– А зачем ты меня притащил?

Джимми удивлённо смотрит на меня, пока Грейс молчит, терпеливо улыбаясь.

– Мы же договорились, что бара ради, Лукас… Ты в бар, я по делам.

– Да я…

– Не видела ещё таких стеснительных, – вдруг щебечет она. – Пойдёмте лучше со мной. Наверное, парад будет очень кстати.

– Мне не нужен ник… Мне не нужен парад.

Но она уже торопится в тускло освещённые, просторные апартаменты дальше по коридору. Джимми с усмешкой ведёт меня за ней.

Впереди звучит жужжащая музыка и приглушённый смех.

– Поздно пятиться, Скофилд. И ты не без греха, я знаю.

– Замолчи.

– Слишком много думаешь и тормозишь, а надо отдаться моменту.

– Стройнее! – Голос Грейс, такой ласковый минутой ранее, теперь звучит властно и почти грубо. – Хорошо. Шетти, солнышко, стань ровнее.

Мы заходим, и передо мной встает картина маслом: на глянцевом ламинате, в тревожно-красноватом свете, словно по линейке, бедром к бедру, стоят проститутки. То есть эскорт-модели. Девушек восемь или десять. Каждая смотрит на меня во все глаза, каждая одета с иголочки и накрашена скромно-вызывающе.

У меня невольно захватывает дух, а во внезапно опустевшей голове вертится только одно слово: вещи. Грейс с минуту строит их рядом, подобно фарфоровым фигуркам на камине, затем умолкает и отходит в сторону, давая нам с Джимми самим осмотреться. Это и есть «парад»? Я тупо замираю на месте, уставившись на девушек, и ему опять приходится подтолкнуть меня вперёд.

Я кусаю губу: впервые вижу такое послушное разнообразие. Целый взвод, целый готовый каталог в журнале – как вам это понравится?

С трудом отведя глаза, оглядываюсь и киваю на группу девушек у бара:

– А те?..

– Я поставила вам только рабочих, – отвечает Грейс, складывая руки на груди.

– Каких?

– Те чистые, плюс уже заняты. – Она оглядывается тоже. Действительно, почти каждая сидит или у столика, или у стойки и старательно развлекает разговорами какую-нибудь усатую головку. – Чистым платят за сопровождение и общение. А эти девочки рабочие, потому что оказывают больше услуг. Цена соответствующая.

– Видимо, не все читали мелкий шрифт, – бормочу я.

Кто-то из девочек фыркает, и я вздрагиваю, удивившись, что они меня услышали. Джимми сжимает челюсть, бросая неловкий взгляд на Грейс, но та продолжает улыбаться.

Я – член в костюме. Всего три слова.

– Нет, у нас всё честно и прозрачно, – отвечает она.

Я снова кошусь на фарфоровые фигурки. Одни смотрят на меня с неподдельным интересом, другие – едва ли не с презрением.

– А почему вы подумали, что нужны именно рабочие?

– Ну… – Грейс медлит и переводит глаза на Джимми. – Обычно мужчин вроде вас не интересуют просто разговоры.

– Вроде нас?

– Занятых, ценящих своё время.

– Но рабочие тоже могут с нами поговорить?..

– Могут.

– О-кей, – говорю я, пятясь и оборачиваясь. – Хорошо.

Джимми незаметно останавливает меня и шепчет, улыбаясь бледной улыбкой:

– Куда?..

– В бар.

– Повремени. Ну посмотри на девочек, неужели самому неинтересно?

– Нет.

– Только не уходи, истеричка, останься хотя бы на полчаса.

– Да не трожь. Я буду в баре.

Он морщится и неохотно кивает.

Я отхожу прочь с колотящимся сердцем и не унимающейся дрожью в руках. Ужасное потакание всему худшему, что только может встретиться внутри человека, – устраивать «парад» из живых девушек. Час назад мы с Джимми разделили добрую бутылку коньяка, а теперь мне кажется, что я совершенно трезв.

Неужели этот придурок не чувствует, что фигурки – в шаге от ненависти ко всему мужскому роду? Неужели искусственное заигрывание может приносить удовольствие?

Я начинаю злиться и сажусь на барный стул шумнее, чем хотел. Я стараюсь не смотреть ни за стойку, ни по сторонам; вокруг словно становится очень тихо. Все недоумённо любуются Лукасом Скофилдом, который пришёл сюда за выпивкой, но завозился и застеснялся как школьник-девственник, и теперь разглядывает свою обутую ногу.

Мерзость.

«Надо отдаться моменту».

Я приподнимаю взгляд, поворачивая голову в сторону Джимми и фигурок. Джимми – актёр, странствующий философ с золотыми карманами и искушенный мудак. Я наблюдаю, как он прохаживается перед девушками, ласково-гадко заговаривая с каждой. Мне в голову приходит мысль о том, что у них очень удачная позиция и что если, например, та разодетая во что-то восточное рыжая сейчас придётся коленом Джимми прямо по яйцам, то удар выйдет отменный. Никто не будет этого ожидать. Сквозь шум музыки до меня доносится чьё-то смеющееся: «Дорого, папочка», и это рыжая говорит моему самому лучшему другу.

Вы подыгрываете – и поэтому он играет.

Ухоженные, сладкие, нарочито задумчивые девушки, это верх изящества и журнальная мечта; каждую из них я мог бы по отдельности встретить в своём офисе, больнице, пекарне или на обложке и не обратить никакого внимания, но теперь вижу их тут, всех вместе, вижу, как Джимми разглядывает их с дотошностью привередливого покупателя. Интересно, многие ли вымораживаются, подобно ему, или всем достаточно разок окинуть девчонок взглядом, чтобы определиться? И сколько нужно брать, чтобы не переборщить? На одного – сколько? – две, три? Джимми опытен, а кто подскажет новичкам?

Я ужасен.

Он ужасен.

Мой лучший друг меняет фигурку за фигуркой и уже заискивающе болтает с парой блондинок. Они улыбаются и, может быть, пойдут в придачу к уже заказанной. Забери – распишись.

Я привстаю, чтобы выйти вон, но бармен за стойкой любезно спрашивает:

– Хотите чего-нибудь особенного, сэр?

– Например?.. – Я оседаю.

– Могу предложить мескаль с ананасом и имбирной настойкой. – Он натирает стакан белым полотенцем. – Отличный спрос.

– С имбирной настойкой?

– Или ром с гренадином… Или джин с шартрезом и пряностями… Или…

Бармен ставит стакан на стойку, а я с отвращением чувствую, что у меня пересыхает в горле, и тянусь во внутренний карман к бумажнику, чтобы бросить: «Ром», но не успеваю даже пошевелиться. Рядом раздаётся чей-то насмешливый вздох, и меня всего окутывает стойкий горьковатый аромат, отдающий не то лимоном, не то яблоком.

– Я советую взять мескаль. – Голос чуть хриплый, но плюшевый, мягкий, игривый как котёнок.

Кто?

Я бросаю взгляд в сторону и встречаюсь с двумя любопытными горящими глазами. Они принадлежат худенькой брюнетке, сидящей справа от меня. Совсем рядом.

– Здравствуйте, – произносит она, заметив, что я несколько потерялся. На губах сияет лукавая, но добродушная, невымученная улыбка.

– Привет. – Почему-то мой голос звучит пошло и некрасиво. Я блуждаю растерянным взглядом по её телу, стараясь за что-нибудь зацепиться, а она продолжает смотреть прямо и внимательно. – Мескаль, значит?

– Да. Если вам интересно, меня зовут Шетти.

Образ девушки, которая представляется столь просто тут, среди грубых заискиваний, кажется неправдоподобным, и мой обеспокоенный мозг начинает искать подвоха:

– И это твоё настоящее имя?

– Это моё лучшее имя, мистер.

– А есть ещё?..

– Я их забыла.

Произнеси это малютка Эми, я бы засмеялся и отсел. Но из уст таинственной, из ниоткуда возникшей Шетти эти слова прозвучали как серьёзное, честное признание, как настоящий приговор себе. Мне хватает сил только улыбнуться:

– Это интересно.

Проходит напряжённая секунда, и на моих ушах шелестит смешок.

Что смешного? Что я сказал?

– Ох, Лукас!

На моё плечо опускается тяжёлая ладонь.

Мой лучший друг пришёл меня проведать. Рядом с ним – те самые две блондинки, очаровательные и веселящиеся.

– Тоже нашёл кого-то? – с предвкушающей усмешкой спрашивает Джимми, наклоняясь ко мне.

– Нет, девушка просто здесь сидела, – силясь не теряться, отвечаю я.

– Так и не скажешь по твоему перепуганному лицу, что ты любитель экзотики, киса.

Теперь он откровенно смеётся, а я изо всех сил стараюсь принять невозмутимый вид, ничего не понимая. Вглядываюсь в свою собеседницу и вижу, что она тоже улыбается, но как-то застенчиво, неохотно. Я спрашиваю: