После короткого веселого завтрака на свежем воздухе под почти что южным небом мы отправились завтракать в татарский полк, где пришлось начать все сначала и где мы снова отведали удивительное кавказское блюдо, приготовленное из риса, мяса, лука и изюма.

Солдаты и офицеры сидели за столами, поставленными подковой в большой риге. Я сидел на узкой скамье между князьями Каджаром и Магаловым и привыкал к полутьме и удивительному сборищу придворных и крестьян, провинциального дворянства и мелких кавказских бандитов, одинаково вооруженных блестящими кинжалами, молчаливо и достойно сидящих, тесно прижавшись друг к другу. На смуглых лицах блестели оживленные быстрые глаза. Солдаты проявляли почтительность по отношению к офицерам, что среди революционного хаоса действовало умиротворяюще.

Внезапно зазвучала музыка: два инструмента выплакивали нескончаемую жалобу, которую сопровождала бесконечно повторяемая гнусавой волынкой фраза. Солдаты начали танцевать, к ним присоединились офицеры, танцевали они на кончиках пальцев, как балерины. Танцевали великолепно. Корнет Тлатов смотрел на меня смеющимися глазами, то приближаясь, то удаляясь, медленно и грациозно двигая руками. Солдаты[178] теснились вокруг офицеров, принимавших участие в пляске, и хлопали в ладоши, тонко чувствуя и соблюдая дистанцию, о которой сразу же позабыли бы русские пехотинцы при подобных обстоятельствах.

На свежем воздухе начались конные соревнования, борьба и снова пляски с кинжалами. Зрители, став стеной, поддерживали танцоров криками и хлопками в ладоши. Потом показывали упражнения с шашками: пускали лошадей в галоп и рубили ветки, поставленные справа и слева[179]. Удивительно ловки эти кавказские всадники, которые любят только рубящее оружие. Они презирают копья, клинки и штыки, считая колющее оружие предательским. Они говорят: «Колют евреи». Они тренируются, чтобы наносить необыкновенные удары – срубать головы, разрубать от плеча до сердца, рубить воду так, чтобы не было брызг. У офицеров бывают шашки и сабли, которым по несколько веков, они сделаны в древности знаменитыми оружейниками Дамаска или Шуши. Дисциплину воинственных народностей Кавказа поддерживает патриархальная традиция. Солдаты оказывают русским офицерам такое же почтение, какое оказывают главам династических родов Кавказа, потомкам князей Абхазии, ханов Нахичевани, Шервашидзе, Джорджадзе, которые сидят рядом с князем Фазулой, воодушевленные не меньше своих воинов, вместе с ними танцуют и соревнуются, соревнуясь также в презрении к опасности и смерти.

Вечером князья Фазула и Магалов отвезли меня в Станиславов на автомобиле. По городу тем временем уже расползлись тревожные слухи. Горожане, с которыми оккупационная армия обращалась весьма достойно, толпились на улице. Солдаты-пехотинцы собирались кучками, обсуждая новости, предвещающие поражения и панику.

Станиславов, 9/22 июля

Князь Багратион показал мне депешу от генерала Корнилова, возможного командующего группой армий юго-восточного направления. Генерал в очень теплых словах хвалил его дивизию за вклад во взятие Калуша и просил кавказское войско прервать празднование Байрама и отправиться в 11-ю армию на защиту позиций, которые поставлены под угрозу из-за постыдного предательства двух революционных полков, примеру которых последовали и другие «свободные граждане».

Стало быть, завтра мы отправимся в расположение этой армии, и все довольны, что в скором времени мы встретимся с неприятелем. Дивизия, надо сказать, действовала успешно. Русская пехота, численно превосходя противника, взяла 26 июня Бабин, 27-го Блудники и Подворки, чем обеспечила проход к Ломнице, но на другом берегу реки была остановлена новой линией колючей проволоки. Обойдя Калуш, пехота продвинулась до Мостищ и Копанки, но там вновь и окончательно остановилась перед укрепленными позициями.

Один солдат, член комитета армейского корпуса, выразил желание задать мне несколько вопросов. Я охотно откликнулся на его желание. Правительство и Ставка учредили эти комитеты, считая, что они помогут в ведении войны. Я в этом не уверен.

Солдат спросил меня, почему Франция хочет продолжать войну. Я объяснил, что Франция, вынужденная, как и Россия, воевать, не имеет сейчас возможности прекратить эту войну.

– Страна истощена, – возразил он. – Три года льется кровь. С нас хватит.

Я ответил, что враг все еще на территории России, что мир с немцами лишит русских республиканцев всех выгод, какие сулит им новый режим, что будущее России пострадает от той слабости, какую проявляет армия в эти, возможно, решающие месяцы.

– Но если наши солдаты не хотят больше воевать?

– И что, теперь только от желания солдат зависит, будет сражение или нет?

– В демократической республике нельзя вести войну против воли солдат!

– Безусловно. Но если среди них мало настоящих граждан, желательно использовать пулеметы против строптивцев.

Собеседник рассердился и пустил в меня пулеметную очередь революционно-пропагандистских фраз, называя Францию буржуазной республикой и обещая, что Россия будет республикой по-настоящему пролетарской, и так далее и тому подобное.

Полковой обоз покидает Станиславов сегодня вечером. К нему присоединяется множество подвод, превращая передвижение в отступление. Обеспокоены солдаты-обозники, в них мало военного, они всегда вдалеке от боев, они «дрейфят» и спешат дать деру. Отовсюду в темноте слышится ругань и крики, стоят четыре ряда подвод, растянувшихся на многие километры.

Слухи уточняются. В Тернополе пехотинцы грабили, совершали всевозможные жестокости, подожгли город. Ждут ли Станиславов такие же ужасы? Я вижу обозников, которые грабят магазины под предлогом: не оставим ничего немцам. Они тащат узлы, а потом оставляют их, бросив в грязь. Я сам был вынужден целую ночь помогать одному ресторатору защищать посуду, скатерти и столы.

10/23 июля

Проспав три часа, я вскочил, как ужаленный. Дивизия ушла, мне нужно ее догнать во что бы то ни стало. На улицах царит разорение. Я в форме и невольно чувствую себя соучастником этих беспорядков, мне стыдно. Подъезжает тележка с привязанной «офицерской» лошадью: я кладу кое-какие вещички и мчусь во весь опор догонять мою «Дикую дивизию».

Ее полки уже в Микитинце[180], они ждут обоза на перекрестке, пропуская другой, очень большой транспорт, который направляется на юг.

Но вот и мы начинаем двигаться. Я стою с полковыми офицерами, мы арьергард, передо мной проходят все кавказские народности, добровольно вступившие в «Дикую дивизию»: кабардинцы, дагестанцы, татары, чеченцы, черкесы, ингуши, у всех восточный склад лица, но они из разных племен; кое-кто из них роднился между собой, другие – из глубоких долин или с неприступных гор – хранили чистоту своего народа. Они посматривают искоса своими пронзительными глазами, у них отважная небрежная посадка, безупречная выправка, они откровенно презирают пехоту, которая, конечно, выглядит куда хуже и очень их не любит. И понятно, что эти всадники без малейшего колебания направят свое оружие против отбившихся от рук банд, которые в беспорядке, вольничая без командиров, бредут через всю страну.

Наконец, едут туркмены, самый экзотический полк в России[181], командование временно придало его нашей дивизии, сделав седьмым полком. В огромных «папахах» (большие черные колпаки) со смуглыми лицами арабов, они выглядят очень воинственно. Но еще больше мы восхищаемся их лошадьми, иной раз чистой арабской крови, с тонкими ногами и великолепными хвостами, они полны огня и способны скакать часами. Эти великолепные гордецы вообще ни на кого не смотрят. Один эскадрон весь на серых лошадях, другой на великолепных вороных.