Путешественники и патагонец вернулись к Роберту. Мальчик улыбнулся туземцу, и тот положил ему руку на голову. Он осмотрел Роберта и ощупал его конечности. Потом, улыбаясь, пошел к берегу реки, собрал там несколько пучков дикого сельдерея и натер им тело больного. После массажа, проделанного с необычайным искусством, Роберт почувствовал, что силы возвращаются к нему. Ясно было, что несколько часов покоя полностью восстановят их. Поэтому было решено провести сутки, не трогаясь с места. Оставалось еще решить два очень важных вопроса: о пище и о транспорте. Ни того, ни другого у путешественников не было. К счастью, Талькав был с ними. Проводник взялся достать все, чего не хватало маленькому отряду. Он предложил Гленарвану пойти в «тольдерию» индейцев, находящуюся всего в четырех милях расстояния, где можно будет найти все необходимое для экспедиции. Паганель кое-как перевел это предложение патагонца, и оно было с восторгом принято.

Гленарван и географ, простившись с товарищами, пошли в сопровождении патагонца вверх по течению реки. Часа полтора они шли быстрым шагом, едва поспевая за великаном Талькавом.

Весь этот предгорный район был необычайно красив и плодороден. Тучные пастбища сменялись одно другим; они могли без труда прокормить сотни тысяч жвачных животных. Серебристые пруды, соединенные между собой сетью ручейков, питали сочную зелень равнин. Лебеди с черными шеями и головами весело резвились на спокойной поверхности вод. Птичий мирок был блестящ и разнообразен по составу. Изаки – горлицы с серовато-белым оперением, желтые кардиналы порхали с ветки на ветку, как живые цветы; голуби-путешественники пролетали над самой землей; воробьи-чинголосы, хильгеросы, иманхитасы оглашали воздух звонкими криками.

Паганель не уставал восхищаться всем виденным. Бесчисленные вопросы так и сыпались из его уст, к величайшему удивлению патагонца, находившего все это весьма обыкновенным: и птиц в воздухе, и лебедей в прудах, и яркую зелень в лугах. Ученый нисколько не жалел, что принял участие в прогулке, и не жаловался на ее продолжительность. Ему казалось, что они только что вышли, когда невдалеке уже показалось индейское становище.

Тольдерия находилась в глубине долины, расположенной у подножия Кордильер. Там в хижинах, сплетенных из ветвей, жили человек тридцать туземцев-кочевников. Они пасли коров, баранов, быков и лошадей, переходя с пастбища на пастбище, и всегда находили готовый стол для своих стад.

Андо-перуанцы – помесь арауканской, пэхуэнской и аукасской рас. Это люди среднего роста, с телом оливкового цвета, низким лбом, почти круглым лицом, тонкими губами и выдающимися скулами; в их чертах есть что-то женственное. Гленарвана интересовали не столько они сами, сколько их стада. У них были лошади и быки – все, что только было нужно Гленарвану.

Талькав взял на себя торговые переговоры. Они недолго тянулись. В обмен на семь маленьких аргентинских лошадей с полной сбруей, сотню фунтов сушеного мяса, несколько мер риса и кожаные мехи для воды индейцы соглашались взять, вместо вина и рома, которые они вначале потребовали, двадцать унций золота. Ценность его была им хорошо известна.

Гленарван хотел купить восьмую лошадь для патагонца, но Талькав жестами дал понять, что она ему не нужна.

Торг был окончен. Гленарван простился со своими «поставщиками», как их называл Паганель, и меньше чем в полчаса друзья вернулись в лагерь. Их прибытие было встречено восторженными криками, – по правде сказать, относившимися более к съестным припасам и лошадям, чем к самим людям. Все принялись за еду с большим аппетитом, Роберт тоже поел немного. Силы почти полностью вернулись к нему.

Весь остаток дня был посвящен отдыху. Говорили понемногу обо всем: вспоминали дорогих отсутствующих, «Дункан», капитана Джона Мангльса, его храбрый экипаж и Гарри Гранта, который, быть может, находился недалеко.

Паганель ни на минуту не покидал индейца. Он сделался тенью Талькава. Ученый-географ не помнил себя от радости, что видит настоящего патагонца, рядом с которым он сам казался карликом. Он осыпал спокойного индейца испанскими фразами, и тот терпеливо выслушивал их. На этот раз географ учился без книг. Слышно было, как он произносит звучные слова, изо всех сил напрягая голосовые связки, язык и челюсти.

– Если я не усвою испанский акцент, – говорил он майору, – вы должны быть ко мне снисходительны. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день я буду учиться испанскому языку у патагонца!

На другой день, 22 октября, в восемь часов утра Талькав дал сигнал к отправлению. Аргентинская равнина между двадцать вторым и сорок вторым градусами широты имеет уклон с запада на восток; путешественникам предстояло, таким образом, проехать по отлогому спуску до самого моря.

Когда патагонец отказался от лошади, Гленарван решил, что он предпочитает идти пешком, как некоторые другие проводники. Но Гленарван ошибся.

В момент отъезда Талькав вдруг засвистал особым образом. Сейчас же из ближайшей рощи выбежал на зов хозяина великолепный конь караковой32 масти. Блестящая шерсть, тонкая подвижная морда, раздувающиеся ноздри, густая грива, широкая грудь и длинные бабки – все это говорило, что лошадь была горячей, смелой, быстрой и выносливой.

Майор, знаток лошадей, искренне восхищался этим образчиком чистокровной пампасской породы. Он находил в ней некоторое сходство с английским «гунтером»33. Прекрасное животное называлось «Таука», что значит «птица» на патагонском языке, и надо сказать, что лошадь как нельзя больше заслуживала такое название.

Как только Талькав вскочил в седло, Таука взвилась на дыбы. Лошадь и всадник представляли собой очень красивое зрелище. К седлу патагонца были прикреплены два орудия охоты, употребляемые обычно в аргентинских равнинах: болас и лассо. Болас состоит из трех небольших шаров, соединенных между собой кожаными ремнями. Индеец бросает их с расстояния в сто шагов с такой меткостью, что шары спутываются вокруг ног и валят на землю преследуемого врага или животное. В руках патагонца – это страшное оружие, и он пользуется им с удивительной ловкостью.

Лассо – это веревка футов в тридцать длиною, сплетенная из двух крепких ремней и заканчивающаяся петлей, скользящей сквозь железное кольцо. Эту петлю забрасывают правой рукой, тогда как левая держит самое лассо, конец которого крепко привязан к седлу.

Длинный карабин, повешенный через плечо, дополнял вооружение патагонца.

Талькав, не замечая восхищения, вызванного его грацией, непринужденной и гордой осанкой, стал во главе отряда, и путешественники тронулись в путь. Они ехали то вскачь, то шагом, – очевидно, рысь была несвойственна аргентинским лошадям.

Роберт отлично держался в седле и доказал Гленарвану свое умение ездить верхом.

У самого подножия Кордильер начинаются пампасы. Их можно разделить на три части. Первая – ближайшая к хребту – тянется миль на двести пятьдесят. Эта часть покрыта невысокими деревьями и кустарником. Вторая – шириной в четыреста пятьдесят миль – заросла изумительно густой травой. Она кончается в ста восьмидесяти милях от Буэнос-Айреса. Отсюда до самого океана путешественник ступает по бескрайней поросли люцерны и чертополоха. Это третья часть пампасов.

Выйдя из ущелий Кордильер, отряд Гленарвана наткнулся прежде всего на большое количество песчаных дюн, называемых в Патагонии «меданос». Дюны, если корни растений не укрепляют их, представляют собой настоящие песчаные волны, перекатывающиеся с места на место при каждом порыве ветра. Песок их необычайно тонок, и ветер легко поднимает его в воздух целыми тучами, образуя иногда даже настоящие смерчи, взлетающие на большую высоту.

Зрелище это одновременно и радовало глаз и было неприятным. Было интересно наблюдать, как смерчи мчатся по равнине, налетая один на другой, рассыпаясь в прах и тотчас же снова поднимаясь; неприятность заключалась в том, что от бесчисленных меданос в воздухе висела мельчайшая песчаная пыль, набивавшаяся в глаза и в рот, как бы плотно их ни прикрывали.