Маркус вздыхает, качая головой.

— Ты же знаешь, что мы не можем этого сделать. Все наши имена и репутации связаны с клубом Короли. Я не позволю Винсенту все испортить. Ни для любого из нас.

— Дерьмо. Я знал, что вступать в бизнес с любым из них станет ошибкой.

И я знал это, но все равно согласился, потому что ребята моя семья. После стольких неудачных попыток они втроем пришли ко мне за помощью. Они пришли ко мне, чтобы сделать Королей реальностью. Я должен был сказать «нет».

— Я же говорил тебе, что это случится, Баз. Просто дай мне знать, как ты хочешь, чтобы я поступил.

Я задумчиво почёсываю подбородок. Я не потворствую насилию, и уж тем более насилию над девушкой. Винсент должен был бы заплатить за это, но риск этого удар по моему бизнесу и всему, ради чего я работал. Нет ни малейшего шанса, что я позволю Винсенту все испортить.

— Сколько за молчание?

Кожа вокруг глаз Маркуса напрягается.

— Она хочет четыре миллиона.

Я скрежещу своими коренными зубами так сильно, что практически чувствую эмаль.

— Сделай это. И передай мне на время все акции Винсента. Он заплатит за свои грехи собственными деньгами, это точно.

Маркус барабанит пальцами по краю моего стола, поднимаясь на ноги.

— Я займусь этим. Ох, вот и наличные. Три пачки хватит?

Он роется в карманах пиджака и бросает пачки денег на мой стол.

— Да, этого должно хватить, чтобы заплатить ему из-под стола.

Маркус качает головой, улыбаясь, и направляется к двери.

— СМИ ошибаются. Я думаю, что у тебя где-то там есть сердце.

Я закатываю глаза.

— А что мне оставалось делать? Позволить ему и его семье быть депортированными? Он хороший парень. И заслуживает хорошей жизни.

— Гребаный святой Себастьян, говорю тебе, мужик, — насмехается он, выходя.

— Я самый далекий человек от святого, — бормочу я, откладывая деньги в сторону и закрывая за собой дверь, направляясь в номер Маккензи.

Я никогда не гоняюсь за девушками. Если бы это был кто-то другой, я бы пожал плечами и сказал, что это конец, но это не кто-то другой. По какой-то причине Маккензи забралась мне под кожу. С того момента, как я увидел, как она говорит по телефону в моем ресторане, когда был выставлен знак, строго запрещающий вход, меня потянуло к ней. Я полностью очаровался и попался в ее ловушку. Она, как сирена, звала меня. Ее голос и тело настолько величественны, что у меня нет другого выбора, кроме как подойти ближе.

Я хочу узнать ее. Я хочу узнать, что заставляет ее тикать, из какого дома она приехала, что ей нравится и не нравится. Я никогда не стремился узнать что-либо из этого, но с Маккензи она одна из немногих девушек, способных удержать мое внимание. Не часто я впускаю людей, показывая им настоящего себя, и каждый раз, когда я рядом с ней, у меня возникает глупая потребность обнажиться перед ней. Это битва, в которой я не участвую. Вместо этого я позволяю льду осесть в груди и оставаться таким же нетронутым, как я могу. Я притворяюсь, что она такая же, как все; так легче.

Я стучу костяшками пальцев по дереву, давая ей понять, что у нее есть выбор, отвечать или нет. На самом деле, нет. Мне принадлежит все это здание и вся земля вокруг. Хорошо бы ей это запомнить.

Я слышу ее тихие шаги на другой стороне. Они останавливаются прямо перед дверью, и наступает долгая пауза. Она, вероятно, ведет свою собственную битву, решая, стоит ли открывать дверь. Вероятно, не стоит. Возможно, ей будет лучше, если такой мужчина, как я, исчезнет из ее жизни, но мне все равно. Я всегда был эгоистом, а с Маккензи? Это не исключение.

Через некоторое время она открывает дверь, и хотя ее плечи расправлены, создавая впечатление, что она не тронута, но это не так. Я вижу это по тревожному выражению ее глаз и застенчивости лица. Часть ее чувствует себя виноватой за то, что оставила меня ждать, и я уверен, что другая часть чувствует, что справедливость восторжествовала за то, что она бросила меня.

— Твои часы вдруг перестали работать? — спрашиваю я, стараясь, чтобы улыбка не расползлась по моему лицу.

Не знаю, что в Маккензи меня так забавляет. Она играет в хорошую игру, старается быть сильной, но мало что знает, я вижу ее насквозь. Я вижу ее насквозь и сквозь все эти стены, которые она пыталась построить. Я хочу содрать с нее кожу, слой за слоем, пока она не обнажится до самой сердцевины.

Она прочищает горло, ее взгляд покорно опускается к ногам только на секунду, прежде чем метнуться обратно.

— Нет. На самом деле, я решила, что пойти сегодня на ужин не то, чего я действительно хочу.

Улыбка, с которой я боролся, вырвалась на свободу. Она медленно растекается по моему лицу, как кукольник, осторожно дергающий за ниточки.

— Какой позор. У меня были планы на тебя, грязная девочка.

Она закатывает глаза, ее собственная улыбка играет в уголках губ.

— Ох, я в этом не сомневаюсь.

— Можно мне войти? Или ты тоже этого не хочешь?

Ее тонкое горло нервно сглатывает. Не говоря ни слова, она делает энергичный шаг назад, открывая дверь. Все еще улыбаясь, я вхожу, осматривая знакомую планировку номера. Я неустанно работал над дизайном и планировкой каждого этажа, сотрудничая с дизайнером над каждой кропотливой деталью.

Маккензи ведет нас в развлекательную зону, которая находится за пределами спальни, и намеренно садится в кресло напротив дивана, на который опускаюсь я.

— Итак, не могла бы ты рассказать настоящую причину, по которой ты не пришла?

Ее глаза вспыхивают.

— Я уже говорила тебе. Я просто... Мне просто не хотелось идти.

Положив руки на колени, я наклоняюсь вперед, бросая ей вызов.

— Я называю это чушью.

Маккензи закатывает глаза.

— Ты даже не знаешь меня. Как ты можешь называть это чушью?

— Ох, думаю, я знаю. Я думаю, ты испугалась. Вот почему ты не пришла. Ты была зла и напугана.

Ее губы сжимаются в тонкую линию.

— С какой стати мне быть злой и напуганной?

Я откидываюсь на спинку дивана, уверенно улыбаясь.

— Все просто. Ты злишься из-за той ночи, в чем я тебя не виню. И боишься этого, — говорю я, жестикулируя между нами. — Ты боишься того, как легко ты отдаёшься мне. По какой-то причине ты боишься отпустить.

Маккензи быстро опускает взгляд на свои колени, говоря мне, что я прав. Она облизывает губы, ее руки ерзают на коленях, когда она, вероятно, пытается найти оправдание, какое-то опровержение.

— Ты можешь винить меня? — тихо произносит она, глядя на меня сквозь ресницы.

Я чувствую, как это действие пронзает меня в центре груди. Я качаю головой, проводя пальцами по волосам. Ее карие глаза поразительно медовые в этом освещении с яркими крапинками изумруда, освещающими их. Если бы взгляд мог иметь цвет, то этот был приглушенный оттенок Секвойи в лесу. Роман золотистого меда и темной зелены. Было бы так легко потеряться в ней прямо здесь, прямо сейчас. Она делает это легко. Это просто притяжение Маккензи — сила, которой она обладает.

— Нет, я тебя не виню. Но есть объяснение тому, что ты видела прошлой ночью. Девушка, которая вошла к нам, была моей бывшей помощницей. — она поджимает губы, и я сразу понимаю, куда направляются ее мысли. — Я никогда с ней не спал, если ты об этом. Не поэтому она пришла так поздно. Я уволил ее за непрофессионализм, так что неудивительно, что она явилась в мой пентхаус, чтобы попросить что-то столь незначительное, как номер моего друга. Вот и все, что это было.

Она медленно кивает, будто обдумывает информацию. Ее глаза закрываются, становясь настороженными, когда она задает следующий вопрос.

— А как насчет остальных? Все девушки, с которыми я видела тебя на снимках за последние несколько недель. Это тоже ничего?

Мой лоб кривится.

— О чем ты спрашиваешь, Маккензи? Ты спрашиваешь, трахался ли я с кем-нибудь, пока ты возвращалась обратно в Нью-Йорк? — я пожимаю плечами. — Я бы солгал, если бы сказал, что нет. Я понятия не имел, что когда-нибудь увижу тебя снова.