Внезапно на вершинах холмов, которые ограничивают равнину с севера, появляются маленькие точки. Зрелище настолько неожиданное, что мы невольно подаемся вперед к этой приближающейся живой линии. Теперь стало видно, что это авангард дезертиров, они идут налегке, без ружей, без вещмешков, несут только одежду. А вот еще и еще цепочки солдат, они тоже спускаются в долину, где повсюду кипит лихорадочная жизнь. Тысячи беглецов, охваченные непреодолимой паникой, спасаются от врага, которого даже не видели. Наши кавалеристы со старорежимной выучкой смотрят на ужасающее зрелище с удивлением и иронией.

Появляется автомобиль с маленьким красным флажком, едет со страшной скоростью: солдат, член комитета армейского корпуса, реквизировал военный автомобиль, чтобы сбежать с «товарищами».

Чортков, 12/25 июля

Эстафета привозит нам приказ возвращаться в Чортков. Мы были там час назад, теперь поедем обратно. Из-за повального бегства пехоты задачи нашей дивизии изменились. Мы должны были поддержать части 11-й армии, находящиеся в опасности из-за частной неудачи, теперь остаемся здесь и будем обеспечивать общее отступление, чтобы оно не превратилось в катастрофу.

Повара уже готовят обед, и вкусный запах супа наполняет дом, где расположились полковник Мусалаев, О’Рем и я. Приказ получен очень строгий. Мы должны провести глубокую разведку целой бригадой: татарским и чеченским полками.

Сейчас 7 часов. Солнце садится, и длинные тени легли на дороги, забитые тысячью повозок, где вперемешку с армейским имуществом лежит награбленное. Всеобщее недовольство выражается громкой бранью. И вдруг хохот: это с десяток добровольных помощников толкают с веселым смехом подводу, помогая одолеть подъем. Солдаты – большие дети, они, по сути, славные, но им нужна хозяйская рука.

Нас, восемь сотен всадников, разделил орущий беспорядочный поток. Мы пережидаем, когда все утихнет и успокоится, чтобы соединиться, и вдруг наступает тишина – все смотрят на странную толпу, которая приближается.

Бредут в беспорядке изнуренные солдаты. Они без ружей, без вещмешков, без фуражек, они устали, едва передвигают ноги – жалкие, напуганные, голодные беглецы.

Пятнадцать тысяч молодых людей пройдут по этой дороге между двумя рядами кавалерии. Они изнурены страхом и лишениями. Кавказцы с презрением над ними насмехаются: «Храбрецы! Руками надумали воевать? А ну быстро назад! Марш на врага!»

И они, в самом деле, возвращаются на фронт, эти пятнадцать тысяч революционных свободных солдат под предводительством восьми казаков с пиками в руках. Жалкое зрелище: удрученные грубые лица, голодные глаза, они похожи на бродячих псов, их было бы жалко, если бы не подлое предательство родины. Ни один офицер не предал своего долга. Мне говорили, что многие офицеры, оставленные солдатами, гибли на своем посту. Дезертиры, которым новый режим, положившись на их совесть свободных людей, поручил с оружием в руках охранять новое правительство, единодушно пренебрегли всеми своими обязанностями, доказав преступную слабость и предельную глупость новых порядков, основанных, по мнению политиков, «на новых принципах».

Новый указ Временного правительства объявил, что офицеры имеют право расстреливать мародеров и дезертиров[185]. Значит, верхам не понравилась оригинальная свобода, которую получили «товарищи солдаты» от социалистов-революционеров, связанных с большевиками, свобода бежать от врага, бросать офицеров и повсюду насильничать и грабить.

Новой мерой на плечи офицеров возложили ответственность за солдатские бесчинства. К несчастью, невозможно в один день исправить те ужасные заблуждения, которые внедрялись многие месяцы.

Нет ничего проще, чем пристрелить на месте мародера или беглеца, если остальная масса солдат, присутствующая при этом, одобряет наказание. Недостаточно убить двух или трех человек, повернувших врагу спину, нужно согласие на это остальных, нужно уметь ободрять нерешительных и воодушевлять слабых.

Известно, что в армиях даже самых смелых и просвещенных народов Европы царят жестокие законы, которые обуздывают страсти, порожденные сражениями и военным хаосом. Русских солдат от этих законов освободили, в большинстве своем они люди простые, и, как свойственно простым людям, склонны к пьянству, насилию и воровству.

Этим людям из очень поверхностных соображений льстили самым немыслимым образом – все, сверху до низу[186] – пышными глупыми вредными речами. И низвели за три месяца современную армию на уровень кочующей орды.

Неужели правительство надеется, что в один миг сотни тысяч этих «товарищей», которых методически настраивали против всех командиров и командующих и которые теперь кочуют, опустошая деревни, будут слушаться молоденьких прапорщиков с револьвером в руках, заведомо лишенных всяческого авторитета? Неужели у них появятся авторитет и власть, если среди всеобщей паники один на один с взбунтовавшимися крестьянами, готовыми на грабежи и убийства, они начнут стрелять?

Копычинцы, 13/26 июля 1917 г.

В это утро наш 34-й армейский корпус насчитывает всего 1500 солдат. Но можно ли на них полагаться? Отступление, которое стало теперь свершившимся фактом, обеспечивает кавалерия. 2-й кавалерийский корпус расположился вокруг Копычинцев, 3-й кавалерийский корпус отправили на север в Волочиск, а мы начинаем работать с сегодняшнего вечера в Хоросткове.

Знаменательный факт: австрийцы после нашего отступления от Ломницы двигаются настолько медленно, что наши патрули, которые должны были бы обнаружить противника, нашли наши батареи, брошенные во время первой паники.

Пока мы готовились к отправке, собравшись возле деревенского колодца, к нам подошел тощий желтый еврей и стал жаловаться, что у него забрали лошадь. Он обвинял двух татар, и офицер приказал ему отправиться вместе с ними за лошадью. Однако еврей так испугался этих насмешливых с ледяным угрожающим взглядом татар, явных разбойников, на которых он даже взглянуть боялся, что отказался наотрез. Его страх вызывал и сочувствие, и улыбку. Комаровский распорядился вернуть ему лошадь, и еврей исчез за оградой, где ему явно не поздоровится.

Полк построен. Мы прячем тревогу и горе за военным великолепием наших полков. Музыканты играют песни, популярные на Кавказе, песни, уже знакомые всем русским: «Разбойники в лесу», «Ала верды» и знаменитую балладу о казаке Стеньке Разине, который топит гордую и счастливую невесту в темных водах Волги.

Крестьяне с женами и детишками вышли из домов и любуются издалека выправкой наших красавцев, а они выглядят особенно эффектно, стоя на пустой площади. Мы тоже вскочили в седла, постаравшись позабыть усталость последних дней, чтобы сделать из нашего печального бегства, которому так рады австрийцы, череду триумфальных проездов через цветущие деревни, которые мы покидаем, скорее всего, навсегда.

Но из всех деревень, которые остаются в стороне, кабардинцы и ингуши, отделившись от отряда, приставив хозяевам кинжал к груди, забирают скот, а потом продают его в соседней деревне, где его тут же крадут наши татары и продают дальше, и так до бесконечности.

Клювинцы – Толстое 14/27 июля

Я ночевал вместе с графом Комаровским в одном из красивых чистеньких домиков, покрашенных в светлую краску, в селе Хоростков. В час ночи к нам вошел татарин и сообщил нам от имени князя Магалова, что «последняя линия пехоты отошла, и теперь между нами и неприятелем нет никого, и мы должны быть готовы к любым неожиданностям».

Мы оделись и снова легли в кровать, ожидая сигнала к отъезду, намеченному на 6 часов. Мы почти расстроились, когда немцы, а главное «уланы», которых мы лихорадочно и тревожно ждали всю ночь, так и не появились. Для всех будет праздником, если появится возможность их атаковать, пусть даже их будет больше.