Даже не проверив есть ли порох на полке, Лизка взвела курок и, приставив ствол к двери, примерно там где должна была быть щеколда, потянула за спуск. Бабахнуло знатно. Щепки полетели в стороны, а Лизка истошно взвыла, но следом зашлась в мучительном кашле. От жёсткой отдачи пистоль улетел в неизвестность, а пальцы на правой руке выгнуло под немыслимым углом. То подвывая, то кашляя, иной раз и всё вместе, Лизка наконец-то проникла в комнату княжича.

Здесь дыма было поменьше, и девка сразу увидела Темникова. Его сиятельство, так и не раздевшись, валялся на кушетке в одном сапоге. Одной рукой он трепетно прижимал к груди глиняную кружку, а другую опустил долу к пустому штофу. Сивухой в комнате несло так, что даже угарный чад не мог перебить эту вонь. Собственно, картина вырисовывалась такая: княжич, прихворнувши, да на голодное брюхо нахлебался хмельного, да и уснул, как водится. И не случись тут рыжей, так не проснулся бы вовсе. Лизка немало историй слышала, как люди в собственных домах угорают, порой даже и без водки.

Впрочем как оно там выйдет ещё непонятно. Может оба они тут останутся, девка чувствовала что силы её убывают с каждым вдохом. Вместо кашля из груди её вырывался хриплый рёв, глаза ничего не видели из-за слёз и по лестнице приходилось ползти на ощупь, здоровой рукой намертво вцепившись в босую ногу княжича. Сквозь шум в ушах, и треск, набирающего силу пламени, Лизка слышала как глухо стукается голова Темникова о ступени и сей звук отчего-то жутко веселил её.

В какой-то момент девка поняла что более она ни на вершок[2] сдвинуться не может — попросту силы закончились, а с ними наверняка и жизнь. Уже угасающим сознанием, Лизка подумала что никакой княжне никогда в жизни не удастся вот так вот задыхаться от дыма на грязном полу постоялого двора, вместе с его сиятельством. Слабоумно улыбаясь под платком Лизка рванулась раз, потом ещё и ещё. А после ей словно тряпкой мокрой и холодной по мордасам хлестнули. То дверь в сени отворилась и стылый осенний ветер принялся вытягивать дым да раздувать огонь. А в дверном проёме Лука показался. Полуголый, мокрый, надёжный.

***

— Так что получается, ваше сиятельство, не причём тут купцы, — закончил доклад Лука и поднялся с табурета.

— Сиди, чего вскочил, — Александр Игоревич слабо махнул рукой и откинулся на подушки, — я на купцов и не думал даже. Это явно наш старый знакомец никак не угомонится.

— Да уж, — угрюмо подтвердил Лука, — ловок шельма да умён.

— Не-не, — качнул головой княжич и болезненно поморщился, — дурак он, оттого и поймать мы его никак не можем.

— Это как это? — под одеялом завозились, и на свет божий появилась всклокоченная рыжая голова.

— А вот так, — пояснил княжич, — как на зайца охотиться коли он, то по небу летает, то с гуслярами на ярмарке представление дает, а то в будке аки пёс дворовый на привязи сидит. Вот и лови того зайца в лесу да в поле аж до второго пришествия. А то что он дурак мне только сейчас ясно стало. Он же никогда ничего не продумывает, подвернулся случай так хватается за него как малой за титьку. Лишь самое первое дело он продумывал да планировал, то где моя матушка с сестрицей погибли, оттого наверное и удалось оно наполовину.

— А ещё мнится мне, — вставил Лука, — что на свет показаться он трусит. И не того что вы покараете, нет вас он не боится. А вот известности, очень даже.

— Хм, может ты и прав, — задумался княжич, перебирая пальцами Лизкины кудри, — ну да бог с ним. Так или этак, а охоту на дурака открывать придётся. И ещё, знаешь что, рыжая?

— Что? — с готовностью поинтересовалась Лизка.

— Мой батюшка — князь Темников Игорь Алексеевич, великого ума человек.

— Ээээ, — опешила Лизка, — вот ни на секундочку в том не сомневаюсь, однако же позвольте поинтересоваться, ваше сиятельство. А к чему вы это сейчас?

— Да, — отмахнулся княжич, — просто до конца оценил его идею научить тебя из пистоля палить. Согласись, мысль дельная.

Примечания:

[1] - Аршин - 71.12см

[2] - Вершок - 4.445см

Январь 1744

Наутро, из опочивальни его сиятельства Лизка выбралась совсем другим человеком. Плечи расправлены, подбородок горделиво приподнят, правда морщилась иногда при ходьбе, но то пустое, мелочи. Зато в глазах плескалось эдакое горделивое всезнание, будто бы все тайны мирозданья ей в эту ночь открылись. Так и пришагала, павою величественной, на кухню, дабы завтрак для княжича истребовать. Глаша, как увидала сие шествование, ажно сухарём подавилась от хохоту.

— Ой, мамочки, — хлопала она себя руками по толстым ляжкам, — ой держите меня люди добрые. Вы токма посмотрите на неё, Матрёна Игнатьевна, ей парень корешок заправил, а важности на моське как у царицы. И вся такая взрослая да умудрённая. От, дура девка. Было б что путное.

— Ну-ну, полно, Глаша, — урезонивала стряпуху Матрёна, улыбаясь при этом ласково и немного грустно, — будет тебе девицу высмеивать. Себя вспомни, как после ночи венчальной со своим Стёпушкой нос задирала.

— Хто? Я? Со Стёпкой? Да гори он огнём энтот дурной пьяница!

— Не в нём дело, Глаша, не в мужике. Дело в тебе, во мне, в натуре нашей бабьей. Мы ж их сами для себя придумываем, мужиков то этих, и любим опосля того выдуманного а коли не таков окажется так мучаемся от несоответствия. И токма наутро, после первой ночи полностью счастливы бываем, ибо тайна нам господняя открывается, та, что в саду Эдемском спрятана была до сроку. А потому не тронь девку, не нужно. Дай ей сие утро радостною побыть, после жизнь сама всё по местам расставит.

— Вот вы сейчас сказали, Матрёна Игнатьевна, — шмыгнула носом дородная стряпуха, — так ажно на слезу прошибло. Видать и верно я уж запамятовала как сама молодою да глупою была. А ты это, — обратилась она уже к Лизке, — уши то не грей, бери чего надобно и ступай отсель: княжич-то, поди, уж заждался. И она резво принялась накидывать в расписные блюда то, что, по её мнению, сгодится на завтрак его сиятельству.

— И это... слышь, рыжая, — Лизка получила дружественный тычок локтем под рёбра, от которого её чуть ли не на другой конец кухни унесло, — а как он там, княжич-то, ну по мужеской части?

Маленькие глазки Глафиры лучились искренним любопытством.

— А вот и не скажу теперича, — Лизка показала стряпухе язык, — неча было надо мною насмехаться. Мучайтеся, тётка Глаша, в неведении.

— От прямо мучиться, — деланно возмутилась Глаша, — можно подумать ты мне чегой-то нового сказала бы.

Лизка только фыркнула, и удалилась, гордо нос задрав. Как не споткнулась ещё? Вечером, постелив княжичу и приготовив всё что ночью могло понадобиться, Лизка пожелала его сиятельству почивать покойно и уже уходить вознамерилась было, когда её в дверях вопрос настиг: — Куда собралась?

— Так в людскую же, — внешне недоумённо и ликуя внутри, ответствовала Лизка, — на сегодня с делами вроде управилась — спать пойду.

— Тут спать будешь, — категорично объявил Темников, — а завтра велю комнату тебе рядом с моей приготовить, туда переселишься. Уразумела?

— Уразумела, княжич, — с готовностью подтвердила девка, и книксен изобразила. Ну как книксен? Присела в раскоряку, а на мордахе улыбка слабоумно-довольная.

— Ладно, — скривился Темников на эдакое непотребство глядючи, — бог даст, и с этим тоже разберёмся. Спать ложись.

Так оно и пошло, Лизка поутру скарб свой немудрёный, прихватила да и расположилась в господских покоях аки барыня какая. Комнатку ей выделили не просто рядом с княжичем, а ещё и с дверцей неприметной что к нему в опочивальню вела. С другой стороны, в такой же точно Лука обретался, и выходило что Темников людьми верными себя окружил, от мира прикрылся. А что людей тех двое всего так то мелочи, дело ведь не в числе а в надёжности. Себя Лизка исключительно надёжной мнила, да и в Луке сомневаться не приходилось. По правде сказать, комнаткой своею она только лишь днём пользовалась, когда одёжу сменить надобно, али просто когда княжич роздых от трудов давал. А ночью шалишь! Ночью она мигом под бочок к его сиятельству забиралась, сама и без напоминаний ненужных. А там уж волю давала и рукам жадным, и губам требовательным, и голосу тихому, хриплому. Утешала и утешалась без меры, без счёту и памяти, до одурения утомлённого, до несвязности мыслей и членов, до глупой улыбки на зацелованных, припухших губах. Иной раз и ночи не хватало — очень уж Александр Игоревич любострастен оказался, случалось и утро прихватывал.