Меня выписывают через два дня с пакетом лекарств и листом рекомендаций. Мне немного легче, по крайней мере, боль почти прошла и я могу ходить. Недолго. Я одеваюсь, когда дверь в палату открывается и на пороге появляется Давид.

— Привет, — нарушаю тишину первой, так как молчание затянулось. Мне отчего-то неловко перед ним. За сцену с отцом и предположение о моей беременности. Кто такому обрадуется? Ведь только встречаться начали.

— Привет. — Он обводит взглядом палату. Он здесь впервые. Вчера не пришел меня проведать, несмотря на то, что я его так ждала. — Вчера весь день на работе был, только освободился, — словно прочитав мои мысли, оправдывается он.

— Меня выписывают. — Я достаю из розетки зарядку для телефона и прячу в сумку.

— Знаю. Я за тобой приехал.

— А отец? — удивленно вскидываю на него взгляд.

— Доверил эту миссию мне, — усмехается он и садится на стул. — Как самочувствие? Слышал, тебе теперь целый месяц нельзя напрягаться. Хорошо, что сразу обратилась в клинику, могли быть серьезные последствия.

— Уже значительно лучше. Вчера боль была адской, даже спать не могла.

— А… — Давид замолкает на мгновенье, отводит взгляд. — Что там с беременностью? — спрашивает прямо, и мои щеки заливает краска.

— Не знаю. Я сделала тест, пока отрицательный. Через несколько дней еще один сделаю. Но ты не переживай, у меня иногда случаются сбои, не думаю, что в беременности дело, — быстро оправдываюсь я, прячу от него лицо, усиленно делая вид, что ищу что-то в тумбочке.

— Хорошо. Это моя вина. Башку тогда снесло. Но если что — будем рожать, даже не думай о другом.

Я замираю и резко поворачиваю голову в его сторону.

— Я и не думала, — севшим голосом произношу я. — Мне неважно, нужен тебе будет ребёнок или нет, он ведь в первую очередь мой.

Конечно же, я слегка лукавлю. Мне было бы безумно больно, если бы Давид оставил меня беременную или приказал сделать аборт.

— Давай сюда. — Он подходит ко мне и забирает сумку и пакет. Мгновение помешкав, свободной рукой притягивает меня к себе за талию и легко целует в губы.

Дрожь проходит по телу. Я все ещё остро реагирую на этого мужчину. Зависимость с каждым днём становится все больше.

— Я побуду с тобой до завтра, твой отец разрешил мне ночевать с тобой в одной комнате, — хитро усмехается он, но у меня складывается ощущение, что Давид мыслями сейчас совсем в другом месте. — Я предложил бы тебе поехать ко мне, но я завтра на работу уеду, и некому будет присмотреть за тобой. Так что мы к тебе.

— Я не против. — Я утыкаюсь носом в его шею. Так хорошо и уютно. Все плохое сразу исчезает из головы. Ведь Давид здесь, со мной. И никуда не уйдёт до утра.

Давид придерживает меня за талию весь путь до лифта. В холле застегивает молнию на моей куртке, стягивает со своей шеи шарф и завязывает его на мне. Такая забота окрыляет.

— Идём, я постараюсь ехать осторожно, доктор предупредил меня, что резкие движения тебе противопоказаны. Тебе бы ещё недельку в клинике полежать. — Смотрит на меня с сомнением.

— Не могу я здесь. — Качаю головой и прохожу в дверь-карусель, пока обратно не вернул меня.

Домой добираемся в тишине. Не гнетущей и напряженной, нет, скорее уютной и тёплой. Тихо играет из колонок местная радиостанция, Давид, как и обещал, не спешит. Объезжает выбоины на дорогах, плавно мчит к частному сектору.

В свою комнату я не разрешаю никому входить. А тем более прибираться. Поэтому, войдя в нее вместе с Давидом, краснею от стыда. Мое нижнее белье разбросано по кровати после стирки, учебники на полу рядом со столом, дверцы шкафа открыты.

— Прости, у меня немного не убрано. — Я бросаюсь к кровати и прячу трусики в комод.

— Лера, не парься, тебе лежать в постели нужно, а не скакать по комнате. — Давид отбирает у меня книгу и с грохотом кладет на стол. — Прими душ и ложись. Я пока спущусь вниз и заварю тебе чаю.

— И поесть возьми что-нибудь. Попроси у нашей домработницы, — прошу я, но лишь для того, чтобы он задержался внизу подольше.

— Хорошо, надеюсь, не заблужусь в вашем “дворце”. — Я так и не поняла, насмешливый тон мне послышался в его словах или и в самом деле прозвучал.

Леонов покидает мою комнату, я же быстро все лишнее сбрасываю в шкаф и меняю постельное белье. У меня оно сейчас с единорогами, представляю, что подумал бы Давид при виде этого девчачьего райя.

Разобравшись с беспорядком, я достаю ночную сорочку и иду в душ. Долго в ванной комнате не задерживаюсь. Во-первых — ходить все еще тяжело, боль никуда не исчезла, лишь стихла немного, во-вторых — хочу по полной насладиться каждой минутой, проведенной с Давидом.

Я промокаю полотенцем волосы, расчёсываю их и немного подсушиваю. Поверх ночнушки надеваю такого же цвета шелковый халат с кружевом. Выгляжу хорошо, несмотря на темные круги под глазами.

Давид уже в комнате. Рассматривает фотографии на стене. Поднос с двумя чашками чая и сэндвичами на столике у окна.

— Это моя мама, — останавливаюсь рядом с ним.

— Похожи. Очень.

— Да, — с грустью произношу я, вспоминая, чего именно стоила наша с ней схожесть. — Она умерла при родах. Меня воспитала бабушка, а отец… маме нельзя было беременеть, для него я была нежеланным ребенком, да еще и точной копией любимой женщины. Поэтому отношения у нас не сложились. Это после смерти бабушки ему пришлось меня к себе забрать, а до этого…

Я вымученно улыбаюсь и падаю на кровать. Смотрю в потолок, избегая встречаться взглядами с Давидом. Эта тема для меня безумно тяжелая. Меня все еще не отпустило. Для папы хотелось быть самой лучшей, и я долго верила, что он любит меня. Пока не услышала обратное. Это больно. Разбитое детское сердце сложно собрать обратно.

— Мне кажется, ты не права. — Давид ставит поднос посередине кровати, сам же ложится рядом. Находит мою руку и переплетает наши пальцы. От этого прикосновения по телу проходит приятная дрожь. — Отец любит тебя и заботится. Просто мужчины сложнее признают свои ошибки. А иногда вместо извинений делают вид, что ничего не случилось.

Я пожимаю плечами.

Возможно, он прав.

Но…

— Уже неважно. Того, что было, не исправишь.

Чувствую, как вниз по щеке скатилась слеза.

— Ты голодна? — переводит тему Давид, поняв, что мне она неприятна.

— Нет, — качаю головой. — К тому же мне приписали строгую диету, и твои сэндвичи в список разрешенных блюд не вписываются.

— Черт, прости. Принести тебе что-то? — Он приподнимается на локтях, смотрит на меня. А я не могу отвести от него взгляд. Мне так приятна его забота. Хочу, чтобы всегда был таким, как сейчас.

— Я не голодна. Посмотрим какой-нибудь фильм? Спать все равно еще рано.

— Где пульт?

— На тумбочке.

— У меня есть подозрение, что твой отец каждые полчаса будет заглядывать к нам и проверять, как мы себя ведем, — шутливо подмигивает мне Давид.

— Он вчера пытался поговорить со мной на тему полового созревания и контрацептивов. Я сказала ему, что он опоздал на несколько лет с этой информацией. Кажется, после этих слов ему даже полегчало.

— Это более актуально для твоей сестры, — щелкая пультом, произносит Давид.

— Насте всего шестнадцать, в ее возрасте я морковку в огороде полола, — хмыкаю я. — Ну и отец ее обожает и к двадцати вряд ли кого-то подпустит.

— Я встретил ее, когда спускался по лестнице. Выглядит взрослее. И никакого общего сходства с тобой не нашел.

— Да, мы разные и не очень ладим, — кривлюсь я, искоса поглядывая на Давида. В сердце вошла острая игла ревности. Неужели темноволосая Настя ему больше меня понравилась?

Весь вечер мы говорим о всякой ерунде, смотрим повтор сериала «Друзья», который, как оказалось, оба обожаем, и я не помню, когда в последний раз себя чувствовала настолько хорошо и уютно. Сейчас мы больше похожи не на любовников, а на хороших товарищей. Тему моей возможной беременности мы не затрагиваем, что меня успокаивает. Перед сном к нам заглядывает отец, сканирует пространство своим цепким взглядом и, убедившись в том, что мы ведем себя чинно и прилично, желает нам хорошей ночи и уходит.