— Энзимная кислота, — пробормотал я.
О ней упоминалось в трудах Бсорола — энзимы медленно растворяли прадорский панцирь, позволяя вырасти новому. Первенец не выяснил, как стимулировать рост, так что отбросил идею, разработав вместо нее метод насильственной линьки. Но энзимы тем не менее представляли интерес.
Я вызвал в сознании изображение их молекулярной структуры и изучил его со всех сторон.
— Кислота? — переспросила Риик.
Она стояла у смотрового окна с младшим сыном на руках и говорила через интерком.
— Энзимы — это катализатор биохимических реакций.
— Я знаю, что такое энзимы, — перебила она. — Но при чем тут кислота?
— Энзимная кислота — кислота каталитическая. Она не разрушается и не смешивается с молекулярными структурами, которые уничтожает. И работает очень быстро. Кажется, во время войны ее использовали как оружие против прадоров.
Я взглянул на Рисс, проследовавшую за нами в операционную, свернувшуюся на одном из боковых столов. Похоже, она уснула.
— Во время войны много чего использовалось, — откликнулась змея–дрон, приподняв голову, — но к чему всякие бессмысленные сложности, когда есть кислота плавиковая.
Черный глаз дрона открылся.
— Это может представлять интерес. — Она переслала мне пакет данных.
Итак, здесь была часть проблемы, которую требовалось решить. Я углубился в изучение сложных формул, молекулярных моделей, статистических погрешностей и прочей информации по четырем различным видам энзимов. Затруднение, которое я немедленно обнаружил, состояло в том, что все четыре в разной степени были враждебны человеческим тканям. Выбрав один вид, я мысленно реконструировал его, делая гораздо более избирательным, уменьшая вероятность прямого убийства «моллюсков». Подойдя к органо–молекулярному сборщику, включил устройство, размотал его оптический кабель и воткнул разъем в свой форс. Сперва прибор нужно было протестировать, так что я настроил его на сборку первоначального энзима, без внесенных мной модификаций. Углубившись в решение задачи, я потерял счет времени, а когда огляделся, обнаружил: Трент исчез, а женщина спит в кресле. Кажется, Трент, прежде чем уйти, что–то говорил насчет того, что люди — «моллюски» становятся все агрессивнее и один из них проломил стену нашего дома. Лишившись ухода, поддерживавшего их, пока Тэйкин управлял ими, «моллюски» буквально ломались.
— Многие из них все равно умрут, — сказала Рисс.
— Знаю, — буркнул я, не отрываясь от работы.
Сборщик уже создал первую порцию первого энзима и открыл в боку лючок, в котором стояла колба с препаратом. Шагнув к спящему мальчику, я при помощи простого щитостеклянного скальпеля отсек кусочек панциря и прилегающую к нему полоску человеческой кожи. Отщепив образец поменьше, я сунул его в захваты наноскопа и капнул немного энзима. Наноскоп, настроенный на наблюдение за внутренней структурой образца, показал, что энзим быстро уничтожил прадорскую ткань и чуть медленнее растворил человеческую.
Все внешние «привои» людей–моллюсков зачахнут. Все, что было в них прадорского, распадется. Умрут и химически сформированные прадорские инстинкты. Многие «моллюски» погибнут от заражения крови, кровопотери или еще какого–нибудь из сотни осложнений.
— Мне нужны те амниотические резервуары, — обратился я в пустоту компьютерной системы Свёрла. — Мне нужна помощь.
— Будет, — ответил Бсектил.
Последний измененный мной энзим, произведенный сборщиком, аккуратно разрушил прадорскую органику, не тронув клочок человеческой кожи. Однако я не чувствовал восторга открытия — слова Рисс о вероятных смертях тяжким грузом лежали на сердце. Я поднял две холодные колбы с новым энзимом. Теперь нужно было найти способ ввести препарат людям — «моллюскам», зная, что многие из них в результате погибнут. Однако если они не получат дозы этого лекарства, то продолжат драться — и убивать друг друга. И все равно будут умирать из–за отсутствия препаратов, поддерживающих их состояние. Расчеты я делал, опираясь на работы Тэйкина и прогнозируемый эффект энзима, пользуясь и системами Свёрла, и собственным форсом. Вычислив соотношение жизней и смертей, понял, что спасу больше людей, чем убью, но этого было недостаточно.
Мне просто необходимо найти способ поддерживать жизни «моллюсков», пока умирают их «привои». Я был уверен, что при имеющихся вычислительных мощностях и со всем доступным оборудованием это возможно, но мне не хватало знаний. Я подошел ко второму сборщику, выпускающему наномехи. Рядом стояла «аптечка», мини–фабрика по производству лекарств. Возможно, что–то тут мне пригодится?
В ответ в сознании всплыли воспоминания из шипа Пенни Рояла. Военврач по имени Сайкс смотрел на точно такую же коллекцию приборов. Слишком много коммандос умирали до или в течение транспортировки с поля боя на госпитальный корабль, что разрывало сердце этому доброму человеку, обучавшемуся в мирное время на обычного терапевта, лечившего от обычных «штатских» болезней. Он вызвал на форс информацию о параметрах стандартных нанокомплексов, которые он всегда рекомендовал. Большинство солдат получили их еще в прошлой жизни. В них содержались механизмы, форсирующие иммунную систему, исправляющие врожденные дефекты, борющиеся с бактериальными и вирусными инфекциями, быстро смыкающие капилляры вокруг ран или стремительно сплетающие тромбы в рассеченных венах и артериях. Они были очень полезны, эти механизмы, но врачи вроде Сайкса формировали такие комплексы, имея в виду опасные факторы повседневной жизни, а никак не на случай войны.
Затем Сайкс запросил информацию о новом военном нанокомплексе и тщательно изучил ее. Здесь меньше внимания уделялось инфекциям, поскольку они обычно неспешны, и больше — травматическим повреждениям, включая ампутации, химические отравления, контузии, лучевые ожоги, осколочные ранения. Этот нанокомплекс очень быстро останавливал кровотечение и мог затягивать открытые раны непроницаемой, нечувствительной кожей. Он мог собирать токсины и изолировать их в полостях этой самой кожи. Военный комплекс был гораздо более агрессивным и опасным, требующим постоянного перепрограммирования и корректировки. Он мог выйти из–под контроля и нечаянно убить тех, кого должен был защищать.
Сайксу он совершенно не нравился, но в сражении на планете внизу комплекс спасет больше жизней, чем погубит. При помощи форса врач загрузил данные в сборщик наноботов и запустил производство, чувствуя, что предает свои принципы…
Я потянулся к сборщику, но, прежде чем коснулся пульта, мой форс открыл радиоканал к прибору и уже обшаривал его базу данных. Военный комплекс нашелся сразу, и я принялся настраивать механизм, чувствуя, как тысячи людей стоят у меня над душой, заглядывают через плечо, гомонят, требуют внимания и вносят предложения. Почти бессознательно я отключил личные переживания и сосредоточился на информации. В тот момент мое знание стало суммой их знаний. Большая часть интереса не представляла, но мысль о криогенной суспензии показалась мне целесообразным дополнением, и я разрешил проекции Джиано Паулоса полный доступ.
Он был историком, изучавшим Первую Диаспору системы Сол. Криотехники впрыскивали пассажирам первых криокораблей препарат, вводящий их тела в состояние гибернации. Врачи уже испытывали его на жертвах несчастных случаев, погружая их в спячку, подобную той, в которую зимой впадает медведь. Тот, кто мог умереть от ран через час после травмы, получал лишние десять часов.
Связываясь с «аптечкой» и проверяя ее базу данных, я уже видел, в чем состоит проблема. Замедляя физиологию людей — «моллюсков», я также замедлю распространение энзима, разрушающего прадорские имплантаты. Ответом стали микросферы — препарат помещается в медленно растворяющийся коллаген и выходит лишь после того, как «привои» погибнут. Возможно, это я сообразил сам — мне уже трудно было провести границу.
А как же боль, шок? Тут решение лежало в военном нанокомплексе. Но не возникнет ли между ними конфликт? Я быстро провел исследование, ощущая эйфорию от широты собственных знаний и доступных мне навыков. Отрегулировать военный комплекс так, чтобы после требуемой задержки он изолировал энзимную кислоту, оказалось проще простого. Потом я решил доработать кислоту, чтобы она сама себя дезактивировала после определенного числа каталитических случаев.
