— Да, — коротко ответил Миллер. Он обвел нас тяжелым взглядом и повторил: — Скверно!

Больше мы не разговаривали, лишь молча стояли у дверей, ожидая финала.

Так прошло, наверное, около часа — это были самые долгие минуты моей жизни.

Наконец, вышел один из врачей, странно глянул на нас, и торопливо ушел куда-то. Через минуту вернулся с каталкой, и последняя надежда, теплившаяся у меня в душе, угасла.

Сильва была мертва.

Мы с Максом сидели в кабинете, избегая встречаться взглядами. Только что мы стали свидетелем сцены, когда Сельдингер, брызгая слюной, кричал на врачей, чтобы везли тело Сильвы в реанимационную палату и подключали к аппарату. Когда один из них попытался объяснить, что они уже констатировали смерть, после почти часа безуспешных попыток реанимации, он сорвался на визг, и, топая ногами, орал, что Сильва не могла умереть.

Не знаю, чем всё это кончилось, потому что Миллер сделал знак Максу увести меня, а сам положил руку на плечо Сельдингера и что-то вполголоса сказал ему, так что тот сразу стих.

Дверь открылась, и на пороге показался Миллер, а за ним, с совершенно опустошенным выражением лица, маячил Сельдингер.

— Кхм, — Миллер опустился в кресло напротив меня. Сельдингер остался стоять, казалось, вообще не замечая никого вокруг.

— Увы, Ежи, — серьезно сказал Миллер. — К сожалению, произошла трагическая случайность. По всей видимости, из-за скачка напряжения, процесс инициации был грубо прерван, что привело к своего рода короткому замыканию в мозгу, и летальному исходу. Нам очень жаль, что вам пришлось быть свидетелем смерти вашей потенциальной напарницы.

На какое-то мгновение, мне почудилась угроза в его словах, но нет — Миллер глядел на меня с неподдельным участием.

— Возможно, после пережитого, вы больше не захотите участвовать в эксперименте — в этом случае ни студия, ни институт, не будут иметь к вам никаких претензий — вы получите оговоренный гонорар и даже, скорее всего, страховые выплаты. В любом случае, на сегодня наши опыты, — он кинул косой взгляд в сторону Сельдингера, — закончены. Отправляйтесь домой, придите в себя, отдохните. А завтра сообщите нам о своем решении. Возможно, вам потребуется больше времени — в таком случае, тоже дайте нам знать.

Он помолчал, похлопал меня по колену. — В науке, к сожалению, так бывает, Ежи, — тихо сказал он.

Поднявшись, сделал знак Максу и тот вышел вместе со мной.

— Тебя проводить? — спросил он неуверенно. — Может, заказать тебе такси?

— Спасибо, я в порядке.

Мы попрощались, и я двинулся по коридору в сторону лифта.

Когда я проходил по коридору, одна из дверей передо мной распахнулась, и на пороге появился невысокий старик в белом халате. Седые вихры воинственно топорщились в разные стороны, из-под толстых стекол очков на меня подозрительно уставились голубые глаза.

— Вы ко мне, молодой человек? — осведомился он.

Я вспомнил его — мы столкнулись в первый день моего участия в эксперименте. Он еще тогда перепутал меня с каким-то сотрудником. Что-то щелкнуло у меня в голове, и ответ вырвался раньше, чем я успел его осознать.

— Да, — сказал я.

Он посторонился, пропуская меня, и, проходя, я успел кинуть взгляд на табличку над дверью:

«Липшиц Лев Маркович. Профессор, заведующий кафедрой нейрогенетики»

— Присаживайтесь, молодой человек, — профессор плотно прикрыл за собой дверь и направился к старомодной кофеварке. — Хотите кофе?

— Спасибо, не откажусь, — стоявший в кабинете ароматный запах будоражил ноздри, и я только сейчас осознал, что зверски голоден.

Пока старик колдовал над чашкой, я с любопытством оглядывался.

Кабинет профессора, казалось, застыл во времени — мебель здесь была старая, деревянная, почти музейная. Рабочий стол завален бумагами, раритетный калькулятор, горшок с полузасохшим растением на подоконнике. Никакой плазмы — допотопный монитор, судя по всему, проводной.

Старик подошел ко мне, поставил на стол дымящуюся чашку с отбитым краем.

— Прошу! Простите, по привычке положил вам столько же сахара, сколько себе… Надеюсь, вы любите сладкий?

Я с благодарностью кивнул, сделал глоток и едва разлепил губы — кофе скорее напоминал патоку!

— Итак, молодой человек, — профессор поправил очки, — чем могу быть вам полезен?

— Лев Маркович, — я отставил чашку в сторону. — Мы встречались с вами на днях — столкнулись в коридоре, помните?

— Разумеется, — кивнул профессор. Его губы тронула легкая улыбка. — Поверьте, я еще не настолько в маразме, как некоторые хотели бы думать.

— Вы тогда перепутали меня с кем-то, кажется, с одним из старых сотрудников, — напомнил я, — назвали меня…

— Вацлав, — опередил старик. Он снял очки, и начал протирать стекла рукавом. — Да, в самом деле…

— Кто такой Вацлав? — спросил я.

Профессор вздохнул. — Я, почему-то, был уверен, что вы придете ко мне с этим вопросом, — сказал он. — Рано, или поздно…

— Расскажите мне про него, — я впился в старика глазами. Вацлав, Вацлав… Почему мне знакомо это имя? Я слышал его где-то еще! В памяти почему-то всплывал Логрус, погружение, переплетающиеся спирали…

Липшиц рассеянно покивал. — Это было давно, — сказал он тихо, — я, действительно, мог ошибиться. Все-таки, двадцать лет прошло…

Двадцать лет! Эта цифра начинала действовать мне на нервы. Такое чувство, что все, происходящее со мною последние дни было как-то связано с теми, или иными событиями тридцатых годов.

— Вацлав был ассистентом кафедры, моим аспирантом, — поведал Липшиц. — Как сейчас помню его лицо, особенно, глядя на вас…

Он замолчал, шевеля губами, по-видимому, погрузившись в воспоминания.

— Чем он занимался? — спросил я.

— Что? А, генетикой, разумеется. Главным образом, прикладными аспектами. Тема его диссертации была: «Особенности анализа кариотипа стволовых клеток при использовании нейронных сетей». Очень одаренный был юноша, хотя и несколько, мм… увлеченный…

— Был? А что с ним стало?

Липшиц сделал неопределенный жест рукой. — Точно неизвестно… Я потерял его из виду в начале тридцатых. Тогда как-раз произошел переворот, у института был сложный период, сокращения бюджета, реструктуризация. В общем, благословенные тридцатые… Мда…

Он нахмурился. — Сейчас принято критиковать Каргатова и его методы, — сказал он. — Но те, которые пришли после него — не лучше, ничуть не лучше, да. Простите, молодой человек, — спохватился он, — я, по-стариковски, иногда теряю нить. Так о чем мы? Ах, да — Вацлав Полански…

— Полански?! — вырвалось у меня. — Его фамилия — Полански?! Вы уверены?

Старик вскинул на меня удивленный взгляд. — Ну, да, разумеется. На имена и лица у меня очень хорошая память. А что, позвольте спросить, вас так удивило?

— Я тоже — Полански! Только меня зовут Ежи! — Я впился руками в столешницу. Как такое совпадение возможно?

Липшиц долго смотрел на меня, изучая моё лицо.

Потом нацепил очки, с кряхтением поднялся с места и приблизился к заваленному кипами бумаг и папок шкафу.

— Где-то здесь была… — бормотал он. — Кажется, я видел её совсем недавно… Куда же… Ах, вот она!

Он выпрямился, держа в руках небольшую картонную коробку с изображением здания института.

Положив её на стол, смахнул пыль и снял крышку. Внутри коробки оказалась пачка старых открыток, какие-то грамоты, вырезки из журналов, и выцветшие фотографии.

— Знаете, всегда предпочитал живые карточки, — поделился он со мной. — Все-таки, все эти цифровые картинки, на мой взгляд, не могут дать тех ощущений, когда держишь фотографию в руках. Это — одни из последних, сделанных на кафедре…

Он протянул мне карточку размером девять на пятнадцать. Снимок был сделан на фоне НИИ — около десятка человек в белых халатах, стоя на ступенях крыльца, глядели в объектив.

— Коллектив кафедры, тридцатый год, — прокомментировал Липшиц. — Узнаете Вацлава?

Я кивнул. Еще бы не узнать — вихрастый парень, державшийся с краю, застенчиво улыбаясь, был удивительно схож с моим отражением в зеркале. Я невольно обратил внимание на его осанку — он чуть сутулился, но явно не носил корсета. Значит, моей генетической проблемы у него не было…