Я с удивлением слушал мальчика-фараона, который говорил так просто и разумно. Советовался ли он с Эйе или нет, слова его были отрадны и для меня выгодны. Эхнатон и не помышлял о том, чтобы обновить вооружение войска за счёт царской казны. Несметное количество золота тратил он на постройки, на возведение храмов в честь царственного Солнца, на награждение своих многочисленных немху. Скроенный женоподобно, лишённый воинственности, он лишь антилоп мог поражать своим копьём. А в этом мальчике чувствовалась сила, хотя он и был хрупок и миловиден.

— Твоё величество, позволь мне принести тебе благодарность от имени всех военачальников и всего войска Кемет, послушного твоему слову. Если тебе будет угодно, мы отправимся в поход тотчас же, как прикажешь. Первая же добыча обогатит воинов и вернёт им веру в могущество нашего войска...

— А разве эта вера была утеряна?

— Поколеблена, твоё величество. Великий Эхнатон закрывал глаза на то, что творилось на границах, он был занят служением своему божественному отцу. Нельзя было допускать, чтобы хатти и хабиру хоть в малой мере покусились на города Кемет, а не видя отпора, они вообразили, что им дозволено мечтать о власти до пределов Евфрата. Но теперь, твоё величество, они увидят крепость мышцы твоей! А если нам удастся справиться с кочевыми племенами хананеев, тогда и хатти увидят, что с Великим Домом Кемет нельзя разговаривать, как с мелкими царьками Сати. Твоё величество, да будешь ты жив, цел и здоров, имя твоё будет прославлено нашими мечами!

Глаза мальчика-фараона радостно заблестели, но он попытался скрыть свою радость, как это полагалось владыке Обеих Земель. Что ж, с таким фараоном можно было рассчитывать на возвращение военного могущества Кемет. Эхнатон, слабый, презренный Эхнатон, которого и во сне нельзя было представить стоящим на боевой колеснице, сумел за семнадцать лет своего царствования развеять славу великого Джхутимеса, так разве не в силах этот мальчик вернуть хотя бы её тень? За его спиной стоят мудрые советники, а он достаточно умён, чтобы прислушиваться к их советам. И если ещё возьмёт в советники Хоремхеба... Хоремхеб далеко не глуп. Более того, о власти Кемет, да и о самом фараоне в Ханаане и в других сопредельных государствах судят по Хоремхебу. Сильный, властный, суровый — таким он предстаёт в глазах правителей Сати и мелких царьков подвластных Кемет областей. Что Эхнатон, что Хефер-нефру-атон, что Тутанхатон — о Кемет судят по Хоремхебу. И плохо, когда фараон, подобный женщине, вынуждает льва сидеть в клетке.

— Что ты скажешь по поводу иноземной дани, Хоремхеб? — спросил мальчик-фараон, и по лицу его было заметно, что это его действительно интересует. — Я знаю, что страна Куш издавна поставляла нам золото и слоновую кость, ханаанские земли — свинец и олово... что ещё?

— Ещё лазурит, твоё величество, драгоценный лазурит.

— И краски, достойный Хоремхеб, — вмешался учёный жрец.

— Это очень хорошо! — Мальчик задумался, прикусив нижнюю пухлую губу, и посмотрел на меня всё тем же испытующим взглядом, от которого мне делалось не по себе, хотя никто не имел большего права открыто смотреть в глаза любому фараону, чем полководец Хоремхеб. — А какие товары привозили купцы из Хатти?

Так вот оно что! Его не оставляла мысль о хатти, и это было добрым знаком для Хоремхеба, которому хатти были что кость в горле. С этим мальчиком мы пойдём далеко, если только... Если его пути не разойдутся с нашими.

— Хатти торговали с Кемет редким металлом, называемым железом, серебром и лесом, годным для кораблестроения, твоё величество.

— Что они брали взамен?

— Сухое золото, твоё величество, — зерно.

Кажется, я понял, какие мысли были в сердце мальчика-фараона — он прикидывал в уме, не выгоднее ли заключить мирный договор с хатти. Но если это и было выгодно ему, это не было на руку Хоремхебу. Хоремхеб воин, и ему нужна военная добыча — скот, золото, пленники. Особенно пленники, труд которых ничего не стоит их владельцу. Пусть железо и редко, и дорого, оно всё же не заменит нескольких десятков пар крепких рабочих рук. Да и бронзовые тела женщин хатти, откровенно говоря, куда привлекательнее железных тронов и скипетров.

— Одно приказываю тебе, Хоремхеб: что бы ни случилось, я всегда должен знать истину. Истина часто бывает горька на вкус, но плоды её слаще тех, что порождает утешительная ложь. Ты понял меня?

— Понял, твоё величество — да будешь ты жив, цел и здоров! Я слышу слова настоящего воина, настоящего потомка великих завоевателей. Тебе не придётся пожалеть, что ты склонил свой слух к речам Хоремхеба. Твоё величество, ты будешь доволен...

Мне было дозволено коснуться краешка царской сандалии, и я стал человеком наградного золота, получив от фараона драгоценное ожерелье, достаточно тяжёлое для того, чтобы Хоремхеб ощущал его достойным украшением своей могучей груди. Нетрудно было понять, что мальчик, только что взошедший на престол и мечтавший стать полководцем, уже на другой день после своего воцарения стремился показать себя взрослым и решительным правителем. Что и говорить, сила в нём была. Во всяком случае, он хорошо понимал, что никакие почести, воздаваемые Атону, не стоят ханаанских владений. Пока этого достаточно, а дальше Хоремхеб сумеет направить энергию юного фараона в нужное русло. Брошена на благодатную почву и мысль о храмах, вот тут Хоремхеб докажет, что он достойный потомок знати Хутнисут. Пусть Эйе, отец бога, кичится чистотой своей древней крови и молочным родством с царским домом, по сравнению с многочисленными немху Эхнатона, Хоремхеб — золото чистого веса. Хоремхеб родился под звёздами, приносящими счастье, его бог-покровитель достаточно силён, чтобы выжить при свете любого солнца. Нужно только быть твёрдым и прямо следовать по намеченному пути, открывая истину фараону лишь тогда, когда это выгодно. Впрочем, может случиться и так, что мысль Хоремхеба станет мыслью фараона и сила владыки Обеих Земель — силой его полководца.

Военачальник Кенна устроил празднество в честь своего полководца, дом его лучился счастьем, всё самое лучшее и дорогое было извлечено на свет, чтобы усладить взор Хоремхеба. После стольких месяцев походной жизни приятно было облачиться в благоухающие одежды и возложить на голову венок из цветов, собранных руками красивых невольниц. И было приятно, что на празднество в доме Кенна собрались только лучшие друзья, достойнейшие из достойных. Тут был царевич Джхутимес, военачальники Рехмир и Сеннефер, был тут и новоизбранный хранитель царской сокровищницы Маи, старый друг. И ещё неожиданного гостя увидел я в доме Кенна — слепого скульптора Хесира, возвеличенного из праха Эхнатоном и своим искусством. Он и вправду был больше, чем обыкновенный ремесленник, ибо руки его касались лиц божественных фараонов, ибо он имел гораздо большее, чем право лицезрения их в дни жертвоприношений, церемоний и торжественных приёмов. К тому же в жилах его не было рабской крови, до меня доходили слухи о том, что прадед скульптора был жрецом в городе Анхабе, что любовь к искусству вынудила его сына покинуть стены жреческой школы и стать учеником знаменитого художника. Было ли то правдой или нет, но лицо скульптора поражало благородством черт. Или он находился под особенным покровительством богини Сохмет? С ним была девушка, тоненькая и изящная, как стебель лотоса, и она была поразительно хороша. Из драгоценностей на ней было только очень красивое ожерелье из золотых и фаянсовых бус, а причёску украшали живые цветы, от которых ещё свежее и прекраснее казалось её лицо. Она сидела за столиком рядом со скульптором, разрезала для него мясо, подавала вино, и движения у неё были изящными, как у придворной танцовщицы.

— Кто это? — спросил я Кенна.

— Бенамут, дочь Хесира.

— Она очень красива, Кенна. Очень красива!

В глазах Кенна промелькнула тревога, я понял не сразу, но когда понял, усмехнулся.