Мельтешащие, будто кусочки мозаики, на экранах кадры, были словно сняты в самом аду. По всем каналам шли выпуски новостей. Должно быть, телевизионщики пустили в эфир записи с дорожных видеокамер, так как зернистое изображение на экранах было чёрно-белым, а часы в низу экрана говорили о том, что эта запись была сделана час назад. Но, несмотря на невысокое качество записи, Коул разглядел на экране нечто такое, чего даже в кино не видал.

На кадрах было изображено шоссе, похожее на центральную дорогу Джаннермонта. По шоссе сновали легковые и грузовые автомобили, направляясь по своим делам. Ещё секунду назад движение было вполне спокойным, но тут нечто будто распороло дорогу снизу от края до края, как если бы из рыбы с силой вырывали хребет. Автомобили разлетелись во все стороны, виднелись выпавшие из них тела водителей и пассажиров. На долю секунды картинку можно было бы принять за запись какого-то дико неестественного землетрясения. А затем из дыр в тротуаре полезли эти твари.

Несмотря на то, что у них было по паре рук и ног, это были явно не люди. Большинство из них сжимало в руках винтовки, которые сразу пошли в дело. Эти твари открыли огонь по некой цели за кадром. В нижней части экрана кто-то пробежал в сторону, а затем упал ничком.

У Коула на несколько секунд буквально дыхание перехватило от увиденного. Внезапно запись оборвалась, и на зрителей молча уставился шокированный увиденным журналист. Коул был шокирован ничуть не меньше него. В низу экрана шла бегущая строка с названиями подвергшихся нападению городов, с которыми оборвалась связь. Там были не только города КОГ, но и бывших “инди”.

Толпа перед экранами онемела. Люди привыкли видеть по телевизору записи с поля боя, где показывали много всяких ужасов, но такого — никогда.

Наконец кто-то прервал всеобщее молчание.

— «Они повсюду», — говорил мужчина, стоявший в паре рядов от Коула. — «Матерь божья, да кто они вообще такие?!»

— «Да!» — вторила ему какая-то женщина. — «И почему это случилось именно сейчас, когда только что другая война кончилась?! Чем там вообще правительство занимается?!»

В кой-то веки никто не заметил Августа Коула по кличке “Паровоз Коул”, звезду спорта и игрока команды “Пумы”. Он был просто ещё одним шокированным, ошеломлённым и напуганным человеком. И да, он не стеснялся признаться в своём страхе, ибо в тот момент это была самая адекватная реакция на происходящее. Мир вокруг него изменился раз и навсегда.

Что бы там себе не думало правительство, Коул, несмотря на страх, знал, что делать. Он собирался найти своих родителей и переправить их в какое-нибудь безопасное место. Он твёрдо решил перевезти их к себе домой, и ему было всё равно, как они к этому отнесутся. И хоть это и было довольно глупой мыслью в сложившейся обстановке, но Коул подумал о том, ждёт ли его агент встречи с ним до сих пор. Хотя, к этому моменту тот уже должен был знать о том, что на Сэру напали. А контракт и подождать может.

Но у Коула было такое чувство, что всё это уже вряд ли когда-нибудь будет иметь хоть какое-то значение.

ФЕРМА СЕМЬИ МАТАКИ, ОСТРОВ ГАЛАНГИ, ЮЖНЫЕ ОСТРОВА. ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ ПОСЛЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ ПЕРЕМИРИЯ.

В пасмурные дни Берни Матаки казалось, что она чувствует металлические штыри, скрепляющие раздробленную кость в её ноге.

Каждый раз, выжимая педаль сцепления фургона, она чувствовала что-то вроде зуда в ноге. Это была не столько боль, сколько какое-то неопределённое ощущение, будто это уже и не её нога. На гражданке доктор сказал Берни, что это схоже с фантомными болями, какие бывают у переживших ампутацию конечностей. Они чувствуют зуд в руках и ногах, хотя тех уже нет. Поэтому доктор добавил, что Берни стоит радоваться уже тому, что её ногу удалось спасти от ампутации. Далеко не всем солдатам повезло так, как ей, сказал он.

“Мне-то об этом не рассказывай, салага необстрелянный. Да что ты вообще знаешь об этом? Ни хрена ровным счётом. Всю войну тут роды принимал, да геморрой лечил”.

Берни медленно ехала по дороге, а затем остановилась посмотреть на стадо годовалых телят. Это всё Нил придумал, пока её дома не было. Берни предпочитала сама выкармливать коров, но после её отъезда Нил остался тут на хозяйстве совсем один, так что она не жаловалась.

Едва услышав звук открываемой Берни дверцы, из кузова пикапа тут же выпрыгнул пёс, готовясь поработать. Берни щёлкнула пальцами и жестом дала ему команду вернуться на место.

— «Не сегодня, Мосси», — сказала она. — «Пусть пасутся. А после обеда перегоним овец, хорошо? Там-то и набегаешься».

Какой бы долгой не была разлука, Мосс всегда радовался каждой их с Берни встрече. Порой ей казалось, что пёс счастлив её возвращению куда больше мужа.

“Это всё моя вина. Нил и правда думал, что у нас всё получится, когда я уйду из армии. Проблема во мне, а не в нём”.

В пятьдесят пять Берни всё равно бы демобилизовали, да и Маятниковые войны уже окончились. Она никогда не забывала о том, что однажды настанет тот день, когда ей придётся уйти из армии, если, конечно, её не убьют раньше. Всё дело было лишь в том, что произошло это внезапно и бесповоротно, будто захлопнувшаяся перед носом дверь. Ещё вчера Берни была элитой пехотных войск, экспертом по выживанию, снайпером взвода, пользовалась авторитетом в сплочённом коллективе, а сегодня она уже вообще никто. Её с ранением уволили по состоянию здоровья, навсегда выпроводив из полка, ставшего для неё семьёй.

“Вероятно, я могла бы остаться на штабной должности. Вероятно…”.

Когда Берни вернулась, Нил возился на крыше с телевизионной антенной. Она не знала, заметил ли он её, но помня о том, что ни в коем случае нельзя пугать внезапным окриком балансирующего на краю дымовой трубы человека, поэтому стала дожидаться, пока муж закончит ремонт и обратит на неё внимание.

Наконец Нил опустил взгляд и заметил её.

— «Грёбаный телик ничего не показывает», — сказал он. — «Ни один канал не ловит».

— «А что случилось?»

— «Без понятия. С антенной с виду всё нормально. Теперь придётся звонить какому-нибудь мудиле в Нороа, чтобы починил. Приедет только через неделю, а потом ещё и возьмёт втридорога».

— «Ну, значит, вместо телевизора будем просто злобно пялиться друг на друга за обедом».

В этом-то и была основная проблема всех живущих на маленьком островке. За всем, что не подпадало в категорию необходимого для жизни, приходилось плыть на пароме на остров Нороа. — «Ну, или радио будем слушать».

— «Ты там уже закончила?»

— «Ага. Что думаешь насчёт овец?» — Берни стянула перчатки с рук.

— «Думаю, что останусь с тобой, любимая. Овцы совсем не умеют готовить», — отшутился Нил.

— «Я серьёзно. Думаю, нам стоит завести больше овец, а поголовье коров наоборот сократить. За них и денег больше дают, да и мороки с ними меньше».

Нил спустился по приставной лестнице, нахмуренно разглядывая ободранные до крови костяшки на руках. Он приложил повреждённые места к губам на несколько секунд, чтобы остановить кровотечение.

— «Это твоя ферма, Берни», — сказал Нил наконец. — «Тебе решать».

Да, это была её ферма, висевшая над ней словно проклятье. Иногда Берни просто ненавидела это место, но вовсе не за то, что уход за такой огромной территорией был для них двоих непосильным трудом, и иногда приходилось нанимать кого-нибудь в помощь, а за то, что все эти 500 гектаров были насквозь пропитаны обидой, злостью и виной. Из-за этой фермы Берни жутко переругалась с родным братом. А ещё её всё время терзали сомнения, не женился ли Нил на ней только для того, чтобы отхватить себе долю на участке. Ну, по крайней мере, пока Берни была в армии, её муж поддерживал дом и хозяйство, так что она решила, что если уж он и вознамерился свою часть отхватить, то имеет на это право. А Берни сейчас всё на свете отдала бы за то, чтобы вернуться через полмира обратно в Эфиру и ещё несколько лет побыть в полку.