Гендрикова поморщилась, взглянула пристально в глаза княжичу, — Хорошо, Александр Игоревич, я надеюсь, вы понимаете что делаете.

— Не сомневайтесь, Марфа Симоновна, — поклонился Темников, — исключительно понимаю.

Ольга была напугана, да нет Ольга, ежели откровенно, пребывала в панике. Бретёр, а значит сознательное покушение, что вкупе с поджогом постоялого двора говорило о целенаправленной задаче — убить княжича. А этот, этот стоит, улыбается, вроде бы для него сие забава. Где тот человек, ответственный, надёжный которому она поверила. Ужель Темников не понимает сколь много людей от него зависят, сколь много ему доверились, и вот так из гонору всем рисковать?!

А княжич, меж тем, углядел состояние Барковой, и за руку успокаивающе взял, — Не стоит переживать, Ольга Николаевна, даже если случится что непредвиденное, ни вам, ни ребёнку моему ничто не грозит. Папенька признает его в тот же час.

И улыбнулся, паразит, ласково и, вместе с тем, снисходительно.

— Знаете что, ваше сиятельство, — вспыхнула Баркова, наверное по большей, части от того что Темников угадал её терзания, — а вам не приходило в голову что кто-то и о вас может беспокоиться?

— Отчего же, — выставил руки в защитном жесте княжич, — вполне допускаю что вы можете печься обо мне из христианского милосердия.

— Исключительно из милосердия, — гордо, как ей казалось, задрав подбородок, подтвердила Ольга.

Темников усмехнулся, не зло, снисходительно как-то, и распорядился, — Лизка, а доложи-ка что ты знаешь о сём золотом[2] синьоре. Только коротенько, без лишних подробностей.

— Марко Санторо, — начала рыжая, — родом из Турина. Род его разорился когда...

— Лизка, — одёрнул её княжич, — я велел коротко и по делу.

— Угу, — исправилась девка и продолжила, — проживает в Москве, наёмный бретёр, берёт дорого и не всегда соглашается. Очень осторожный, стервец. С заказчиком всегда говорит лично. В фехтовании почитает итальянскую школу. Шпагу держит в правой руке, но, по слухам, умеет и шуйцей управляться. Про вас знает что мастер вы не великий — одна болтовня да потешные бои до первой крови. А случай с фон Рутом на удачу списывает. Всё кажись.

Темников иронично взглянул на Ольгу.

— Так вы знали, — удивилась она, — откуда?

— Да так, есть в Москве пара купцов, что очень о здравии моём пекутся, — завуалировано ответствовал его сиятельство, а Лизка хихикнула.

— Но всё же, — упорствовала Баркова, — он бретёр, профессионал — мало ли что приключиться может.

— А меня, Ольга Николаевна, — надменно вздёрнул подбородок Темников, — искусству бою благородного учил самый грязный бретёр которого только земля видывала. Такой которому знающий человек и руки не подаст.

[1] Ванька-Каин — вор, разбойник и московский сыщик.

[2] Sant oro — святое золото.

Июль 1741

Этим летом Никитка полюбил гулять. Только вот место для гуляний он выбрал странное. Нет бы, ходить по молодой столице, дивиться домам незнакомой архитектуры, да правильности тротуарных линий. Нет. Его тянуло за город, туда, где особняки дворян расположены. Особенно один из них.

Никитка подбирался к нему тайно, аки тать в ночи. И надолго застывал у изгороди, смотрел, запоминал, впитывал. Зачем ему это, он и сам сказать бы не мог. Однако же вот, тянуло его что-то к столичному особняку с гербом на воротах. А на гербе том, лис из лука стреляет.

Но Никитка не любовался величием княжеских хором, да и сам князь Темников был ему не интересен. Караулил у изгороди он в ожидании момента, когда княжьи наследники гулять изволят. И ежели Александр никакого особого интереса не вызывал, то вот сестрица старшая, — Арина Игоревна всё внимание Никитки к себе притягивала.

Сашка он что: ну брат и брат, братьёв у него, не было что ли? Те, правда, Малышевы — толстенькие да наглые, а этот Темников. Но разница, как полагал Никитка, не велика. А вот сестра, это уж совсем иное. Необычайное что-то. Стройна, красива, и умница видать, вон про всяк час с книжкою ходит. А то ещё игры затеет, шпагу возьмёт потешную, и ну фехтовать с братцем, в подоле путаясь. Забавная такая. Никитка, без умиления, смотреть на это не мог. Всё мечталось ему, что вот бы их не разлучали, и сестрица его бы была по праву. Он бы тогда ужо любил её и заботился, да в обиду никому не давал бы. А так, на Сашку надежды мало, несмышлёныш он несерьёзный, по всему судя. А вдруг напасть какая, кто об Аринке тогда позаботится?

А потом вдруг пришло ему в голову, что можно же и издаля сестрицу оберегать, тайно, и так даже интереснее выйдет. Эх, верно его ругал Пётр Григорьевич за излишнюю мечтательность и романтичность. Никитка сие и сам понимал, да поделать ничего не мог. Идея эта как пришла в голову, так уходить и не пожелала. Ну и, в воплощение оной, отрок всерьёз озаботился занятиями воинским делом, под руководством всё того же солдата — отставника

Март 1742

Толстенький, лысоватый и коротконогий гишпанец вонял вином и луковым перегаром. Подрагивал пальцами, и с кислой физиономией разглядывал стоящего перед ним вьюноша, тощего, чернявого и со свежим шрамом на лбу. Вот, казалось бы, многих он уже перевидывал, многим науку свою передать пытался, оттого и до дикой Московии докатился, но этот какой-то иной. Может и выйдет толк, на этот раз, кто знает.

С чего бы благородному дону обучением недорослей заниматься? Так жизнь это такая штука непредсказуемая — никогда не узнаешь, как оно вывернется. Было всё, было и имя, и состояние. Было, да ветром унесло. Только и осталось шпага да принципы, этого уж не потерять и не пропить.

— Чапа? — удивился Темников, и на человека своего глянул, что стенку фехтовального зала подпирал, — Просто Чапа?

— Можно дон Чапа, — криво улыбнулся гишпанец, — так оно вернее будет.

— Не припомню у вас таких имён. А ты, Лука?

Угрюмый детина, молча пожал плечами, и продолжал разглядывать чем-то заинтересовавший его пистоль.

— Хосе, — неохотно пояснил учитель, — Чапа это Хосе.

— Надо же! — прищёлкнул языком княжич, — Никогда бы не подумал.

— Александр — Шура, — привёл аналогию дон Чапа.

— Хм, а ведь верно, — Темников озадаченно почесал затылок, — ну что же, любезный синьор, чему вы готовы меня научить?

Вот же странная ситуация. Обычно с наставниками родители беседы вели, или лица доверенные, на худой конец. А тут отрок неразумный самолично спрос ведёт. Или у русских князей так принято? Неведомо. Так высоко Чапа не забирался, он, последнее время всё больше вниз устремлялся. Гишпанец тряхнул головой, изгоняя прочь ненужные мысли, и ответствовал, скривившись внутренне, — Как водится, ваше сиятельство, искусству бою благородного обучать возьмусь.

— Не, не годится, — поморщилось сиятельство, — искусству меня любой французик научить сможет. Мне шпажный бой потребен, именно бой, а не искусство.

— Бой? — хищно оскалился толстячок, и враз перестал казаться нелепым и опустившимся, — Шпажный?! А скажите, княжич, что такое, по вашему мнению, шпага?

— Шпага-то? — удивился Темников, — Защитница чести дворянской, — ответил он где-то вычитанной сентенцией.

— Мерде, пута мадре! — выругался дон Чапа, — так думают кабронес которым острое железо и в руки давать нельзя, не порезались, дабы. Защитницей чести может быть только честь. Ежели она есть то и не к чему её защищать. А шпага есть орудие убийства. Именно что, убийства, а не куртуазных плясок с расшаркиваньем. И когда вы тычете шпагою в брюхо противнику, то нужно разуметь что тем самым вы тварь божию жизни лишаете. И о чести в бою, настоящем бою, речи уж не идёт. — гишпанец отёр, внезапно взопревший лоб, и, уже спокойнее, продолжил, — Вы, ваше сиятельство, уразуметь должны, что у меня не выйдет хорошо вас научить со шпагою обращаться, для сих целей, действительно лучше, франков нанимать. Я могу показать лишь как убивать надобно. Посредством шпаги ли, рапиры, аль сабли. И не будет в сём действии красоты, лишь голая целесообразность.