Лиззи приступила к остальным свои обязанностям, а Арчибальд вернулся в библиотеку, где он выпил поданный ему кофе и съел пару сэндвичей. Он решил остаться верным своим планам касательно посещения юридической фирмы, дабы отвлечься и развеять свои мысли.

Арчибальд красиво приоделся, велел слуге подать ему машину, и затем уехал в город.

Как это не прискорбно, но легче Эвелин не становилось.

Каждую ночь девушка стала видеть один и тот же сон, точь в точь, и все в нем было по-прежнему. Все та же мрачная неприятная комната, и все тот же зловещий коридор с присутствием потусторонней силы, а верными компаньонами девушки оставались тревога, страх и одиночество.

Изменилось только одно обстоятельство – Эвелин немного осмелела.

Девушка решилась выйти в коридор, проигнорировав страх глубоко внутри себя, потому что любопытство в конец его пересилило. Устав бояться, девушка решила пробудить в себе мужество и решиться на действия.

Появившись на коридоре, Эвелин прошлась чуть вперед, медленно, осторожно, но уверенно. Делая шаг за шагом, девушка пристально всматривалась в пространство, прислушиваясь к звукам.

На девушке было одето пышное черное платье, ее плечи были слегка оголены, но окружены тонкой вуалью, мягкие ткани струились на корсете и юбках, переливались под светом канделябров. Такое вычурный и откровенный наряд Эвелин ни за что бы не осмелилась сама надеть. Она появлялась в этом платье во сне каждый раз, оно также оставалось неизменным, как и все вокруг.

Девушка кралась по коридору, чуть приподняв руки верх, будто она боялась на что-то наступить. Она пока не чувствовала ничьего присутствия, и это настораживало. Будто нечто затаилось, и застыло в жутком предвкушении.

Эвелин начала понемногу чувствовать покалывания по всему телу, по мере ее продвижения по коридору, которое стремительно перерастало в острое жжение. Бросив взгляд на свои руки, девушка в ужасе ахнула – на ее коже стали проявляться порезы, из которых тот час же начала обильно течь кровь. Подобное ощущалось и по всему телу, задрав свои юбки, Эвелин обнаружила, что с ногами происходило то же самое. Как и с шеей, и со спиной, и с животом. Повсюду острая режущая боль и протяжные глубокие шрамы величиной с мизинец. Нечто рассекало ее тело, подобно сильному граду, рассекавшему полотно.

Закричав от достигнувшего апогея боли и глубочайшего страха, Эвелин стремглав понеслась обратно в комнату, пытаясь спасти себя от той силой, уродующей ее тело в коридоре.

Волшебным образом, стоило девушке вновь оказаться в той комнате, шрамы быстро исчезали, на месте оставалась только кровь. Со временем та засыхала и отшелушивалась.

Один раз Эвелин выглянула в окно, и поняла, что находится в каком-то замке, расположенном на высоком холме. Определить хотя бы приблизительно свое местоположение она не могла.

Спасения не было, и помощи ждать было не от кого. Эвелин осталась наедине со своим кошмаром.

И так случалось каждый раз, когда Эвелин пыталась покинуть ту злополучную комнату. Выход оттуда, может, и был, но она не могла пройти дальше возможного. Иначе она умрет.

Страх смерти во сне был настолько велик, что Эвелин всерьез призадумалась: если она умрет во сне, то может ли она умереть уже по-настоящему в реальности? Или она попросту может так никогда и не проснуться…

Когда наступало утро, девушка напрягала все свои силы, чтобы подняться с постели, сесть за стол и записать свои кошмары на бумаге, описывая все подробности, словно они были очень важны.

Эвелин полагала, что если она запишет все свои пережитые страхи и ужасы на бумаге, то сможет убедить себя во сне и в реальности в том, что все является только сном, и ничего плохого случится там не может. Что где-то в процессе размышлений, возможно, найдется решение, как все исправить. Пока еще не поздно.

Отдав всю себя на такую непростую и неприятную работу, Эвелин после прятала свой дневник в ящике стола до тех пор, пока подниматься с постели с каждом утром не становилось все сложней. Потому Эвелин начала держать свой дневник уже у себя под подушкой, положив внутрь перьевую ручку. Заранее она наказала прислуге приносить ей каждое утро чернила и ставить их на прикроватную тумбочку, что они исправно и делали.

С трудом перебарывая сонливость и чрезмерную усталость, Эвелин все писала и писала, изредка отвлекаясь на чтения тех книг, которые заботливо приносил ей Арчибальд.

Горничные, и часто сама Лиззи, приносили Эвелин еду на подносе, но практически всегда он оставался нетронутым. Лиззи приходилось кормить девушку с ложки, чтобы та смогла хоть что-нибудь поесть за день.

Решилась Эвелин поведать о своих злоключениях во снах только спустя две недели, когда ситуация заметно ухудшилась. Для этой цели она выбрала Лиззи, она полностью ей доверяла, хотя ранее переживала, что та ее осудит и не примет ее проблему всерьез.

И вот между ними начался разговор, когда Лиззи в очередной раз зашла проведать свою любимицу:

– Сегодня ты должна съесть весь этот суп, дорогая, и я отсюда не уйду, пока ты этого не сделаешь! – незлобно, но достаточно серьезно заявила Лиззи, присаживаясь на стул рядом с кроватью Эвелин.

В руках она осторожно держала тарелку с теплым супом и ложку. Заранее она приподняла для Эвелин подушки, чтобы девушка могла сесть прямо и приготовиться к приему пищи.

– Мистер Форест обещал сегодня пораньше освободиться с работы, чтобы навестить тебя, заодно он привезет с собой доктора. Ему следовала сделать это раньше, но миссис Форест его постоянно от этого отговаривала. Не знаю, в чем причина, но вела она себя весьма странно.

Лиззи кормила Эвелин супом с ложки, заботливо вытирая ей подбородок и губы. Руки девушки безвольно лежали вдоль ее тела, у нее не было никаких сил на лишние движения.

– Что за женщина! – Лиззи продолжала возмущаться. – А когда я решила поехать за врачом сама и попросила отвезти меня в город нашего водителя, то он наотрез отказался, видите ли, с дома был отдан приказ, чтобы никто никуда не ездил, за непослушание обещали строгое наказание и даже увольнение. И этот водитель, безголовый бедолага, попросту испугался за свое место, и не согласился меня куда-либо везти без разрешения хозяйки. Да кто она такая? Как можно угрожать людям увольнением, когда те хотят помочь твоей падчерице?

Эвелин прикрыла глаза и начала ворочать головой, показывая, что есть она больше не будет.

– Ну уж нет, моя дорогая, я тебе сказала, пока все не съешь, я от тебя не отстану! Посмотри, на кого ты похожа! Тонкая, как веточка, бледная, как поганка, я тебя с твоей бедой не оставлю! Тебе же нужны силы, родная, а откуда им взяться, если ты ничего не ешь?

Лиззи с беспокойством посмотрела на Эвелин, девушка понимающе кивнула, вздохнула, и попыталась придвинуться поближе к женщине.

– Сиди, сиди, я сама все сделаю, – Лиззи поправила на груди у Эвелин салфетку, и продолжила ее кормить, причитая в процессе, – скажу тебе честно, Эви, что-то с этой женщиной не так. Изабелла меня с самого первого дня насторожила, но я списала свои подозрения на неготовность к переменам. Прости, что не говорила тебе этого раньше, Эви, просто я знала, как ты переживаешь, и как хотела подружиться с мачехой, и не стала тебе мешать или в чем-либо переубеждать. Мне ведь могло и показаться, а я бы только зазря настроила бы тебя против нее. Но теперь я со всей уверенностью могу заявить, что об Изабелле у меня составилось четкое представление. Она мила и очаровательно, кому угодно мозги запудрит, но она что-то скрывает, я это чувствую. Не знаю, что именно, и пока никак доказательств у меня нет, одни лишь домыслы, да и кто станет слушать старую дуру? Однако эта женщина не так проста, как кажется на первый взгляд. Моя интуиция меня редко подводила.

Эвелин закашляла, и Лиззи поспешила убрать тарелку, чтобы дать ей воды.

– Попей, милая, попей.

– Я тоже… – прохрипела Эвелин.