В этот день путникам пришлось переправиться через две реки – Рио-Раке и Рио-Тубаль. Катапац оба раза быстро находил брод. Цепь Андов виднелась на горизонте. Но это были только еще предгория огромного станового хребта Нового Света.

В четыре часа пополудни, совершив переход в тридцать пять миль, отряд сделал привал под открытым небом возле чащи гигантских деревьев из семейства миртовых. Мулов расседлали и пустили пастись на лугу, покрытом сочной и густой травой. Из седельных сумок были извлечены традиционное сушеное мясо и рис. Пелионы, разостланные на траве, заменили стол, стулья, а к вечеру и постели, и каждый нашел на них отдых и восстанавливающий силы сон. Катапац и пеоны по очереди несли караул всю ночь.

В этот день путникам пришлось переправиться через две реки – Рио-Раке и Рио-Тубаль. Катапац оба раза быстро находил брод.

На следующий день отряд без приключений переправился через стремительный поток Рио-Белль, и вечером, на привале у берегов реки Рио-Био, отделяющей испанское Чили от независимого Чили, Гленарван имел возможность записать в походный дневник еще тридцать пять пройденных миль.

Облик местности пока что не менялся. По-прежнему кругом цвели поля амарилий, фиалок, дурмана. Пернатые были представлены здесь цаплями, совами, певчими дроздами и нырцами.

Отряд почти не встречал на своем пути туземцев. Редко-редко мимо путешественников, как тень, проскальзывали гуассосы22, вонзая в окровавленные бока своих лошадей огромные шпоры, привязанные к босым ногам. Не у кого и негде было навести необходимые справки. Гленарван, однако, мирился с этим. Он говорил себе, что индейцы, взявшие капитана Гранта в плен, несомненно, отвели своего пленника на противоположную сторону Анд. Следовательно, поиски могут увенчаться успехом только в пампасах, не раньше. Надо было вооружиться терпением и подвигаться вперед безостановочно и быстро.

Утром 17-го числа отряд выступил в обычный час и в обычном порядке. Этот порядок труднее всего давался Роберту, который все время пытался обогнать мадрилу. Гленарвану приходилось строго окликать его, чтобы заставить мальчика вернуться на свое место в строю.

По мере продвижения отряда местность все более утрачивала равнинный характер; появились складки, указывающие на близость гор; землю изрезывало множество речек и ручьев с бурным, стремительным течением.

Паганель часто заглядывал в карту. Если какой-нибудь ручеек не был нанесен на нее, кровь географа вскипала, и возмущению его не было предела.

– Ручей без названия, – восклицал он, – это все равно, что человек без прав гражданства: он не существует для географии!

Он отмечал их на карте и тщательно выписывал только что придуманные пышные испанские названия.

– Какой язык! – не переставал он восхищаться. – Какая звучность, какая торжественность! Это металлический язык! Я убежден, что он состоит из семидесяти восьми частей меди и двадцати двух частей олова, как лучшая бронза, идущая на отливку колоколов.

– Как идут ваши занятия? Успешно? – спросил его как-то Гленарван.

– Конечно, дорогой сэр. Ах, если бы только не произношение! Оно портит все дело!

И в ожидании лучших времен Паганель дорогой, не щадя глотки, старался справиться с трудностями испанского произношения, не забывая при этом делать и географические наблюдения. В этой области он был необычайно силен и не имел соперников. Если Гленарван обращался к катапацу с вопросом насчет какой-нибудь местности, он всегда опережал ответ проводника, и тому оставалось только с удивлением смотреть на географа.

В этот день, 17-го, около десяти часов утра, отряд пересек какую-то дорогу.

Гленарван спросил катапаца, что это за дорога. Ему ответил Жак Паганель.

– Это дорога из Юмбеля в Лос-Анжелос.

Гленарван посмотрел на катапаца.

– Совершенно верно, – сказал тот и, обращаясь к географу, добавил: – Вы, очевидно, путешествовали уже по этим местам?

– Разумеется, – ответил Паганель.

– На муле?

– Нет, сидя в кресле.

Катапац не понял и, пожав плечами, вернулся на свое место во главе отряда.

Около пяти часов пополудни экспедиция сделала привал в неглубоком ущелье в нескольких километрах от города Лоха.

Эту ночь путники провели у подножья сьерр, первых ступеней огромного хребта Кордильер.

До сих пор переход через Чили не представлял никаких трудностей. Но, начиная с этого места, отряду предстояло испытать все препятствия и опасности, с какими обычно связано восхождение на высокие горы. Здесь должна была начаться ожесточенная борьба с природой.

Перед выступлением в путь пришлось решать очень важный вопрос: какой избрать перевал через Анды?

Первым долгом этот вопрос был предложен катапацу.

– Я знаю только два доступных перевала в этой части хребта, – ответил он.

– Перевал Арика, – спросил Паганель, – открытый Вальдивиа Мендосой?

– Правильно.

– И перевал Виарика, находящийся южнее?

– Да.

– Так вот, друзья мои, – продолжал географ, – у обоих этих перевалов тот недостаток, что они заставят нас уклониться от прямого пути: первый – к северу, а второй – к югу.

– Можете ли вы порекомендовать нам третий проход? – спросил майор.

– Конечно, – ответил Паганель. – Перевал Антуко, расположенный на вулканическом склоне под тридцатью семью градусами тридцатью минутами, то есть едва в полуградусе в стороне от нашего пути. Он находится на высоте шести тысяч футов.

– Отлично, – сказал Гленарван. – Знаете ли вы перевал Антуко, катапац?

– Да, сэр, мне случалось проходить этим перевалом. Я не говорю о нем потому, что только индейцы-пастухи пользуются им для прогона скота с восточного склона гор.

– Что ж, друг мой, – ответил Гленарван, – если там могут пройти стада кобыл, овец и быков, то для нас тем более открыта дорога. Итак, если перевал Антуко позволяет нам не уклоняться от нашего маршрута, выбираем этот перевал!

Тотчас же был дан сигнал к походу, и отряд углубился в лощину Лас-Лехас, лежавшую между двумя массивами кристаллического известняка. Начавшийся здесь подъем был почти незаметен благодаря отлогости склона. Около одиннадцати часов отряду пришлось обогнуть небольшое, очень живописное озеро, место свидания всех окрестных ручейков. Они стекались в озеро с тихим журчанием и бесследно растворялись в его тишине. Над озером расстилались обширные пространства льяносов – равнин, густо поросших травой, где обычно пасутся стада, принадлежащие индейцам. Позже отряд попал в болото и благополучно выбрался из него только благодаря инстинкту мулов.

В час дня показались развалины форта Балленаре, некогда гордо высившегося на гребне утеса. Отряд прошел мимо, не задерживаясь. Подъем становился все круче, почва стала каменистой, и из-под копыт мулов вырывались и с шумом скатывались вниз каскады камней. Около трех часов дня путешественники увидели развалины еще одного форта, разрушенного во время восстания 1770 года.

– Видно, горы недостаточно защищают людей, – заметил Паганель, – нужно еще воздвигать на горах крепости!

С этого момента дорога стала трудной и даже опасной. Угол подъема увеличился; тропинки сузились, появились глубокие пропасти. Мулы ступали осторожно, склонив морды к земле, как будто вынюхивая путь. Отряд растянулся цепочкой. Порой мадрила исчезала из виду за крутым поворотом, и тогда отряд шел, руководствуясь доносившимся спереди звоном ее колокольчиков.

Зелень еще успешно боролась здесь с нашествием камней, но чувствовалось, что скоро минеральное царство победит растительное. Близость вулкана Антуко сказывалась тем, что все чаще стали попадаться потоки застывшей лавы.

Нагроможденные одна на другую скалы, казалось, вот-вот упадут, и можно было только удивляться, что они так долго держатся вопреки всем законам равновесия. Не подлежало сомнению, что при первом же землетрясении облик местности совершенно изменится. При взгляде на эти лишенные опоры пики, покосившиеся набок вершины, нелепо торчащие купола ясно было, что горообразовательный процесс здесь еще не завершился.