— А о чем, товарищ Плазмидова?

— О жертвах, трупах и крови. О боли и смерти... Впрочем ладно. Забудьте, товарищ майор. Продолжайте ваш доклад, он весьма занятен, — ответила старуха.

Генерал Бидонов придвинул к себе микрофон:

— Все-таки раскройте вашу мысль, товарищ Плазмидова.

— Нет. Думаю, что конкретно эту мысль раскрывать не следует. А то Топтыгин опять начнет посылать меня в дом сумасшедших престарелых параноиков. Кроме того, это все бесполезно. Меня все равно не слушают.

— Профессор Плазмидова, я еще раз напоминаю вам, что мы здесь собрались, чтобы делиться друг с другом информацией. Сообщите нам ваши соображения. Это приказ, — жестко произнес генерал Бидонов.

— Хорошо, — сварливо сказала старуха, — Но только не здесь и не сейчас. Я полагаю, что эти соображения не следует оглашать публично. Это может иметь паршивые последствия. Причем и для меня, желающей изолировать Гриб, и для Топтыгина, который хочет его засунуть в каждую детскую больницу. И для вас, кстати, тоже, товарищ генерал. Так что я изложу свои догадки после собрания вам лично. Наедине. Уверяю вас, так будет лучше.

Генерал Бидонов понял, что спорить со старухой бесполезно, и произнес:

— Ладно. Продолжайте, товарищ майор.

27 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Шура была самым тщательным образом разделана, а потом перемолота в фарш в огромной мясорубке.

Она убежала от Германа с его Молотилкой, а в результате попала в мясорубку сумасшедших любителей пельменей. Почему в Оредежском районе все так любят перемалывать людей?

Когда с Шурой было закончено, господин Бывалов распорядился:

— Все, мы с Трусовым за приправами на склад. А тебе, Балбесов, я ставлю задачи. Смотри, не накосячь и в этот раз. Во-первых, приберись тут, а то вся кухня в крови, так не годится. Нельзя приступать к важнейшему в жизни человека деянию — лепке пельменей в такой обстановке. Во-вторых, как приберешься — начинай лепить. В-третьих, стереги эту живую начинку с циферками три-восемь-девять на лбу. И в-четвертых. Самое важное. Ни при каких обстоятельствах не трогай рябиновую настойку. Она еще не настоялась. Задачи ясны?

— Так точно, господин главный лепильщик мясных пельменей! — отрапортовал по всей форме Балбесов и лихо козырнул, приставив к собственной голове окровавленный мясницкий нож.

Бывалов и Трусов ушли, а Балбесов, напевая что-то из Высоцкого, приступил к уборке. Иногда он останавливался и поглядывал на шкафчик над мойкой, а потом тоскливо вздыхал. В шкафчике наверняка хранилась рябиновая настойка.

Хрулеев полулежал на полу, прислонившись спиной к стене. Прикованная наручниками к трубе рука затекла, голова сильно болела и кружилась, его все еще тошнило. Судя по всему, сотрясение мозга. Когда Балбесов в очередной раз завздыхал, любуясь шкафчиком над мойкой, Хрулеев вяло пробормотал:

— Слушай, Балбесов. Твой шеф ушел. Выпей уже рябиновой. Почему бы и нет? Я ничего никому не скажу. Тем более, вы меня все равно скоро пустите на фарш.

Балбесов подозрительно покосился на Хрулеева:

— Ого, какая хитрая начинка! Я значит выпью, захмелею, а ты ключик возьмешь и того! Вот этот ключик, от твоих наручников...

Балбесов вынул из кармана треников ключ и продемонстрировал Хрулееву.

— Ну, ты же адекватный человек, Балбесов... — сказал Хрулеев, хотя и сомневался, что адекватные люди лепят пельмени с человечиной, — Совсем не факт, что захмелеешь. Тем более, ты же не будешь напиваться. Только попробуешь. А вдруг твой шеф ошибся, и рябиновая уже настоялась. Ведь интересно же — настоялась или нет?

Балбесов задумчиво почесался, а потом тяжело вздохнул:

— Нет, начинка. Так не годится. Собственно, кого ты хочешь наебать? Тоже мне, Никола Макиавелли нашелся. Ты бы лучше молчала, начинка. И рябиновую я пить не буду!

Балбесов еще почесался, на этот раз большой вилкой:

— Пить не буду. Только попробую. А вдруг действительно настоялась?

Балбесов решительно прошел к шкафчику над мойкой, извлек из него громадный двухлитровый графин, заполненный водкой и ягодами рябины, и нацедил себе четверть стакана. Выпив, Балбесов крякнул.

— Не пойму. С одной стороны вроде настоялась. А с другой — настоялась, но недостаточно. Непонятно. Сложная ситуация.

Продолжая уборку помещения, Балбесов периодически подходил к шкафчику и извлекал оттуда графин, а потом воровато прятал его назад.

Уже были выпиты два целых стакана, но вопрос о том, достаточно ли настоялась рябиновая, так и не был решен. К тому моменту, как Балбесов закончил с уборкой и приступил к лепке пельменей из Шуры, графин опустел на четверть.

Рожа у Балбесова раскраснелась, его стало чуть пошатывать, он весь перепачкался мукой. Балбесов теперь был похож на кокаинового наркобарона из американских фильмов. Когда он закатал в очередной пельмень стеклянную пробку от графина вместо фарша, Балбесов решил, что пора проветрится:

— Я пойду поссу, окей? А ты не убегай, начинка.

Балбесов, пошатываясь, вышел во двор.

Хрулеев напряг все силы и попытался оторвать наручники от трубы или трубу от стены. Но это было бесполезно. Загнутая труба была вбита глубоко и крепко, жандармские наручники тоже не разломаешь.

Балбесов вернулся минуту спустя и забыл прикрыть за собой входную дверь, зато сразу же спросил Хрулеева:

— Слышь, начинка. А отгадай загадку — весь в муке, хуй в руке?

— Это ты вышел поссать?

— Экая умная начинка! Слушай, а хочешь рябиновой?

— Давай. Только наручники сними, а то в наручниках неудобно...

— Да нормально в наручниках. Вот если бы тебе кляп в рот сунули — тогда бы действительно было неудобно...

Балбесов влил Хрулееву в рот рябиновой из стакана. Хрулеев с трудом проглотил напиток и подавил приступ тошноты.

— Ну как, настоялась? — поинтересовался Балбесов.

— Не знаю, не разбираюсь. Ты лучше сам еще выпей. Рябиновая же ваш фирменный напиток, так что тебе виднее...

— Именно! Мне виднее! Настоялась или нет? Мой долг раскрыть тайну рябиновой! — заявил Балбесов, наливая себе очередной стакан, на этот раз целый.

— Только мне это, закусь нужна, — спохватился упорный дегустатор, — А то без закуси уже не лезет, падла. А закусывать я люблю ушками.

Балбесов решительно взялся за огромный мясницкий нож и двинулся, пошатываясь, к Хрулееву.

— Пельменем закуси, бля... — закричал Хрулеев, но его слова тут же превратились в дикий крик боли. Левую половины головы обожгло, как каленым железом.

Хрулеев с ужасом увидел, что Балбесов держит в руке отрезанное окровавленное ухо. Вся левая половины головы Хрулеева запульсировала резкой болью, на пол закапала кровь. К горлу подступила рябиновая на вкус рвота. Хрулеев заорал, заплакал.

Кровь текла все больше, Хрулеев физически ощутил, что умирает от болевого шока и кровопотери. Он задергался и заметался, все больше перемазываясь в собственной крови. В левом ухе, точнее в оставшейся на его месте дырке, оглушительно шумело, как будто Хрулеева топили в океане. В океане его собственной крови и боли.

Балбесов не спеша посыпал отрезанное ухо крупной йодированной солью и сушеным укропом, а потом пристроился к очередному стакану рябиновой, намереваясь продолжить выяснение вопроса о степени настоянности напитка.

Со стороны двери, которую забыл закрыть Балбесов, когда ходил облегчиться, вдруг раздалось рычание. Балбесов медленно обернулся.

Тотошка стояла в дверях и рычала на любителя рябиновой с человеческими ушами.

— Песик... — произнес Балбесов, открывая средний ящик шкафчика слева от мойки, — А хочешь пельмешек, песик? Только без водки. Ведь, как гласит наш девиз, собаки едят пельмени без водки.

Но Балбесов выхватил из ящика не пельмешек, а дробовик. Тотошка бросилась на людоеда, метя зубами в промежность.

Балбесов выстрелил, но попал в холодильник, холодильник гулко металлически ухнул. Тотошка откусила Балбесову сочный кусок штанины и немного мяса ниже колена.