Хрулееву стало тревожно, несмотря на то, что купчиха, наконец, поставила пистолет на предохранитель и убрала его в кобуру.

— Вот этого болтливого пидора зовут Сергеич, и он за свои речи скоро отправится в Карающую Молотилку, — девушка указала на мужика в шлеме, — Сергеич всегда носит на голове эту дрянь, потому что дети однажды облили его бензином и подожгли. С тех пор у Сергеича нет половины лица, и он стесняется этого, поэтому ходит в шлеме. Рядом с Сергеичем — Пашка Шуруповерт, а третьего зовут Шнайдер. Это все погремухи, не фамилии. А ты...

— Я Хрулеев.

— Очень хорошо. Может быть, у тебя со временем тоже появится погремуха, а может быть и нет, иметь погоняло не обязательно, у нас с этим свободно. Я Люба, начальник личной охраны Германа, для тебя — Любовь Евгеньевна, — купчиха протянула Хрулееву руку ладонью к земле, как протягивают руку для поцелуя. Хрулеев однако перевернул протянутую руку и пожал ее, Люба нахмурилась. Она указала на разбросанные по земле вещи Хрулеева:

— Собирайся и поехали. Вещи пока что оставь себе, но помни, что они больше не твои. У нас нет частной собственности, только личная.

Хрулеев на всякий случай затолкал поглубже во внутренний карман фотографию.

— Вы вернете мне тамагочи и зажигалку, Любовь Евгеньевна?

— Они тебе не понадобятся. В игрушки тебе играть будет некогда, а огонь у нас разжигают только специально назначенные люди.

— А когда я увижусь с Германом?

— Когда Герман сочтет нужным. Сейчас в любом случае уже ночь, Герман спит.

4 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

До элеватора они доехали на уазике. Тотошку, только что пережившую тяжелый стресс, Хрулеев отказался сажать в багажник и вместо этого взял в кабину к себе на колени.

Хрулеев пытался показать собаке, что германцы теперь свои, он даже дружески похлопал по плечу сидевшего на переднем сиденье Пашку Шуруповерта, но овчарка все время беспокоилась и рычала. Это было нехарактерно для Тотошки, обычно она считала своими тех же людей, что и хозяин, но сейчас мнения Тотошки и Хрулеева не совпадали, и это усиливало тревогу Хрулеева.

Хрулеев пытался успокоить себя тем, что собака просто до сих пор не может простить германцам железную цепь, однако по мере приближения уазика к элеватору Хрулееву становилось все беспокойнее. Он попросил всех пассажиров уазика и даже водителя взглянуть на фотографию пропавшей дочери, но пользы это не принесло. Пашка Шуруповерт заявил, что никогда не встречал девочку, Сергеич выругался и отказался смотреть фотографию, Люба вновь посоветовала спросить у Германа, а остальные даже не удостоили Хрулеева ответом.

Уазик проехал через стальные ворота в кишку, огороженную со всех сторон железным забором с колючей проволокой, и только тогда Люба вновь активировала все мины на выжженном поле. Куча местной охраны полезла в салон машины с фонарями выяснять, кто такой Хрулеев, и откуда он взялся, но Люба просто приказала им проваливать, и уазик пропустили дальше.

Выйдя, наконец, из машины, Хрулеев увидел, что уазик остановился в очередной кишке, похожей на первую.

Хрулееву раньше почему-то казалось, что лагерь Германа должен представлять собой единое пространство, но это было не так, вся территория элеватора была поделена на мелкие отсеки, огороженные со всех сторон от соседних ячеек заборами и колючей проволокой. Впрочем, непосредственно до элеватора Хрулеев и его провожатые так и не добрались, до силосных баков и прямоугольной башни с флагом отсюда оставалось еще не меньше сотни метров. Хрулеев понял, что само здание элеватора, судя по всему, находится в самом центре лагеря Германа и окружено многочисленными огороженными мелкими отсеками.

Хрулеев решил, что сам Герман наверняка живет непосредственно на элеваторе, в самом центре лагеря. Огороженные отсеки соединялись друг с другом крепкими железными воротами, на каждых воротах была охрана и прожектора. Но прожектора зажигали лишь на несколько секунд, чтобы пропустить уазик, а затем лагерь вновь погружался в темноту, вероятно Герман экономил электричество. Странно, но внутри лагеря Хрулеев не заметил ни надписей «ДЕТИ-ЗЛО», ни портретов Достоевского. Наверное, подобная пропаганда предназначалась только для внешнего мира.

В самом лагере Хрулеев не видел ничего, кроме многочисленной вооруженной охраны, колючей проволоки, заборов и сколоченных из металлических листов домиков.

Сейчас, выйдя из уазика, Хрулеев увидел еще и длинный ангар. Впрочем, присмотревшись, Хрулеев понял, что это не настоящий ангар, а поваленная на землю половина силосного бака для хранения зерна. Половина бака проржавела, прямо по ее середине проходил очередной забор с колючей проволокой, так что одна половина ангара находилась в том отсеке, где сейчас стоял Хрулеев, а вторая — уже в другом. Этот импровизированный ангар был, таким образом, чем-то вроде перехода между отсеками лагеря.

Мужики с калашами припарковали уазик и растворились в темноте. На абсолютно темном огороженном дворике перед поваленным силосным баком остались только Хрулеев, Люба и Тотошка.

Хрулеев подсветил фонариком дорогу для Любы, и она прошла к дверям, вырубленным в теле поваленного и расчлененного силосного бака, двери были тяжелыми и металлическими, в свете фонарика Хрулеев увидел, что на входе в ангар крупными белыми буквами написано «ПУТЬ ОЧИЩЕНИЯ». Надпись Хрулееву совсем не понравилась, Тотошка заскулила.

— Мне дадут поесть? — спросил Хрулеев.

— Завтракаем мы по утрам, придется потерпеть, — Люба постучала носком армейского ботинка в дверь, раздался металлический лязг, как будто за дверью отпирали тяжелые засовы.

Дверь открылась, и оттуда появились двое — юноша и девушка, обоим на вид было около двадцати. Их вид неприятно поразил Хрулеева, оба были в одеты в какую-то рванину, очень тощие, что особенно бросалось в глаза на фоне полненькой Любы. Но особенно жутким было то, что головы и у юноши, и у девушки были обриты наголо, а на лбу у обоих были выжжены номера. У юноши был номер 346, а на распухшем и покрытом кровоподтеками лице девушки алело число 411. Вид у обоих был затравленный, Хрулеев заметил, что они боятся даже взглянуть на Любу.

— Четыреста одиннадцатая, — Люба ткнула пальцем в девушку, — Возьмешь вот эту собаку и отведешь ее на псарню. Собаку зовут Тото, передай Зибуре, чтобы ее накормили. Потом разбудишь Плазмидову и приведешь ее сюда. Скажи ей, что у нас тут новенький, пусть возьмет все необходимое.

— Личных собак у нас держать запрещено, но на псарне Тото будет хорошо, Зибура знает свое дело, — заверила Люба Хрулеева.

Оставаться без собаки, впервые за многие месяцы, Хрулееву совсем не хотелось, но делать было нечего, он обязан был соблюдать правила.

Девушка с выжженным на лбу номером подошла к Тотошке и дрожащей тощей рукой потянулась к ошейнику, Тотошка тут же оскалилась, зарычала.

— Тото, тихо! Молчать, фу. Тото, иди с ней, все в порядке. Завтра я приду к тебе на псарню, я обещаю, — сказал Хрулеев собаке, — Мне ведь разрешат проведать Тотошку?

— Непременно, — заверила Люба.

Тотошка еще грустно поскулила и ушла с четыреста одиннадцатой девушкой куда-то в темноту. Хрулееву вдруг стало страшно и одиноко, он сознавал, что допустил ошибку, что приходить сюда не следовало. В ушах у Хрулеева звучал металлический голос ордынского громкоговорителя, предупреждавший о вещах страшнее смерти.

Люба тем временем обратилась к юноше:

— Триста сорок шестой, натаскаешь и нагреешь воды для новенького, ему надо помыться. Еще захвати ваксу и щетку, мои ботинки запылились, надо их почистить. Когда я закончу с новеньким — сделаешь мне массаж перед сном, помоешь мне голову и расчешешь волосы. Пошевеливайся.

Юноша поспешно схватил пустые ведра и скрылся в темноте.

— Рабы, — коротко объяснила Люба, но тут же раскрыла мысль, — Имен у них нет, только номера. Номера мы выжигаем у них на лбу, у нашего кузнеца есть для этого набор отличных стальных цифр. Рабов нельзя убивать, запрещено также их насиловать или бить без причины. Рабы у нас, как и все остальное, общественные, мы владеем ими все вместе, и они трудятся для общего блага. Рабы раньше были германцами, но они совершили преступления или нарушали правила. Обычно тех, кто нарушает правила, Герман скармливает Карающей Молотилке, но иногда Молотилка не голодна и выплевывает преступников еще живыми. Но это конечно редкость, чаще Герман просто из милосердия заменяет преступникам отправку в Молотилку на рабство. Будешь нарушать правила — тоже станешь рабом или отправишься в Молотилку, ясно? Рабам запрещено посещать центральную зону, где расположен элеватор, или покидать лагерь без сопровождения. Так что если увидишь раба в центральной зоне или раба без конвоя снаружи лагеря — ты обязан его немедленно убить.