Таскать говно приходилось далеко. Нужно было пройти через седьмой, девятый и двенадцатый отсеки, потом через отсек, где стояли бараки рабов, потом через пятый, и только потом вылить говно в специально вырытую яму в сожженном поле.

Хрулеев часто останавливался, падал, проливал на себя содержимое сортира. В груди все еще болело, но меньше. От раны, оставленной на колене когтями филина, Хрулеев хромал.

Рабочий день составлял одиннадцать часов. Проходя через отсек, где жили рабы, Хрулеев остановился не в силах больше терпеть тошноту. Его вырвало желчью, желудок свело.

— Ага, — сказал проходивший мимо начальник над рабами четырнадцатый градус Винтачков, — Значит, выблевываешь нашу картошку? Совсем не ценишь труд людей, которые ее собирали. И смотри, ты из ведра на землю пролил. Тяжело, да? Может быть тебя подменить, триста восемьдесят девятый?

Хрулеев не ответил.

— Эй, сто двадцать шестой, — крикнул Винтачков рубившему дрова рабу. Тот живо подбежал к начальнику.

— Сто двадцать шестой, смотри. Триста восемьдесят девятый устал. Надо ему помочь. Возьми ведро говна.

— Так я дрова... — неуверенно произнес сто двадцать шестой, но Винтачков лишь внимательно посмотрел на него.

Сто двадцать шестой поморщился, подавил рвотный позыв и брезгливо взял измазанное говном ведро.

— Хорошо, — бодро сказал Винтачков, — Я думаю, что триста восемьдесят девятому надо освежиться. Вылей это ведро ему на голову, сто двадцать шестой.

Рабу пришлось встать на цыпочки и приложить усилия, чтобы выполнить приказ, он был ниже Хрулеева. Говно вылилось прямо на Хрулеева, залило глаза, застряло в носу и ушах, попало в рот. Винтачков кивнул:

— Замечательно, сто двадцать шестой. Иди умойся и возвращайся к дровам. А ты, триста восемьдесят девятый, зачерпни еще и продолжай работу. И я запрещаю тебе мыться до вечера, все равно же весь перемажешься, как свинья. А если будешь плохо работать — я тебя брошу на корм собакам. Начальник псарни Зибура сказал, что нам нечем их больше кормить. А Блинкрошев разрешил мне использовать для этой цели нерадивых рабов. Сортиры должны быть вычищены к завтрашнему вечеру. За работу, триста восемьдесят шестой.

Хрулеев взял ведро и пошел назад к сортиру.

19 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Хрулеев кое-как умылся и постирался, хотя сил у него не было совсем. От него все еще воняло.

До отбоя оставалось полчаса, единственное свободное время у рабов.

В голове была пустота, в теле — боль, голод и воспаление. Не было больше Хрулеева.

В бараке ему повеситься не дадут, там слишком много народу. Но завтра утром, когда его снова погонят вычерпывать сортир, он закроется там и повеситься на ремне. Ремень у него был, крепкая балка в сортире тоже есть, привязать к ней ремень он сможет,хотя это и будет долго из-за травмы правой руки.

Вот и все. Завтра.

Хрулеев достал из кармана фотографию. Hotel De Paris Monte Carlo, Монако, жена и дочка, пляж, залитый солнцем, теплое море. Когда это все было? Чуть больше года назад, подумать только. Теперь в это не верилось. Фотография тоже была перемазана в говне, бурое пятно было даже на лице дочери.

Хрулеев разрыдался.

К нему осторожно подошла бритая рабыня с номером девяносто один на лбу. Рабыня была в красном длинном выцветшем платье, в рваном местами, но теплом, свитере и жандармской зимней куртке без нашивок и погон. Ее вроде звали Шура, она заботилась о Хрулееве, когда его принесли сюда полумертвым.

Шура имела привилегированное положение, потому что спала с Сергеичем. Он приходил к ней пару раз в неделю и уединялся с рабыней в дровнике. Потом в том же дровнике Сергеич выпивал и выкуривал сигарету, нарушая таким образом все возможные запреты Германа одновременно. Видимо ему это позволялось, поскольку среди Любиных головорезов Сергеич был единственным человеком верным лично Герману. Теперь Люба была мертва, и Сергеич, вероятно, занял ее место начальника личной охраны Германа. А значит, ему будет позволяться еще больше вольностей.

— Это твоя семья? — осторожно спросила Шура, взглянув на фотографию в руках плачущего Хрулеева.

Хрулеев не ответил.

— Это твоя жена? — ласково спросила Шура, — А девочка... Ой. Мне кажется, я ее недавно видела. Здесь, совсем недалеко. В тот день, когда все началось, она случайно была не в толстовке с 26/93?

8 июля 1986

Начальник двадцать седьмого управления КГБ генерал Бидонов ерзал на мягком стуле.

Этот стул, обитый протертым бархатом, секретарша Бидонова распорядилась поставить специально для него, разумеется, воздержавшись от объяснений, зачем начальнику мягкое сидение.

Генералу Бидонову очень хотелось облегчиться, но он не делал этого по трем причинам. Во-первых, он был в туалете десять минут назад. Во-вторых, уже начиналось собрание. И, в-третьих, посещать уборную было страшно. Каждый акт мочеиспускания сопровождался невыносимыми резями, а моча вытекала из генерала мелкими и мучительными порциями, прямо как коррупционные явления из областного ЦК средней советской республики.

А ведь генерал Бидонов еще относительно молод. Застойный простатит в сорок три года — не частое явление, даже среди кабинетных работников. Но с другой стороны, погоны генерала госбезопасности в сорок три года — еще более редкое явление. За все нужно платить, но все вознаграждается. Наградой генерала Бидонова за сидячий образ жизни была должность главы управления, а расплатой — простатит.

Сам Бидонов считал главной причиной болезни отсутствие регулярного общения с женой, это ему подтверждали даже врачи. Последние годы генерал видел жену в лучшем случае раз в неделю, но даже тогда он был настолько уставшим, что ни о каком половом акте даже речи не шло. Таскать с собой жену для профилактики простатита на работу он, разумеется, не мог, а мысль изменить жене ни разу не пришла Бидонову в голову.

Теперь он расплачивался за свою верность жене, за тяжелую работу, за генеральские погоны и за то, что миллионы советских граждан могли спать спокойно, в конце концов.

Но промежуточная цель его жизни была достигнута — месяц назад Бидонов был повышен в звании и назначен главой двадцать седьмого управления. Предыдущий глава управления был смещен после инцидента в Бухарине-11, и его отставка не обошлась без интриг первого заместителя — тогда еще полковника Бидонова.

Естественно, генерал Бидонов не собирался на этом останавливаться. На пенсию он собирался выйти как минимум Председателем КГБ. Впрочем, он еще молод и у него еще есть время. Возможно, он даже повторит славный путь Андропова и окончит свои дни в должности правителя крупнейшей и сильнейшей страны мира. Вот только нужно вылечить простатит, ведь Генеральный секретарь КПСС не может себе позволить бегать в туалет каждые десять минут.

— Можем начинать, Максим Максимович, — доложила секретарша.

Бидонов взглянул на циферблат швейцарских наручных часов. Заметив это движение шефа, секретарша немедленно объяснила:

— Плазмидова опять опоздала, Максим Максимович. На четыре минуты.

Старуха все время опаздывала, и сделать с этим генерал Бидонов ничего не мог. Плазмидова была единственным специалистом в свой области на весь СССР. Во всем мире в этой сфере, кроме старухи, работали еще только двое ученых из США.

Генерал Бидонов решительно придвинул к себе микрофон на подставке, собравшиеся в лекционном зале люди притихли.

В зале не было окон, а дверь была только одна. Охраны в зале тоже не было, лишние уши и глаза здесь ни к чему.

Зато в самом здании по случаю этого собрания располагались сто бойцов элитного отряда КГБ «Метель», причастного в том числе к устранению трех правых латиноамериканских диктаторов, одного азиатского короля и одного президента США. Кроме них, была еще сотня сотрудников из секретного отдела, которые тщательно обыскали всех прибывших на предмет записывающих устройств. Еще двести человек дежурили снаружи здания, так что любой, кто придет сюда сегодня без приглашения будет немедленно задержан.