Проходит еще несколько месяцев, и господин Грондейс отправляется на Дон в армию генерала [Л. Г.] Корнилова, чьи батальоны сформированы исключительно из одних офицеров[46].

На Кавказе господин Грондейс попадает в плен, его привозят в Москву, он бежит и через Ледовитый океан возвращается во Францию.

Но он недолго пребывает в бездействии: получив чин капитана, он отправляется в Сибирь в качестве атташе при французской военной миссии.

В Сибири он служит под командованием генерала [М.] Жанена и становится свидетелем печальной истории [А. В.] Колчака. После опасных разведывательных операций на монгольской границе господин Грондейс сопровождает японцев, которые охотятся за красными казаками среди холмов Забайкалья.

Отличаясь проницательной любознательностью, господин Грондейс отважно побывал на всех театрах военных действий от Вислы до Кавказа, от Днестра до Тихого океана, что дало ему возможность изучить войну во всех ее проявлениях. Он наблюдал русских солдат и офицеров с самыми разными натурами, характерами, образом мыслей, образом действий, чувствами и намерениями.

Картины, наброски, рассказы, случаи, которые автор объединил в книгу, составляют увлекательнейшее чтение, удивляя неожиданной психологичностью и яркостью. И не только. Благодаря остроте ума и трезвости господин Грондейс подарил будущим историкам ценнейший документ.

Предыдущее предисловие ярко представило господина Грондейса, так что у нас нет нужды вновь заниматься знакомством. Читатель уже понял, что господин Грондейс не из тех голландцев, что стоят за стойкой магазина или копаются в грядках с тюльпанами. Он отважно ринулся в степи, залитые кровью, и по собственному почину изъездил необозримое пространство от Карпат до Тихого океана. Каким бы славным не было военное прошлое Голландии, им одним не объяснить пристрастие господина Грондейса к сражениям. Но дело в том, что он не амстердамец и не гаагец, по одной из родственных линий он потомок касты воинов Востока, и это полезно знать, читая его книгу.

«Добросовестная книга» – так совершенно справедливо назвал ее господин Палеолог, а я прибавлю, что «добросовестность» ее не имеет ничего общего с безучастной объективностью, какую мы могли бы ожидать от профессора, каким до поры до времени был господин Грондейс. Нет, перед нами заметки бойца, еще разгоряченного битвой, он торопливо передает нам свои впечатления о событиях и людях, он далек от осторожности и взвешенности, какими дорожит сидящий в кресле ученый. Вот он сообщает о падении царского режима в России и не считает нужным принимать скорбный вид. И о демократии, как истинный «самурай»[48], он говорит без всякого придыхания. Если речь заходит о большевиках или других революционерах, он снисходит только к тем из них, кто проявил себя как искренний и мужественный человек. Что же касается их противников, то господин Грондейс клеймит их слабости и не замалчивает ошибки. Его книга вовсе не восхваление. Левые назовут – и уже назвали – автора «белогвардейцем»[49] и чуть ли не «черносотенцем»[50]. Правые упрекнут за чрезмерную страстность, ведущую к несправедливости, к недооценке суровых необходимостей момента. Кое-кто заподозрит автора в тайной русофобии, несмотря на его женитьбу между двумя войнами на русской [женщине].

Мы не будем останавливаться ни на обвинениях, ни на подозрениях. Страницы господина Грондейса дышат такой искренностью, что ни один человек во Франции не заподозрит его в предвзятости – разве только в симпатии к несчастливым смельчакам. Самое главное для нас другое: искренний господин Грондейс умел видеть.

И выбирал самые горячие места. Если он находился при Ставке верховного главнокомандующего[51], то непременно отправлялся на передовую и ходил вместе с полком в атаку, а потом получал георгиевские кресты и другие награды. В 1917 г. он ходил на врага вместе с «Дикой дивизией»[52], надеждой России на тот момент. Когда на фронте все было потеряно, включая в том числе и честь, он с горсткой добровольцев в степях Дона и Кубани претерпел все, что выпало на долю этих «бедняг гасконцев»[53], по выражению одного из участников похода[54]. Позже он следил за наступлением, а потом отступлением Колчака, а потом за подвигами, а главное, за преступлениями банды атамана [Г. М.] Семенова. У нас уже есть сведения почти о каждом акте русской трагедии, у нас есть с чем сравнивать сведения господина Грондейса, и мы всякий раз убеждаемся, что он остался все тем же методичным и ответственным исследователем. Он единственный сообщил нам о ряде фактов, и не его вина, что он был единственным их свидетелем и оказался единственным, кто выжил. Господин Грондейс всегда отделяет то, что видел собственными глазами и за что готов поручиться, от того, что узнал из чужих уст. Прибавим, что автор не одержим желанием драматизировать. Будь он одержим стремлением воздействовать на нервы, сколько бы еще ужасов развернулось на его страницах. Не хочет он и потрясать нас «открытиями». Говоря о трагических и не до конца ясных событиях, он не стремится создать непротиворечивую версию. У «самурая», возможно, имеются личные пристрастия, но ученый их не фиксирует.

Эмоциональная осмотрительность не исключает обобщающих размышлений, из-за них, возможно, кто-то упрекнет автора в том, что он оставил свою роль наблюдателя. Но заброшенный судьбой в «страну непредсказуемостей»[55] и полюбив эту страну, мог ли господин Грондейс, давно уже вовлеченный в круг исторических и философских проблем, не постараться извлечь уроки из вихря событий, в которые был вовлечен? Его не оставляла мысль о контрасте между русским солдатом, каким он узнал его на войне в 1915 и 1916 г., и тем человеческим отребьем, тем кровожадным убийцей, какой действовал в революцию. Каким образом чистое золото стало свинцом? Он размышляет об этом и вечерами в траншеях, и в избах Сибири. Мало-помалу ответ начинает брезжить, и читатель без труда догадается какой. Не без оснований господин Грондейс настаивает на пассивности масс, говорит о людях, которые, на первый взгляд, кажутся энергичными, но уже через минуту обнаруживают дряблость и готовы застыть в бездеятельности. Не без оснований он сто раз подчеркивает, что эти массы покорны приказам иностранцев или инородцев: литовцев, евреев, немцев. Причину столь странной ментальности, господин Грондейс склонен искать в истории, а не в таинственных глубинах психики, но, по сути, дело не в ментальности как таковой, а в тех последствиях, какие могут благодаря ей воспоследовать и для Европы, и для России. Вот почему я хочу рекомендовать эту книгу не только любителям приключений, рассказанным блестяще, но и государственным деятелям, которые с полным спокойствием смотрят, как Германия заключает с большевиками договор в Рапалло[56].