Вике это не показалось таким уж забавным, но она всё же вежливо похихикала. А что? С неё не убудет.

Единственное, о чём умолчала Галина Ивановна, а Вика не стала заострять внимание, так это то, как умерла Лиза и почему её похоронами занималась Ольга Темникова. «Впрочем, — решила журналистка, — княжич был тем ещё самодуром и вполне мог попросту заставить жену позаботиться о мертвой любовнице».

День уже давно превратился в вечер, когда Темникова закончила рассказ. Была выпита не одна чашка кофе и не одна сигарета выкурена, но статья получалась. Вика это прямо нутром чувствовала, удивительно хорошо получалась. Рогулина, стерва, утрётся. Галина Ивановна выглядела уставшей, но всё также бодро двигалась, помогая собрать разбросанные по комнате заметки.

— Интересно, — уже собираясь прощаться, пробормотала Вика — какой она была?

— Кто? — не поняла Темникова.

— Лиза, — пояснила девушка, — знаете, когда я пишу о человеке, то всегда стараюсь его представить. Так выходит более естественно, реалистично, что ли. Но о внешности Лизы, вряд ли сохранились какие-то записи.

Княгиня стояла молча, разглядывая стену, будто раздумывала, стоит ли говорить то, что на языке вертится.

— Галина Ивановна?! — забеспокоилась Вика. — Вы в порядке?

Ну, а что? Старушке лет уже немало, а она, вон, кофе с коньяком целый день накатывает да ещё и сигара эта. Благо, что одна.

— Всё нормально, — опомнилась Темникова, — нормально. И вы правы, Виктория Дмитриевна, записей таких не сохранилось. Да, наверное, их и не было вовсе. А Лизка…

Лизка — была рыжей.

Примечания:

[1] — Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов — декрет, утверждённый Центральным Исполнительным Комитетом Советов рабочих и солдатских депутатов в заседании 10 (23) ноября 1917 года и одобренный Советом Народных Комиссаров 11 (24) ноября 1917 года. Опубликован 12 (25) ноября 1917 года в Газете Временного Рабочего и Крестьянского правительства.

[2] — Князья Темниковы - вымысел автора. И боярский род Темниковых не имеет никакого отношения к героям книги.

[3] - Вполне возможный вариант. Нужно лишь выяснить кто из жён хана Мамая является матерью бека Мансура.

[4] — «Крепостна́я» — украинская костюмированная телевизионная драма Феликса Герчикова и Макса Литвинова.

Не торопитесь осуждать. Ну посмотрела княгиня пару серий. Ну, может, не пару, так что же?! Она на пенсии и имеет право.

[5] — Может быть, даже Ладетти. Об этом история умалчивает.

Июль 1748

Ольга Николаевна задёрнула кружевную занавесь и откинулась на спинку диванчика.

— Скучно, — протянула она. — Дашка, расскажи, что-нибудь.

— А? — встрепенулась задремавшая было девка. — Что рассказать-то, барышня? Сказку?

— Ну какую сказку, Даша! — фыркнула барышня. — Мне чай не пять годков-то. Да и сказки у тебя, прямо скажем, все на один лад.

— Дык, какие мне сказывали — так те я вам и передаю.

— Во-о-от, — наставительно протянула Ольга и пальцем для наглядности потрясла, — всё у нас как у дедов — прадедов, а меж тем…

Что меж тем она не договорила — колесо кареты наскочило на не к месту вылезший сосновый корень, и барышню тряхнуло так, что прикусила язык.

— Ой, Ольга Николаевна, бедняжечка, — запричитала Дашка, — как же вы так?! Сильно больно?

— Отфтань, — отмахнулась Ольга, — нифего страфного.

Она приняла соответствующую её возрасту и положению горделивую позу и, высунув язык, свела глаза в «кучу» в тщетной попытке оценить масштабы трагедии.

Не удержавшись, Дашка прыснула в ладошку.

— Что! — деланно нахмурилась Ольга, но тут же рассмеялась сама. — Так ты рассказывать будешь?

— Об чём рассказывать-то, Ольга Николаевна, коль сказок вы не желаете?

— Вот же заладила — сказки, сказки! Нешто других тем нет? Сплетни слушать желаю, — хитро прищурилась барышня. — Поведай-ка мне, о чём девки в людской у Местниковых болтают.

— Ой, да о разном, — Дарья попыталась скрыть улыбку и даже в оконце на дорогу уставилась, — глупости всё больше на языках треплют. Ну, там о погоде, да о недороде.

— Дашка, — голос Ольги Николаевны посуровел, — накажу! Слишком много воли себе взяла. Знаешь, ведь, о чём спрашиваю — зачем юродствуешь?!

— Прощенья просим, барышня, — тут же сдала назад девка и моську состроила такую умильно-виноватую, что Ольга против воли заулыбалась.

— Сказывают, что сговорено уж всё, что к «Воздвиженью» сватов засылать будут. Приданое обсуждают, что ваш папенька приготовил, — понизив голос, принялась докладывать Дашка. — Ещё сказывают, что Вы с Ильей Константиновичем зиму в московском доме жить станете, а уж на лето в имение припожалуете.

— Вот же ж! Мне ещё ничего неведомо, а дворня Местниковых уж решила, где я Рождество праздновать стану.

— Так, а как же? — изумилась Дашка. — О вашей свадьбе уж, поди, лет пять разговоры ведутся. Да и неужто вы не рады?

— Отчего же, — в задумчивости прикусила губу Ольга, — рада. Наверное. Да мне и Настя то же сказывала. Представляешь, Дашка, она мне сызмальства как родная была, а теперь и вовсе — сестрицей станет.

— Золовкой, — поправила её девка.

— Фу-у-у, — Ольга Николаевна смешно сморщила носик, — слово-то какое противное, будто зола стылая, грязная. Нет уж, сестрица, и всё тут!

— Как скажите, барышня, — покладисто согласилась Дашка. По её мнению, младшая дочь Барковых как-то очень уж легкомысленно относилась к предстоящему замужеству. И это несмотря на то, что в девятнадцать лет впору обеспокоиться, как бы не остаться перестарком. Вот она бы на её месте… А ведь и верно!

— Ольга Николаевна, голубушка, а попросите папеньку, чтобы он меня вам отдал.

— Это как это? — затрясла головой Ольга. — Зачем?

— Ну, я же вам ладно прислуживаю? Вот, так и дальше стану. А вы меня с собой в Москву заберёте, зачем вам к другой девке привыкать, учить её там чему потребно.

— Да мне-то понятно зачем, — хмыкнула Баркова, — а тебе что дома не сидится?

— Так вы ж в Москву уедете, а там мож и в столицу переберётесь. И буду в красном сарафане с вами по городу гулять, в церкву, там, ходить, да и вообще…

— Да уж. Грандиозный замысел, — рассмеялась Ольга. — Ты, Даша, прям царь Македонский, тоже весь мир покорить хочешь своим красным сарафаном.

— Да нешто он в сарафане ходил, тот царь-то?! — изумилась Дашка. — Вот срамота-то.

— Ага, — давясь хохотом, подтвердила Ольга, — в сарафане и с веночком на челе. — Фу, — девку ажно передёрнуло от этой картины, впрочем, о Македонском она тут же забыла, продолжая гнуть свою линию, — так возьмёт-то с собой? Пожалуйста, Ольга свет-Николаевна. Я честно-пречестно послушной да верной буду. Вот ей же ей — не пожалеете.

— Ой, ладно-ладно, — замахала руками свет-Николаевна, — вот же ты расканючилась, как дитё, что на ярмарке леденчик клянчит. Возьму я тебя с собой, коль так приспичило. Не ной только. И вот ещё, а как же Гриша твой? Ужо его следом точно не потащу.

Аккомпанируя словам Ольги, за стенками кареты раздался залихватский пронзительный свист. Заметив недоумение в глазах барышни, Дашка выглянула в оконце.

— Ой, дураки-и-и, представляете, Ольга Николаевна, они там зайца гоняют.

Семья Барковых была не столь состоятельна, чтобы нанимать гайдуков[1], но пару здоровых парней Николай Олегович к дочери приставил. И как охрану и представительства для. Обрядили их в платье на немецкий манер, рожи побрить заставили, дубьём вооружили, да и наказали держать морду в вежестве, дабы достоинства дворянского не ронять. Нет, морду держать они научились — прохаживались по подворью гоголями да взгляды, восхищённые от теремных девок ловили. Но так и остались в душе великовозрастными деревенскими лоботрясами, которым что зайца высвистать, что барышню сопроводить — всё едино.