— Благодарствую, княжич, — вскочил на ноги Лука, — не сомневайтесь, ваше сиятельство, всё проверю и поутру на месте буду.

— Иди уж, — отмахнулся княжич, — моё сиятельство отпускает.

Лизка хихикнула, нравилось ей дядьку Луку таким видеть. Варнак, вишь, в каждом селе, где они заночевать останавливались, по вдовице себе завёл и посещал их при всякой возможности. И то сказать, мужик он ещё не старый, чай бабу обиходить сумеет. Мошна у него не сказать, чтоб тугая шибко, как у купца какого, однако же, и гостинца детишкам завсегда принесёт, и бабе на хозяйство деньжат подкинет. Да много ли надо, им клушам сельским, чтоб мужик не злой приласкал, да чтоб детвора не голодовала. Лука с сиими задачами управлялся в лёгкую. Княжич даже шутил, когда в настроении был, конечно, что, дескать, перекрестит Варнака в муслимство, да и оженит на всех тех бабах единовременно. На что дядька Лука лишь глаза закатывал, и пенял княжичу, что он де смерти его добивается, лютой да мучительной от головы разрыву.

Лизка поначалу удивлялась было, как, мол, так? И лицом Варнак дик да страшен, и слова у него лишнего не выклянчить, а бабы-дуры в очередь за ним выстраиваются. И даже, (Лизка то доподлинно ведала) косы друг дружке драть сподобились. Но то поначалу было. А после, поколесив с дядькой по просторам Руси-матушки, пообвыкшись поняла что баб в Луке приманивает. Надёжный он, как воротный камень. Не красив да не изящен но… надёжный, словом.

Лука ушел, а вслед за ним и княжич почивать собрался. Ну и Лизка за ним. Ну, там дабы раздеться помочь, али постель согреть, коли потребуется. Темников так с глиняной кружкой и не расставался, плюхнулся на лавку, прихлёбывает потихоньку да носом шмыгает. А на Лизку как затмение нашло, взялась втолковывать княжичу что, дескать, негоже в пути хворому находиться, что лучше бы переболеть, а ужо опосля, да с новыми силами… И понимает ведь что лишку хватанула, что терпение его сиятельства, и без того невеликое, сейчас и вовсе закончилось. Понимает, а остановиться не может. Язык словно и не её, сам по себе работает, а разум за ним угнаться не в силах.

Темников молчал, сопел да краснотой дурной наливался. Шрам на лбу и вовсе фиолетово-багровым сделался.

— Вон пошла! — хрипло рыкнул княжич отставив опустевшую кружку и принявшись сапоги стаскивать.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — пискнула опомнившаяся Лизка и к двери порскнула.

— Стоять, — нагнал её полухрип-полушёпот, — хозяину вели, пусть штоф водки принесёт.

— Вы ж не встанете поутру! — осмелилась, всё же, возмутиться девка.

Ответом ей послужил сапог, прилетевший в дверной косяк.

***

С чего Лизку понесло к ручью у запруды, она и сама не разумела. Погода уж точно к ночным прогулкам не располагала. Нет дождь не усилился, но и без того противно-зябкое осеннее ощущение, с заходом солнца стало вовсе мерзопакостным. И настроение у рыжей в лад погоде сделалось. Тоскливо отчего-то у Лизки на душе было, тоскливо и муторно.

На княжича обиды она, конечно же, не держала, ну так, может быть чуточку. Глупо ведь на камень обижаться, что он твёрд да тяжёл, али на воду за то, что она мокрая. Темников это — Темников, уж каков есть и иным ему не быть, да и ни к чему это. Иным Лизка княжича и представить не могла. Скорая женитьба его сиятельства тоже её мало беспокоила, ну будет у княжича жена так что с того. На Лизке сие уж никак не скажется. Жена она где? В особняке али в поместье, а она вот туточки, под боком завсегда. Да и положа руку на сердце, Ольга Николаевна в роли княжны Лизку куда больше той же фрейлинки расфуфыренной устраивала. Хотя княжич и ошибался, конечно, представляя Баркову женой покорною да молчаливою. Не так проста была княжна будущая, ох не проста то Лизка умом своим бабьим ясно различала. Это сейчас она изломанная да напуганная, а как выправится, так и проявится в ней сердцевина твёрдая, что Лизка ещё там, на болотах заприметила. Ну, а Александру Игоревичу сие знание и не надобно, с этими сложностями они сами, без него разберутся. Не к лицу, чай, мужу в дела женские глубоко заглядывать.

Лизка дышала стылой осенней моросью и даже не пыталась в себе копаться, здраво рассудив что, какова бы ни была причина хандры, а погрустить да покиснуть в своё удовольствие, когда ещё случай представится. Оттого и предавалась сему занятию самозабвенно, с душою. Даже слезу пустила. И лишь продрогнув окончательно, обратно на постоялый двор отправилась.

Лизка поднялась на пригорок и явственно ощутила запах гари, но не печной тёплой и уютной, а злой до судорожного кашля, опасной гари пожара. Так как сейчас она, наверное, никогда в жизни не бегала. Казалось миг и вот она уже влетает в ворота, заглатывая раззявленным ртом, холодный воздух вперемешку с горячим дымом.

В конюшне сходили с ума лошади и дворовый пёс рвался с привязи, добавляя утробный вой к истеричному ржанию, но Лизка на то внимания не обращала. Взгляд её не отрывался от дверей подпёртых тяжёлой колодой. Огня, пока что видно не было, но смрадный дым валил из всех щелей. А у крыльца, на стену облакотясь, Антипка расселся — работник Лузгиновский.

Малый, он был, ленивый да сонный, а ещё про всяк час на Лизку таращился и облизывался похотливо, рожа наглая. Теперича вишь не таращится, сидит себе тихохонько да в небо глазами мёртвыми смотрит. И картину сию эпическую, как княжич говаривал, три фонаря освещают: два в воротах и один над крыльцом. Лизка втянула воздух, со всхлипом, и перешагнув через неудачливого ухажёра к колоде примерилась. Дёрнула раз-другой, нет, не совладать — не те силёнки, Луку бы сюда, а так… Лизка скрутилась немыслимым вывертом, меж колодой и дверью втиснулась, присела да и даванула вверх ногами, спиною и кажись даже макушкою. Ажно захрустела вся, и болью от загривка до поясницы прострелило. Однако же поддалась колода, в сторону сунулась, и по ступеням вниз прогремела.

Двери Лизка сразу распахивать не стала — чай в деревне родной, в Темниловке, пожары не редкость и что бывает коли сквознячком огонь подбодрить, она ужо насмотрелась. А вместо того плат нашейный стянула да рот и нос им обвязала.

Лизка в тот момент сама себе поражалась, ни слез, ни крику. Лишь спокойная собранность, даже ленивая чуть. Так обычно Александр Игоревич себя держал, коли действовать сходу приходилось. И вот, поди ж ты, откуда что взялось, будто она и не она вовсе, а кто другой руками да ногами её двигает, головёнкой рыжей думает. Лизка опустилась на четвереньки и в приоткрытую дверь юркнула, плотно прикрыв её вслед за собою. Не поднимаясь на ноги, резво проскочила сени и во внутреннюю дверь маковкой тюкнулась. Ойкнула, кхекнула и вот она уже и внутри. А с полу на неё Прохор Устинович — хозяин здешний смотрит.

Взгляд у него мутный, недобрый, рот зло ощерен, а на руках пальцы скрюченные к ней тянуться, не иначе как за волосья ухватить вознамерился.

— Здрасте, — проявила вежливость Лизка, ползком перебираясь через тучное тело Лузгина. И не останавливаясь рванула вперёд к лестнице, только поморщилась брезгливо, когда ладонью в липкую гадость вляпалась, что с пробитого затылка Прохора Устиновича натекла. Наверх поднялась всё так же на четвереньках, быстро перебирая руками и смешно отклячив зад.

И на этом всё: исчерпала себя её придумка, ежели раньше дым на аршин[1] от пола клубился, то здесь наверху всё серой едкой мглой затянуто было. А в ней ужо и редкие пока язычки пламени проскакивали. Глаза Лизкины в один момент слезой заволокло и кашель рванулся к горлу от неосторожного вдоха. Благо идти недалече было. Вот она первая дверь направо. Ага, и скамьёй подпёртая, стало быть, не рискнули злодеи с княжичем лицом к лицу сойтись, — по подлому уморить решили. Лизка скамью ту в сторону откинула да на себя дверную ручку потянула.

— От же, курва-мать, — выругалась она, сообразив, что дверь изнутри на щеколду закрыта.

Ну конечно же, Темников ведь её с глаз долой прогнал, кого ему ещё ждать? Можно было бы вниз спуститься за топором — Лизка видела его по дороге в голове у хозяина, но она отчётливо понимала что не сможет. Не хватит у неё силёнок по-новой на лестницу залезть, дверь сломать да княжича вынести. И тогда она, дурея от удушливой гари, пистоль из-за пояса потянула.