Мы уже не могли двигаться под прикрытием лесной темноты. Ветер мало-помалу разогнал туман. Слабый свет на небе с несколькими звездочками обещал появление луны, а мы, маленький отряд посреди бескрайней снежной равнины, осторожно и трудно продвигались вперед.

Когда мы выехали, солдаты спокойно ехали за нами длинной цепочкой. Но теперь они чуяли опасность, им не терпелось броситься вперед, разорвать цепочку. Вкус к риску, опасность будоражили их, им хотелось обогнать нас с Пуриным. Молодой офицер глухим властным голосом приказал им вернуться, но они плохо слушались. Русские солдаты неимоверно упрямы, если ими овладела страсть. Под их медлительностью, добродушием, флегмой кроется натянутая струной душа. Сейчас они кротки, как агнец из Писания, и вдруг – повернулся какой-то рычаг: вспыхнуло чувство, заиграло воображение, возникло ощущение, и весь механизм пришел в действие – они стали ясновидящими и слепыми, яростными и решительными.

Довольно долго мы ехали, чувствуя лихорадочную тревогу: мы были мишенью, стреляя по которой, нельзя промахнуться. На хуторе к нашему удивлению царила тишина. Мы толкнули дверь. В усадьбе ни души. Но все говорит о том, что совсем недавно тут были люди.

Разочарованные, усталые, озябшие, мы вернулись в домишко, который наметили себе как базу, собираясь обогреться и передохнуть. Несколько казаков, оккупационный отряд, сидели, держа винтовки между колен, вокруг поставленной на хромой стул дымящей свечки, не обращая никакого внимания на обитателей дома, подремывая или перешептываясь между собой. На большой кровати в углу спала или делала вид, что спит довольно молодая женщина с двумя детьми. Вся эта троица с переплетенными руками, сильными женскими и слабыми детскими, невольно трогала. На коврике у постели лежала собака, она то и дело поднимала голову и окидывала гостей тревожным и грозным взглядом. Муж устроился на печке. Он по-русски ответил на вопросы Пурина и теперь старался улечься поудобнее на беленых кирпичах, чтобы все-таки поспать, что не всегда удавалось в эти долгие зимние ночи.

Равнина освободилась. Туман рассеялся. Луна поднялась над горизонтом и обозначила причудливыми тенями все неровности почвы. Наши серые шинели смотрелись темными пятнами на бескрайней снежной белизне.

Нам предстоял путь к реке. Очень скоро мы добрались до наших окопов первой линии, которые мы оставили. Австрийские снаряды сильно повредили их волнистый контур.

Фортификации, испорченные ямами, горами песка, торчащими бревнами разбитых укрытий напомнили нам о мучительных буднях наших солдат, которые неделями сидели под нескончаемыми бомбардировками тяжелыми снарядами, а неприятель математически точно и методично долбил по этим мишеням, лежащим перед ним, как на ладони.

Наше продвижение к реке в поисках неприятельских позиций освещала теперь луна. Ветер внезапно стих, оставив клочки тумана на кустах и на берегу Стрыпы.

Дорога кончилась, и мы брели наугад, увязая по щиколотку в снегу. Несмотря на теплые сапоги, безжалостный холод грыз ноги и все тело, ноющее от усталости.

В северной стороне вдруг послышались взрывы, но далеко, потому что света мы не увидели. Это другой наш разведотряд схватился с часовыми у немецких траншей. Нет, нашей армии по ночам не до сна.

Потихоньку мы добрели до реки. Оба берега были видны отлично. Внезапно замелькали вспышки и очень близко послышались выстрелы, выведя нас от оцепенения, в каком мы шли по снегу. Пуля просвистела у нас над головой. Слева побежали черные точки: неприятельские аванпосты искали убежища в лесу.

И почти в ту же минуту послышались выстрелы с другого берега, они участились, превратились в залпы, и к этому грохоту прибавился еще и властный тупой голос пулемета. Я без труда представил себе страх внезапно разбуженных от беспокойного сна людей, который мгновенно превратился в ярость и желание мстить.

Мы распластались на земле. Пули сотнями с красивым жужжаньем пролетали над нами. Временами они врезались в стволы деревьев или камни, вспыхивая синим огнем. Мы лежали довольно длинной цепочкой, и, когда огонь через несколько минут внезапно стих, никто из нас не пошевелился.

Пурин между тем получил возможность представить себе приблизительное расположение неприятельских позиций. По крайней мере одна из задач нашей вылазки была выполнена.

Было уже около четырех утра, а на обратный путь уйдет часа полтора, не меньше. Вместе с солдатами, которые, казалось, не устали вовсе, мы двинулись обратно. Сначала шли, пригнувшись, потом, увидев, что никто не стреляет, выпрямились. Враг просто не хотел, чтобы его будили ночью, вот и все.

Мы с Пуриным шли, держа друг друга за талию, помогая не скользить. Шли и дремали, механически переставляя одеревеневшие ноги, упорно стремясь к далекому раю – там тепло, там отдых.

В июле 1916 г. я вернулся во Францию. После весьма непродолжительного посещения действующей армии вместе с двумя американцами господами Беком и Джонсоном я удостоился длительного и очень интересного пребывания во фронтовой зоне. Сначала на протяжении целой недели я был гостем генерала [А.] Гуро. Каждый день после осмотра определенного участка фронта я ужинал у генерала в Шалоне, имея замечательную возможность побеседовать с этим блестящим офицером. К несчастью, на фронте в Шампани было тихо, неприятель стянул силы к Сомме[104] и встал под Верденом[105]. Главнокомандующий пригласил меня приехать снова, когда они будут гнать врага. Говорить об этом было еще рано, но только в тылу я встречал людей, которые в этом сомневались. У меня была интересная поездка на фронт в Аргонне[106], к полковнику [И.] Пико. Генерал [А.] Хиршауэр произвел на меня огромное впечатление.

Почти две недели я прожил у генерала [Р.] Нивеля. Комнату мне предоставил кюре, славный деревенский священник, а вечерами я ужинал у генерала. Каждый вечер после поездки на фронт я ждал его возле штаба. Мы прогуливались по улице, дожидаясь его четырех компаньонов, которых, случалось, задерживала работа. Мы ужинали неподалеку от дома с двумя каменными лестницами, который с тех пор прославился: в нем генерал [Н. де] Кастельно принял решения, которые спасут правый берег Меза[107], и в нем великие военачальники [А.] Петен и [Р.] Нивель будут планировать знаменитые сражения. За столом царило полное спокойствие и веселье. Генерал Нивель, человек тонкого ума и большой уравновешенности, расспрашивал меня о русском фронте и сообщал сведения о своем ввиду предстоящей мне в России лекции: как человека нейтрального меня попросили прочитать лекцию о французском фронте. Однажды вечером я сидел за столом напротив генерала Петена, он был у Нивеля проездом. Запомнил, что разговор был горячим. Петен ругал некоторых инспекторов артиллерии, работавших до войны, но не хотел слышать ничего дурного о депутатах: «Нужно уметь их использовать, в этом все дело!» Потом пристально, посмотрев на меня, сказал: «И военных корреспондентов тоже!» На что я ответил: если найдутся такие, кто позволит себя «использовать».