Особых обстоятельств не возникало, за две недели, преторианцы углубились в джунгли уже на три лиги, стройматериалы копились, пленных собралось уже восемнадцать, но выяснить происшедшее так и не удавалось, слишком мал был у Ле Брюна словарный запас в языке местных аборигенов, и вот, к исходу второй недели, к месту строительства вышел старик-индеец, вполне понятно изъясняющийся на лингва-франка. Оказалось, что он шаман одного из местных племён, при этом христианин, ученик и ближайший помощник пропавшего падре Николаса.

– Он сам умер. Никто из наших не посмел бы к нему прикоснуться, все считали его посланцем Бога Христа, самого сильного из Богов. Отпустите вождей, без них начнутся беспорядки, прольётся кровь. Я останусь с вами, вместо них.

– Если падре Николас умер сам, должна быть его могила.

– Она есть, я вам её покажу, только отпустите вождей, пока молодые не начали оспаривать их власть. Молодые глупы и не знают меры, прольётся много крови.

– Отпустим. Расскажи, что случилось после смерти падре.

История банальнейшая. Падре Николас, как выяснилось, окормлял целых восемнадцать племён, которые до его появления жили своей бурной политической жизнью. Воевали, мирились, заключали и разрывали союзы, снова воевали и снова мирились. Появление белых людей стало очень значительным событием в жизни местных племён, а миссионерская деятельность падре на долгое время всех примирила. Никто не хотел навлечь на себя гнев Великого Бога Христа, от имени которого тот говорил, поэтому враждовать между собой перестали и начали совершать совместные набеги на дикарей из глубин джунглей. Чтобы собирать сок каучуконосов и какао-бобы, годились свои женщины и дети, а вот для заготовки древесины, уже требовались рабы. Объединившийся племенной союз креп, рабов, как и добычи, становилось всё больше, росла производительность, а значит и вознаграждение в виде различного оружия, уже казалось, что наступил золотой век, но тут умер падре. Его похоронили и сорок дней ждали, пока Великий Бог Христос пришлёт нового пастыря, но так и не дождались, тогда и встал вопрос – что с этим всем теперь делать? Слово за слово и понеслось. Кто первый начал, совершенно не важно, не он бы, так другой, всё равно закончилось бы всё пожарищем. Церковь, кстати, сгорела случайно. Дни стояли сухие, и огонь на неё перекинулся с одного из складов с какао-бобами. Такие вот дела…

– Если ты был помощником падре и его учеником, то почему же ты не остановил их, Жан? – спросил Ле Брюн.

– Я остановил их. Сорок дней длился мир, все соблюдали траур и скорбели. Я был уверен, что Великий Бог Христос услышит мои молитвы, падре Николас говорил, что он всё слышит, и про сорок дней тоже он говорил. Видимо, я неправильно молился. Накажите меня, но отпустите вождей. Если молодёжь начнёт выборы новых – прольётся очень много крови. Молодые захотят войны.

– Отпустим. – кивнул Ричард – Я же тебе уже пообещал. И твоей вины в этом нет, Жан. Христос тебя услышал и передал нам, но мы были очень далеко и заняты другими делами. Падре, конечно, был хорошим человеком, но таких как он, каждый день умирают тысячи. Понятно тебе?

– Понятно, Великий Белый Вождь.

– Ну и хорошо. Мы привезли нового падре, скоро построим новую церковь и снова настанут хорошие времена. Скажи мне, Жан, а ради чего воюют местные племена?

– Так ведь воины, что им ещё делать? – удивлённо ответил Жан вопросом на вопрос.

– И действительно. – усмехнулся Ричард – Делать им больше нечего. Это я неправильно спросил. Какую добычу они берут в войнах?

– Оружие и девок. Когда ходили все вместе на закат, пригоняли рабов, но теперь они не нужны, поэтому воевать снова стали между собой. Так и ближе, и слава о победах расходится быстрее. Здесь ведь все свои, а там одни дикари, славы в войне с дикарями не добудешь, а рабы больше не нужны. Отпусти вождей. Клянусь Великим Богом Христом, что я рассказал всю правду.

– Это я понимаю и без подсказки Бога, Жан. – Ричард повернулся к Ле Брюну – Распорядись, Хьюг. Пусть их покормят и подарят каждому по кинжалу. Такие вот дела, брат. Пожалуй, стоит серьёзно задуматься, сильно ли мы отличаемся от этих дикарей.

Двадцать шестого февраля 1202 года, оставив комендантом строящейся крепости Бразилия своего старшего оруженосца Матье де Клиши, воина монаха ордена Святого престола Жильбера, двадцать колонистов-мушкетёров, с новыми ружьями-переломками и значительным боезапасом, а также шестьдесят восемь семей висельников-каторжников, захваченных в Кейптауне, Ричард приказал контр-адмиралу Готье де Фавру вести эскадру Принцепса в Панаму.

Только что посвящённому в рыцари, Сэру Матье де Клиши, было обещано, что замена ему прибудет через три года, а что уж он получит после замены – вознаграждение, или взыскание, зависит только от него самого. От итогов его службы на этом стратегически важном объекте. О важности для Принципата колонии Бразилия, красноречиво говорило то, что восстановлением её почти целый месяц занимался сам Ричард, поэтому девятнадцатилетний Сэр Матье был полон оптимизма. Он отлично знал, какую карьеру сделали его предшественники. Гийом де Баскервиль уже король Южной Африки, Жиль де Сольте герцог Йоханнесбурга и Кимберли, Джон Буль граф Большого Яффе и воспитатель Ричарда-младшего, и вот теперь настала его очередь. Не беда, что Бразилия находится на краю Земли, не беда, что климат здесь паршивый, не беда, что подчинённых всего двадцать, да и те набраны из крестьян-колонистов, не беда, что европейцев всего шестьдесят восемь семей, да и те каторжники, главное – это шанс.

После своего «путешествия» в будущее, от классических оруженосцев Ричард отказался, и старшие, начиная с Жиля де Сольте, были скорее секретарями, или руководителями администрации, хотя и сражаться им время от времени доводилось. Даже Сэр де Клиши, несмотря на давно наступившее мирное время, поучаствовал в ликвидации разбойничьего гнезда в Кейптауне. Не Бог весть что, конечно, но многим его сверстникам уже не досталось и таких битв. Зато «оруженосцы» Принцепса, пройдя через эту «кузницу кадров», были отлично образованы, имели опыт делопроизводства и управления. Словом, Бразилия оставалась в хороших руках.

В порту Панамы отшвартовались пятого марта. Колония хоть и называлась Панамой, но столица и порт были расположены скорее в Коста Рике, или Никарагуа, точных координат границ карликовых панамериканских государств Ричард, разумеется не помнил, поэтому Панамой назывался весь регион, который в другой истории размещался между Мексикой на севере и Колумбией на юге.

Небольшая речушка[40], впадала в большую и очень красивую лагуну, выход из которой в океан был прикрыт островом, естественным природным волноломом, поэтому в лагуне царила Божья благодать, даже во время самых сильных океанских штормов.

Несмотря на то, что столица колонии представляла из себя натуральную деревню, с одним единственным каменным домом на господствующей высоте, причал в порту был построен уже добротный, пока на деревянных сваях, но дерево это было едва ли не крепче железобетона, с добротным настилом и капитальными складами на берегу, глубина у причальной стенки, в прилив, превышала двадцать футов, а значит порт будет способен принимать и первые пароходы.

Дорога от столицы уходила на юго-запад и до тихоокеанского побережья[41] тянулось почти по прямой, касаясь южного берега большого озера[42], но кроме самой дороги смотреть там было пока нечего, вся «цивилизация» сосредоточилась вокруг столицы, на западном берегу стоял только небольшой форт, с ежемесячно сменяемым гарнизоном из шести человек, и пара пустых складов, к тому-же Ле Брюн совсем недавно там побывал. Устроить там верфь можно, но для этого нужны люди, а пока ничего интересного.

Вокруг столицы раскинулись обширные поля сахарного тростника, завезённого сюда ещё в первую экспедицию адмирала, вместе с саженцами кофейных деревьев. До урожаев кофе ещё далеко, а вот сахар уже скоро начнёт окупать затраты на создание колонии. Для собственных нужд, на возвышенностях выращивали просо, а в низинах устраивали рисовые чеки, но значительного расширения посевов в ближайшие годы ожидать не приходилось. Индейцы крайне неохотно занимались земледелием, зато им очень понравилось животноводство и птицеводство. Значительно измельчавшие в местном климате на подножном корму свиньи, тем не менее плодились как кролики и содержали их на выпасе, как в Европе овец. Коровы тоже прижились, хоть и размножались гораздо медленнее, тем не менее поголовье постепенно росло, и уже не было сомнений, что вскоре говядиной и молоком, как минимум себя, Панама обеспечит. Можно было уже начинать планировать завозить сюда кораблестроителей. Зачем? Ведь в Ливерпуле уже проектируется пароход? Проектируется, это так, но производить их будут по паре штук в год, и пока пароходы станут доступны для использования в качестве гражданских судов, ведь сначала их будет получать военный флот, у западного берега Лузиньяний успеет сгнить несколько поколений парусных клипперов. Без развитого судоходства, соваться на заселение западного берега бессмысленно, колонии либо вымрут, либо одичают, каждый раз огибать мыс Горн, значит терять одно из трёх судов (с экипажами, между прочим, не говоря уже про груз). Строить в Европе и отправлять вокруг Азии и через Тихий океан? В Европе не так уж много дубовых лесов, а прочая древесина, как уже успели убедиться, для этого дела подходит мало. В экваториальной Африке подходящей древесины хватает, но устроить там производство ещё сложнее, чем прямо в Панаме. Сюда хоть, по крайней мере, уже продовольствие завозить не надо, а если что-то и нужно, вроде пшеницы, то не из Европы, а из колонии Нью Йорк, где она отлично растёт.