?

– Ну да, я же налила вам в… – Его взгляд падает на опрокинутый стакан. Лужица вокруг него бесцветно поблёскивает на полу в утреннем солнце. – Ох.

Я молчу; в груди воет не то вина, не то раздражение. По голове снова бьют наотмашь в истерике.

– Наверное, вы уронили, когда вставали.

Молчание.

Существо наклоняется, чуть согнув обнажённые ноги, поднимает стакан и обтирает его жёлтым рукавом.

– Ваше счастье, что не разбился, а то было бы не очень приятно.

Мне очень приятно.

Веющие полы халата касаются её колен, и передо мной мгновенно всплывает мой сумасшедший сон.

Я тут же замираю, уставив широко раскрытые глаза в лужу. Проясняясь, в воображении скачет и ночной поцелуй, и прозрачная сорочка, и зелёные трансглаза, и что-то неподвластное воспоминанию, но отчаянно теребящее взъерошенные мозги за ниточки. Чувство беспомощного кошмара снова наполняет меня.