— А мы… поспорили. Коневод ты или подстилка домашняя.

— Я — меченосец.

Избитый парень вновь ринулся в бой.

Геллиец сшиб его с ног, прижал к горлу врага олисб…

В спину Нереуса ударил свет. Голос, от которого по всему телу пошла дрожь, грозно спросил:

— Что здесь происходит?!

Мэйо стоял на краю поляны, подняв над головой масляный светильник.

Островитянин лихорадочно думал над ответом. Сказать правду он не мог: за неë достанется и Виоле, и ему, и дураку с конюшни.

— Вы что оглохли? — сердито прорычал поморец.

— Простите, хозяин, — Нереус показал олисбы. — Мы развлекаем молодую хозяйку известной сценкой о двух фавнах, вздумавших померяться членами.

— Виола? — нобиль с удивлением посмотрел на сестру. — Тебе нравятся подобные непристойности?

Сидевшая на ветке девушка пожала плечами:

— Да.

— Стыдоба! — поморщился Мэйо. — Йина сказала, что Нереус сбежал к тебе. Признаюсь, когда я шëл сюда, думал всякое. И неприличное тоже. Но… Такое действо за гранью моего понимания.

— Ну, и не таскайся за мной по ночам! — осмелела девушка. — Я же не спрашиваю, как ты развлекаешься в борделях.

— До тебя мне далеко!

— Если вы, хозяин, против древних фаллических забав… — скромно потупился Нереус.

— Я? — вскинул брови Мэйо. — Да баубоньтесь вы сколько влезет! Хоть на всю длину, хоть наполовину. Мешать не стану. Смотреть тоже. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — зардевшись, обронила Виола.

— Беги, — шепнул Нереус обалдевшему деревенскому парню.

Тот, поверив, что отбаубонить могут всерьез, молниеносно кинулся в кусты.

Геллиец отложил олисбы и подошëл к девушке. Она элегантно соскользнула в его объятья:

— Ты ловко обвëл Мэйо вокруг пальца.

— Простите, что нëс эту чушь…

— Видел его лицо? — Виола хихикнула, прикрыв рот. — "Баубоньтесь сколько влезет… "

Нереус засмеялся.

Она тоже.

И оба долго не могли остановиться.

Нереус пришëл к Мэйо утром, скромно протиснулся в комнату серой тенью.

Читавший на диване поморец тотчас прикрыл нижнюю половину лица и ехидно хихикнул.

— Хозяин? — добродушно улыбнулся геллиец.

Нобиль изобразил просеивание муки через сито:

— Успокоил руки или до сих пор трясутся?

— Господин…

— Знаешь, на что это было похоже?

— Нет.

— На плескание в бассейне. Когда рядом есть целое море.

— Поэтичное сравнение.

— Я предпочитаю обходиться тем, что дала мне природа. Все эти странные придумки — баубоны, шаловливые змейки — пусть остаются под сводами женских спален.

— Госпожа пожелала смотреть представление на природе.

— И давно она этим увлечена?

— Я не знаю.

Мэйо вздохнул:

— Она взрослеет и меняется, а я по-прежнему вижу в ней маленькую разбойницу.

— Ты закончил письмо?

— Ещё нет.

— Разрешишь взглянуть?

Поколебавшись, нобиль взял со столика кожаный футляр и вытряхнул на ладонь содержимое:

— Это черновик. Немного сумбурный.

Нереус развернул письмо и приступил к чтению:

"Моя навеки любимая сестрица, не страшись возможной хладности супруга.

Знай, что сдержанность, нередко ошибочно принимаемая за бесчувственность, присуща всякому мужчине.

В каковой бы ситуации мы ни оказались, будь то кровопролитная схватка или желанное соитие, достойнейший сын Империи не уронит честь, сохранив ясность ума и самообладание.

Мы не теряем себя всецело в безумной ярости и не растворяемся без остатка в блаженной неге.

Кто полагает иначе — заблуждается.

Лишь женщинам на вершине наслаждения дано многократно испытать эфирную лёгкость, беззаботность и самозабвение.

Женщина — дивный мираж, способный украсить даже бесплодную пустыню, отрада для иссушенных солнцем и заметëнных песком очей.

Когда наши пальцы скользят по глади вашей кожи, воздух наполняется нестерпимым жаром, будто касаешься трепещущего пламени, а в поцелуях расточается сладость мëда и горечь полыни.

Имей мы возможность всякий раз входить в лоно любимых хоть на дигит глубже, и больше нечего станет желать.

Клянусь высокой грудью Аэстиды, чудесный аромат ваш пьянит, как доброе вино.

Вы дарите нам столько ипостасей: защитника, хозяина очага, созидателя… Опускаясь на ложе, мы доводим себя до исступления.

Ты можешь счесть это одним лишь мерзким, животным влечением.

И я скажу: нет.

Соблазн — сложнейшая наука, требующая больших усилий и прилежности.

Следует беспрестанно возбуждать к себе интерес, демонстрируя живость ума, красоту наружности, изящные позы, полунамеки и загадки.

Прелестнейшая нимфа Таркса, в тебе есть мягкость и застенчивость, благовидность и доброта.

Всё то, чего я лишëн природой.

О, Вед Земледержец, на что мне только приходилось идти при виде невинного взмаха ресниц и опущенных в пол взглядов городских кокеток.

Я крался в их кубикулы под покровом ночи, стелил одежды на пышные травы садов, предавался блуду в бассейнах и фонтанах.

Если скажут тебе, что Мэйо из Дома Морган — дерзец и распутник, то не найду и слова возражения.

Касаемо ваших с Ливием ласк и любовных игр на супружеском ложе, прими совет, но сохрани в секрете, где все это узнала: когда муж похвалит красоту и стройность твоих ножек, закинь их ему на плечи; едва он восхитится точëной спиной — ляг на живот и прогнись, словно хищница-ласка; если польстится на грудь, раскинься, открывшись его пытливому взору.

Заметив усталость благоверного от буйной скачки и перемены поз, отбрось скромность и сядь сверху неутомимой всадницей.

Остерегайся лежать на боку, а лучше дай волю ладоням…"

— Ты не признаешься ей в своих истинных чувствах? — спросил Нереус, убирая письмо.

— Никогда. Эту тайну я унесу в могилу, — торжественно изрëк Мэйо. — К слову, о моей смерти. Тут неподалёку есть городок, в нём — святилище Веда. Может, съездим помолиться, а заодно расспросим жрецов об Исходе, подводных тварях и Язмине.

— Предлагаешь устроить допрос с пристрастием?

— Да. Если придëтся — вплоть до ножа к горлу.

— Я учту все твои пожелания, хозяин, — раб понизил голос. — Кто-то притаился возле входа в комнату.

— Ты уверен?

Лихтиец кивнул.

Нобиль кашлянул в кулак и гаркнул:

— Кого там фавны из лесу приволокли?!

— Дядя Мэйо! — зазвенели детские голоса. — Ты нам раба обещал.

— Рог Мерта мне в печень, — ругнулся поморец. — И вправду ведь обещал!

— Отложим поездку, — сказал Нереус. — Я пойду?

— Иди. Найду тебя позже. Когда дочитаю.

Невольник поднялся и вышел из комнаты навстречу радостно скачущей ребятне.

Маленькая девочка с лентами в кудряшках потянула невольника за тунику:

— Понеси меня.

— Хорошо, — Нереус взял её на руки и пошëл следом за мальчиком лет девяти.

— Где твой ошейник? — спросила малышка.

— Хозяин снял его.

— Так можно?

Геллиец не успел ответить. Его опередил мальчик:

— Да, но нежелательно.

Девочка выпятила губу:

— Давай снимем ошейник с Мейкны. Она добрая. И с Атины. И с Эбеллы.

— Родители будут против, — нахмурился мальчик.

— Почему?

— Это нарушит правила Дома. Все наши рабы старше одиннадцати лет должны носить ошейники.

— Фу-у… — заявила малышка. — Так намного красивее.

Мальчик пожал плечами:

— Нельзя нарушать правила.

— Правила можно менять.

— На севере у рабов забирают даже имена. Вместо них дают прозвища.

— Он ведь не с севера! — возмутилась девочка. — Он с юга! Да?

— Да, — улыбнулся Нереус.

Площадка для игр, где малышня могла резвиться под присмотром нянек, давно наскучила детям.

Они разбегались по разным закоулкам, ходили на берег моря, уезжали верхом за холмы.

— Сколько ты стоишь? — поинтересовалась любопытная малышка.

— Точно не знаю, — ответил геллиец. — Дорого.