Я взял вазу и наполнил водой. Поставил в нее букет ирисов. Старался не думать о плохом. Сел на стул рядом с Лерой и долго сидел, не сводя с нее взгляда. Думал о многом. Особенно о том, как сложилась бы наша жизнь, откажи я тогда Смоленскому.

Сейчас служить на заставе не казалось мне такой плохой идеей. По крайней мере Лера была бы в порядке. Цела и невредима.

Скользнул взглядом по ее тонким ножкам, которые я так любил поглаживать, когда лежали по вечерам и смотрели кино. На них наверняка останутся шрамы. Это в лучшем случае…

Ей бы найти какого-то хорошего парня ее возраста. Не меня. Я ей совсем не подхожу. Как и она мне.

Сидел у ее постели до тех пор, пока в палату не вошел Смоленский. Поздоровались кивком, обменялись новостями и прогнозами врачей. Я ушел, а он остался дежурить в палате Леры. Почему-то не хотелось чтобы, проснувшись, первым она увидела меня. Это неправильно. Особенно после того что натворил.

Ее держали на обезболивающих, первую неделю она то приходила в себя, то проваливаясь в забытие, корчась от боли. Если бы мог — забрал бы эту боль себе. Всю до единой капли. Но все что мне остается — быть рядом и надеется что все срастется правильно, что не случится никакого отторжения винтов, пластинок и всего того железа, что сейчас находится в ее ногах.

А когда она окончательно пришла в себя — не смог заставить себя показаться ей на глаза. Мне, тридцатилетнему мужику, было стыдно за свои слова и поступки. Впервые в жизни.

И я прятался словно мальчишка, заливая горе алкоголем. Живя под одно крышей с двумя котами и надеясь, что она когда-то сможет меня простить.

Я звонил ее отцу каждый день. Знал что ей предстоит еще одна операция. И что через месяц-полтора ее отправят в Швейцарию на реабилитацию. Там есть специализированный центр для таких травм как у Леры. Прогнозы были неплохими, но никто не давал гарантию того, что она будет ходить без чьей-то помощи.

Три недели спустя я все же нашел в себе силы пойти к ней. Нужно было поставить точку во всем этом. Прямо сейчас. Принять правильные решения. Исправить все. Откатить обратно.

Я открыл дверь и сразу же встретился с ее потухшим взглядом. Щеки уже розовее, выглядит лучше чем я видел ее в последний раз, но глаза… словно мертвые. И посмотрела на меня с таким презрением и ненавистью, что я остановился посреди палаты, не решаясь подойти ближе.

— Привет, — начал первым. И волновался отчего-то как пацан. — Как себя чувствуешь?

Лера отвернулась от меня. Я горько усмехнулся и сжал губы. А чего я ожидал собственно? Что бросится мне на шею? После всего того что я натворил?

— Я принёс документы на развод, — перешёл сразу к главному, хотя наверное не стоило.

Я долго думал над этим и понял что это будет лучшим решением в нашей ситуации.

Лера резко вернула взгляд ко мне.

— Как же я тебя ненавижу, Леонов. Только бы ты знал…

И столько эмоций в ее голосе, что стало не по-себе.

Ее глаза наполнились влагой, а я подавил порыв подойти к ней и поцеловать.

— Знаю, малыш. Знаю.

Я не стал садиться на стул. Знал, что задержусь здесь ненадолго.

— Просто этот фарс не может длится вечность. Ты обязательно встретишь хорошего парня. Такого, который оценит тебя по достоинству.

Никогда мне не было так сложно произносить слова. Чертов ком встал поперек горла, а в груди что-то сдавило. Да так сильно, что хотелось кричать.

Лера горько усмехнулась на мои слова.

— Я, возможно, навсегда останусь калекой. Если здоровой меня никто не полюбил, то такой уж точно! — воскликнула она, с отвращением смотря на свои ноги.

— Чушь. Тебя невозможно…

Заткнулся. Хотел сказать “не полюбить”, но ведь сам-то не смог. Или смог? В любом случае мне нужно ее отпустить. Прямо сейчас. Пока не сделал хуже.

— Уходи, — низким голосом произнесла она. По щекам уже во всю скатывались слезы, как бы она не пыталась их сдержать.

Я кивнул. Понимал, что лучше и в самом деле уйти. Слишком много воды утекло.

— Прости за все. Я и в самом деле жалею что так произошло.

— Уходи. Оставь меня одну. Прошу, — с надрывом и горечью в голосе.

Я сделал глубокий вдох. И еще один. почему-то в мыслях это все казалось гораздо проще чем на деле.

— Поправляйся, — кивнул ей на прощанье, но у двери все же задержался. — Послуйшай. Я не изменял тебе. Ни разу за что время что мы были вместе.

Я посчитал нужным сказать ей это. Знал, что для нее это важно.

— Замолчи! Уходи! Я видеть тебя не желаю! Зачем вообще приперся сюда? Я ненавижу тебя! Ненавижу!

Она уже кричала, не сдерживая эмоций. Била кулачками по кровати. А мне так херово стало. Безумно. Потому что ее улыбка мне нравилась намного больше, чем слезы.

Приборы у ее кровати запищали, в палату ворвались медики, меня вытеснили за дверь. У Леры случилась истерика.

Врезал кулаком о стену. Еще раз и еще.

Почти побежак к лифтам.

Пока шел к стоянке вспоминал все с самой нашей первой встечи. Караулила меня у работы, думая что ее автомобиль не видно из окон здания. Обижалась на грубые слова, но всегда держалась гордо. Была самостоятельной и в то же время совершенно неприспособленной к жизни. А еще всегда встречала меня с работы. Тянулась за поцелуем. Накрывала на стол. Смотрела как я ем и смеялась, когда я говорил что меня напрягает такое пристальное внимание за столом. В такие моменты я хотел от нее поскорее отделаться. И вот свершилось. Но счастья отчего-то не чувствую совершенно.

Квартира которая встретила меня пустотой. Даже Боцман и Артчи спрятались, не требуя еды.

Открыл прикроватную тумбочку. Достал свое обручальное кольцо. Повертел в руках. Вернул обратно. Там ему и место.

Лера

Человек из охраны отца нес меня на руках. Мы поднимались по трапу в частный самолет, который доставит меня в Швейцарию. Врачи прогнозируют, что минимум полгода мне понадобится на восстановление.

Я лишь раз взглянула на то что у меня находится под слоем бинтов. И мне хватило, чтобы понять, что жизнь моя никогда прежней не будет. В море теперь лишь по ночам купаться можно, с туфлями и вовсе прощаться придется.

Я утопаю в мягком кресле. Тот же охранник заботливо затягивает ремень безопасности у меня на поясе. Отец приставил его следить за мной. Нам теперь придется много времени проводить вместе. Сначала я была против, но потом смирилась. Главное, что папа внял моим словам и больше не пытается увидеться со мной.

Простить его сложно.

А Давида и вовсе невозможно.

Отец подтвердил его слова. Он и в самом деле принудил Леонова жениться на мне.

И от этого вдвойне больнее.

Самолет взмыл в небо. Я бросила последний взгляд на родной город через иллюминатор. Желания сюда возвращаться больше нет. На этом месте я ставлю точку в своей истории. Впереди долгая реабилитация, а потом школа искусств в Лондоне. То, о чем я так давно мечтала.

И нет больше места в моем сердце для Давида. Хоть и снится мне каждую ночь. И несмотря на мою ненависть — целует и шепчет нежные слова.

Нас развели через неделю. Без всяких там “месяц на раздумья” и всего такого.

Он больше не приходил и не пытался со мной связаться.

Я даже вещи не забрала. Все там оставила. Потому что каждая из них напоминает мне о нем. А от воспоминаний нужно избавляться.

Я закрываю окошко. Прикрываю глаза.

Привет, Швейцария. Привет, Лондон. Привет, мое неясное будущее! Прощай моя прошлая жизнь и первая любовь!