Маккензи настолько погружена в свои мысли, что не замечает моего приближения, даже когда моя тень закрывает ей солнце. Мурашки бегут по ее обнаженной плоти от недостатка прямого тепла. Она приоткрывает глаза из-под очков, и, как бензин в огне, улыбка медленно расползается по ее лицу.

— Я могла бы к этому привыкнуть.

Смешок пузырится у меня в груди, срываясь с губ при этом замечании. Все еще загораживая солнце, я вижу, как ее глаза оценивают меня. Я одет в белую рубашку на пуговицах с закатанными рукавами, и ее взгляд задерживается на моих предплечьях, прежде чем перейти к брюкам и снова остановиться на бедрах. Когда она явно изучает меня, я делаю то же самое, рассматривая ее плоский живот и сочные изгибы. Она действительно произведение искусства.

— Ох, я тоже. — я ухмыляюсь, проводя горячим взглядом по ее обнаженному телу в красном бикини. — Какие у тебя планы на остаток уик-энда? Ты выглядишь ужасно занятой.

Она поджимает губы, сдерживая усмешку.

— Так занята, — протягивает она. — Так занята, как никогда раньше. — мой рот кривится. — Нооо, я могла бы сделать исключение. Что ты имел в виду?

— Мне нужно лететь в Сан-Франциско на встречу. Как бы ты отнеслась к тому, чтобы сопроводить меня?

Когда ее глаза округляются, я нахожу ее реакцию комичной.

— Ты можешь так быстро достать нам билет?

Должно быть, меня позабавило ее непонимание, потому что ее брови хмурятся. Подойдя ближе, я опускаюсь на корточки перед ней и провожу кончиком пальца по ее левой ключице, играя с тонкой лямкой ее лифчика.

— Не нужно, детка. Для этого и необходим мой самолет.

Она медленно поднимает очки на макушку, давая мне беспрепятственный обзор ее великолепных глаз. Ее горло быстро глотает.

— Когда мы улетаем?

— Предпочтительно через несколько часов, но только если твоему графику комфортно.

На этот раз она закатывает глаза, но даже при этом я все равно замечаю волнение в них. Ошибиться невозможно.

Поскольку время полета составляет всего час, перелет в Сан-Франциско будет быстрым и легким. Пакуя вещи, Маккензи выразила свой страх перед полетом, который я счел безумием. Девушка уже дважды летала из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Ее страх перед полетом, конечно, не может быть настолько сильным.

Я ошибался.

Она нервничает, заламывает руки на коленях при взлёте. Чтобы отвлечь ее от мыслей о полете, я занимаю ее.

— Ты когда-нибудь бывала в Сан-Франциско?

Она отрицательно качает головой.

— Вообще-то я не любительница туманной круглогодичной погоды. Я предпочитаю понемногу все времена года.

Мой рот кривится.

— Когда ты путешествуешь так же много, как я, ты учишься наслаждаться всеми временами года.

— Ты много путешествовал, когда был моложе, не так ли?

Мои брови опускаются, когда я смотрю на нее. Вопрос так легко слетел с ее языка.

— Да, — медленно отвечаю я, наблюдая за ней.

Ее губы приоткрываются, будто она только сейчас поняла, что сказала. Маккензи ерзает, чувствуя себя неуютно под тяжестью моего взгляда, ее страх перед полетом давно забыт. Я мог бы спросить ее, откуда она знает, что я много путешествовал, когда был моложе, но это не обязательно секрет. В детстве у моей семьи были деньги, и это общеизвестно. Также всем известно, что у моего отца был бизнес по всему миру, и он часто брал семью в поездки.

Она, должно быть, осознает свою оплошность, потому что вся краска начинает сходить с ее лица. Она показала всю свою руку, сама того не желая, сказав, что потратила на поиск информации обо мне больше времени, чем я думал. Я смотрю в иллюминатор самолета, замечая проплывающие мимо облака, и думаю, что это безопасно, чтобы избавить ее от страданий. Мы уже в воздухе.

— Каждое лето мы летали в Бразилию навестить мою бабушку. Кроме того, мы часто отдыхали всей семьей, так что путешествия для меня не новость.

— Ух ты, — она хмурится. — Не знала, что у тебя семья в Бразилии. Хотя, это объясняет твою идеально загорелую кожу.

Она проводит рукой по моему телу, и я не могу сдержать вырвавшийся смешок.

Она милая, имея в виду мою круглогодичную оливковую кожу, за которую большинство людей убило бы.

— Моя мама из Бразилии. Там живет вся ее семья, и в то время, когда была жива бабушка, мама хотела навещать ее как можно чаще. Прошло уже несколько лет с тех пор, как я вернулся, но место прекрасное.

Маккензи улыбается, глядя мне в глаза.

— Ты говоришь... по Испанский?

Я ухмыляюсь.

— Да, как и на четырех других языках. Но в Бразилии говорят по-Португальски.

Она закатывает глаза.

— Ладно, ладно. Ты говоришь по-Португальски?

— Você é a mulher mais linda que eu já conheci. (Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.)

Ее рот приоткрывается, и, не в силах сдержаться, я кладу палец ей под подбородок, подталкивая закрыть челюсть.

— Кажется, я только что испытала мини-оргазм. Я понятия не имею что ты сказал, но Иисус... это было горячо.

Смех, срывающийся с моих губ, искренен. Вполне возможно, что это первый настоящий смех за много лет. Тот смех, который вы чувствуете в животе, тянущий неиспользуемые мышцы лица. Это такой смех, от которого становится легче. Всякий раз, когда я оказываюсь рядом с Маккензи, я чувствую себя именно так. Что-то в ней успокаивает меня, хотя другая ее часть заставляет меня насторожиться, желая не спускать с нее глаз.

Потому что она дикая карта.

У нее есть потенциал разрушить все, ради чего я работал.

Это я знаю как свои пять пальцев.

Мелани, обычная стюардесса, с которой я летаю, стоит рядом с нашими сиденьями с улыбкой. Как обычно, она ставит мой бурбон на стол рядом и поворачивается к Маккензи.

— Желаете чего-нибудь, мисс?

— Э-э, нет, — говорит Маккензи, переводя взгляд на меня.

Мелани кивает, а затем направляется обратно в сторону своего места возле кабины пилота. Когда я смотрю на Маккензи, то вижу, как в ее глазах крутятся невысказанные вопросы. Ее мысли путаются, когда она смотрит на Мелани.

Это понятно. Большинство девушек, взглянув на Мелани, решили бы, что я с ней спал, но нет. У меня нет привычки спать со служащими. Знаете, не гадь там, где ешь, и все такое.

— Что насчет тебя? — спрашиваю я, отвлекая ее внимание от невысказанных вопросов о Мелани. — Ты путешествовала со своей семьей, когда была моложе?

Ее рот кривится, а глаза закрываются. Она пожимает плечами.

— Не совсем. У моей семьи не было таких денег, чтобы путешествовать. Мы ездили на семейные пикники, в походы и тому подобное, но никогда не выезжали за пределы штата, не говоря уже о том, чтобы вылетать за пределы страны.

Я киваю.

— Значит, Нью-Йорк всегда был для тебя родной базой?

— Ага, — она произносит. — Ну, вроде того. Я больше не живу рядом с родителями. Давным-давно оторвалась от них. — ее глаза быстро перескакивают на мои, потом снова опускаются. — Ну, из-за колледжа и всего такого. Вот почему я оставила все позади. — она продолжает.

— Нелегко было в восемнадцать лет бросить семью и дом ради колледжа.

Когда она отвечает, в ее глазах появляется отсутствующее выражение.

— С моей семьей было нелегко в течение очень долгого времени. Я ушла, потому что я в этом нуждалась. Я чувствовала, что это мой единственный выход.

— Ты убежала.

Она резко поворачивается ко мне лицом, в ее глазах вспыхивает огонь.

— Я не убегала. Я сделала свою жизнь лучше. Ту, в которой они не принимали участия.

Интересно.

— Бежать, не бежать, главное, чтобы ты была счастлива там, где ты сейчас.

После долгой паузы она пристально смотрит на меня. Маккензи ищет что-то в моих глазах, и когда находит это, она смотрит вниз на свои колени, прежде чем повернуться ко мне с мягкой, соблазнительной улыбкой.